— Ты получил его в наследство. Астиаг любил приврать. А разве ты не его преемник? Да и Крез был славным Лгуном, как и все прочие монархи с варварского Запада.
Кир удивлялся, откуда у этого невежественного с виду Виштаспы такое точное знание событий, происходивших на Западе, но затем вспомнил, как много гирканцев служило в воинстве мидян и персов. Кир и сам находился в контакте с гонцами, чуть ли не ежедневно прибывавшими с почтовой дороги с посланиями от Гарпага и других сатрапов. Его беспокоило, что не было известий от сына из Парсагард.
— Ты никогда не думал, — спросил он, — что старое Зло может обратиться чем-то иным?
— Да, — согласился Виштаспа и хранил странное молчание, пока не закипело молоко. — Так говорит Заратустра.
КИР СЛЕДУЕТ ПО ТРОПЕ ЗАРАТУСТРЫ
Виштаспа всегда задумывался, прежде чем говорить о Заратустре, который, по-видимому, не был ни знатным арийцем, ни магом, ни жрецом.
— Ни одна страда не проходит, — заметил он однажды, — чтобы не появился какой-либо спаситель, требующий еды и провозглашающий о приходе к власти нового бога. — Он снова помолчал. — Девять лет назад Зароастр бежал сюда от воинов Раги. Я его прятал, кормил и слушал. Он был сыном Пуррушаспы — из Серых лошадей — с западного берега моря. Из рода он был, я думаю, Спитама, Белых. Когда-то он был воином. Во всяком случае, он знал, как натянуть парфянский большой лук — такой, что, натягивая его, один конец нужно прижать ногой. Парфянская стрела может пробить железный щит.
Киру было интересно узнать, как пророк Заратустра получил свое имя. Казалось, оно абсолютно бессмысленно — Золотые верблюды, — поскольку верблюд не имеет к золоту никакого отношения, разве что переносит его как груз, но этот образ едва ли можно было применить к человеку. Как ни странно, другим людям никогда не удавалось описать этого бродячего пророка, даже если они цитировали его довольно бойко.
— Однажды вечером, — сказал Виштаспа, — я вышел, чтобы наблюдать первый луч яркого Сириуса. Заратустра также был там и ждал. Он первым высмотрел звезду и раскинул руки. "Кто установил для солнца путь среди звезд? " Так он говорил. «Кто сделал луну восковой и ущербной? Кто удерживает внизу землю, а вверху звезды от падения? Кто придает быстроту ветру, гонящему облака перед собой, как овец? Какой мастер отделил свет от мрака и дал уверенность во всех своих творениях человеку, не понимающему этого?»
Виштаспа поскреб бороду. Он вытянул ноги к очагу, рядом с которым дремали овчарки, и его семилетний сын Дараявауш — тот, кого позднее греки называли Дарием, — взобрался к нему на колени. Крепко держа Дария, Виштаспа продолжал:
— Я спросил: "У тебя, наверное, бывают видения? " Тогда он крикнул: "Нет у меня видений, только муки! " Он продолжил спрашивать у звезд свои «кто» да «что», а чаще всего «почему». Ушел он во время ягнения на восток, через Коару, продолжая мучиться. Я думаю, он был приговорен к смерти за высмеивание какого-либо кави. Но, мне кажется, не это было причиной его мук.
— Мне кажется, — Кир подумал о необычном спокойствии в гирканских домах, — он обратил тебя в свою веру.
— В то время — нет. — Виштаспа засмеялся, трясясь всем телом, и мальчику Дарию пришлось крепко вцепиться в него. — Он обратил мою жену. Первую жену Хутаосу. — Снова последовала пауза. — Хотя, Кир, мой кузен из Аншана, когда он ушел, я его почувствовал. Я слышал голос Заратустры, он кричал в саду, будто фраваши оплакивал меня.
Снова голос. Кир спросил себя, был ли непостижимый Заратустра реальным человеком или голосом мыслей, добрых и злых.
— Дорожная стража его преследовала, — заметил Виштаспа.
Когда почва стала твердой, Кир посвятил себя обучению юных гирканцев и парфян верховой езде. Он заставил парфян позабыть об их огромных луках, научил их обращаться с небольшим, сильно изогнутым луком, сидя на коне, и показал, как направлять стрелы в цели, находящиеся не только перед ними, но и позади них. После этого молодежь очень привязалась к Киру.
Их царь, теперь сатрап Гиркании и Парфии, не одобрял этого обучения военному делу, поскольку при этом людей отнимали от полезной работы в поле. Приблизительно так он говорил.
— Однажды придут скифы, — отвечал Кир, — и тогда кого ты позовешь выполнить полезную работу?
Виштаспа заподозрил истинные намерения ахеменидского царя забрать местных новобранцев с собой в поход на восток. Так Кир и поступил, кроме того, он оставил в Задракарте свою эламскую жену. После гибели Абрадата и Пантеи она никак не могла успокоиться, а женщина, чья беременность приближалась к концу, не могла передвигаться по дороге с воинами. Хутаоса взяла ее под свою опеку. Кроме того, его жена могла побыть заложницей ради спокойствия Виштаспы. Кир высоко ценил его дружбу, как и плодородные земли вокруг Гирканского моря. Однако он скучал по Амитис, не приходившей вечером, в час отдыха, послушать его рассказ о тревогах, возникших днем. Она была самым последним из его давних спутников, и когда он повернулся в сторону красных вершин на востоке, то почувствовал, что чем больше возрастало его могущество, тем более одиноким он становился.
Мысль о Заратустре также беспокоила его. Прикрываясь пророческими речами, он бунтовал против власти, был человеком черни, как говорил Гарпаг. Как только Кир затравил мятежного Абрадата, другой встал у него на пути. Амитис могла бы ему подсказать, как поступить с Заратустрой, но Амитис не было рядом.
Дорога снова привела персов к знакомой красной земле, соснам и холодному ветру, дующему от горных вершин. Взбираясь на эту Коару, они тяжело дышали и поглядывали по сторонам в поисках какого-либо заметного пика, на котором они могли бы в первый день нового года принести жертву солнечному богу Ахуре. И здесь они во второй раз во время путешествия встретились со Злом. Кир посчитал виновным Фарнаса, хотя в глубине души знал, что принял несправедливое решение.
Обитатели высоких гор Коары, пастухи дикого скота и охотники, собрались вместе, чтобы противостоять тому, что им показалось вторгшейся армией. Горцы заняли позицию на низком хребте напротив продвигавшегося войска. Оглядев эту массу людей, Кир понял, что они сделали глупость, поскольку такое незначительное возвышение не могло ни защитить их от иранских стрел, ни задержать атаку иранских скакунов. Таким образом, он приказал бывалым асваранцам не трогаться с места, а гирканских и парфянских новобранцев послал зайти в тыл коарского отряда и наказать его из своих луков. Он знал, что, если необученные воины не могут отразить нападения, они должны побежать. А их бегство должно было очистить караванную дорогу для его колонны. Кир не хотел убивать горцев, он был бы доволен преподанным им уроком.
Поначалу маневр выполнялся так, как приказал Кир, хотя молодые воины, желая показать храбрость, нападали на фланг со всей неистовостью. Однако, когда коарская толпа побежала, выдержать это зрелище конная тысяча охраны не смогла. В тот момент ею командовал Фарнас, бывалый воин, носивший на щите герб с изображением прыгающей пантеры. Сойдя с места, нисайские кони быстро перешли на галоп, взлетели на хребет, где шел бой, и промчались сквозь бегущую толпу, оставив за собой на земле массу тел.
Тогда Кир вызвал Фарнаса на суд за неподчинение приказу во время сражения, но хранители закона не могли присутствовать на слушании, их просто не было в отряде, лишь начальники сотен собрались вокруг царя-судьи и ответчика. Фарнас не стал оправдываться и заявлять, что не мог сдержать бросившуюся в атаку тысячу воинов. Он вытянул вперед руки, закатал свободные рукава и показал на них шрамы от битв. По праву, предоставленному законом персов, Фарнас отчитался о боевых заслугах, которые должны были перевесить одно серьезное обвинение.
Вместе с Киром девятнадцать лет назад он участвовал в рейде от Травяного поля до Парсагард, затем вел закутанных в плащи всадников через ворота Экбатаны, взбирался по утесу в Сардах…
Рассказав о двадцати годах службы, Фарнас обратился к Киру с просьбой.
— Из-за жестокой минутной мысли удалит ли господин мой царь Фарнаса от его братьев по оружию, лишит ли вида лашкаргаха, его дома, велит ли уйти отсюда без почестей, вернуться к семье и сказать ей: «Кир больше не желает, чтобы я был с ним»?
Кир знал, куда клонит этот человек. Фарнас был согласен на сокращение размеров своей власти в отряде, но хотел остаться с ними. После первого месяца путешествия Кир сменил большинство начальников, которым не удалось приспособиться к жестким условиям похода. И все-таки, такого вождя, как Фарнас, нельзя было оставить главным военачальником. Инстинктивно Киру хотелось вскочить и крикнуть, что его проступок прощен. Десять лет назад он так и поступил бы. По праву древнего персидского закона он и сейчас мог так поступить. Однако в уме Ахеменид прикинул расстояние, пройденное от Парсагард — более сорока дней переходов на верблюдах (восемьсот миль). Здесь, среди чужих народов, армия сплачивается лишь его личной властью, несмотря на преданность большинства приверженцев. Если не придать значения неповиновению Фарнаса, как сможет он за преступление призвать к ответу парфянина? А парфянские новобранцы наблюдали за судом со склона горы. Поразмыслив, Кир вынес несправедливое решение.
