В более поздних источниках говорилось, что «чернь Ростовская», не желая креститься, убегала в сопредельные государства, в том числе – в земли волжских булгар, чьи правители, очевидно, были сравнительно терпимы к язычеству подданных.
На этих землях был найден впоследствии так называемый еманаевский могильник – один из самых восточных и самых поздних древнерусских языческих могильников. Там же стоял и деревянный языческий храм, выстроенный по тем же канонам, что и святилища полабских славян и Ладоги (что не должно, конечно, удивлять нас – ведь Ростов был одной из колоний тех самых варягов-руси, что пришли из славянской Балтики в леса и болота Восточной Европы).
Храм действовал до XIV века, когда на его месте была сооружена церковь.
Другое упоминание о некрещёных славянских обитателях Северо-Востока Руси относится уже к 1229 году. В Лаврентьевской летописи упоминается, что некий Пургас вместе с мордвою напал на Нижний Новгород в ответ на нападение владимирского князя Юрия Всеволодовича на мордву, а Муромского Юрия Давыдовича – на «Пургасову волость», но был отбит.
Однако воины Пургаса спалили монастырь Богородицы и стоявшую вне городских стен церковь. В том же году Пургас был побеждён мордовским князьком Пурещем, объединившимся с половцами, «изби мордву всю и русь Пургасову, а Пургас едва вмале оутече» (то есть убежал с небольшой частью войска).
Итак, у истребителя православных церквей и монастырей Пургаса в подданных ходила некая «русь» – при том, что собственно население Владимирско-Суздальского Залесья стали называть Русью уже после монгольского нашествия.
Сам Пургас вроде бы действует заодно с мордвою – но и враждует с мордвином Пурешем, а с его именем связывают именно «русь». В восточной части мордовских земель, в бассейне реки Суры, антропологи выделяют признаки «ильменского типа», близкого также жителям южных берегов Балтики.
Очень вероятно, что перед нами очередной анклав некрещёных русов, на этот раз – в мордовских землях. Со следами языческих русов Пургаса мы еще столкнемся в нашем повествовании.
Так обстояли дела на северо-западе и северо-востоке Русской земли. Если мы перенесёмся на другой её край, в юго-западные, Галичско-Волынские края, то и там обнаружим немало свидетельств существования в XII веке русских язычников – как письменных, так и археологических.
Так, в 1187 году Никита Хониат, выступая перед императором Исааком II Ангелом, упоминает неких людей «из Бордоны; презирающие смерть, ветвь тавро-скифов, народ, также поклоняющийся Арею». На эту фразу обратил внимание русский учёный-византист, Ф.И. Успенский, заметивший, что «тавроскифами» в средневековой византийской литературе называют именно и исключительно наших предков.
Это упоминание он связал с мелькающими в русских летописях под 1146, 1216 и 1223 годами и королевских грамотах Венгрии конца XII – начала XIII века бродниками. Были ли они отдельным народом, или какой-то сбродной вольницей из разных племён, до сих пор точно неизвестно.
Слово «бродники» было их самоназванием, судя по тому, что, откочевав под натиском татар в Венгрию, они оставили это имя основанным ими поселениям (Броднук, Протник). Это, и единственное дошедшее до нас имя бродника – Плоскыня – говорит, что бродники были славянами.
Кстати, в летописях упоминается и их лёгкий флот – дело для тюрок совершенно непривычное, а вот славянам известное уже который век. Иногда их размещают в бассейне Дона – как неких предков донского казачества, однако если бродники и были предками казаков, то разве украинских.
Большинство упоминаний располагает их западнее Днепра. Венгерские королевские грамоты называют «Бродинию» среди непосредственных соседей Венгрии. То есть были они жителями южной части Галицко-Волынского княжества.
Нас бродники занимают постольку, поскольку венгерские грамоты упорно называют их язычниками – не «схизматиками»-раскольниками, как католики именовали православных, а именно язычниками, наряду с половцами и татарами.
Да и Никита Хониат зовет их «поклонниками Арея», к каковым, при всей нелюбви, крещёных киевских русичей все же вроде не относили надменные «братья по вере» из Константинополя. Этому не противоречит то, что они включились – если верно предположение Успенского – в борьбу православной Болгарии с Византией.
Источник и родина веры, именем которой рушились святилища древних Богов, Византия должна была вызывать у славян-язычников особую неприязнь, и вполне возможно было, что они пошли на союз против неё с православными, но всё же единокровными славянами-болгарами.
Кстати, возможно некоторое оживление язычества в те годы и в Болгарии – именно к XIII веку, как я уже говорил, относится найденный в Великом Тырново, бывшем тогда столицей Болгарского царства, сосуд с именем Сварога. Впрочем, он может быть и свидетельством пребывания в столице Болгарии язычников-бродников.
К тому же в области расселения бродников и впрямь существовали с X века по XIII огромные языческие святилища, изученные в наше время И.П. Русановой и Б.А. Тимошуком. Одно из них расположено на горе с выразительным названием Богит, другое – на горе Звенигород.
На первом, возможно, стоял когда-то знаменитый Збручский идол, найденный неподалёку в реке Збруч в 1848 году. Незадолго до того неподалёку от места находки кумира нашли другой такой же с человеческой головою в шапке и высеченными на гранях лошадьми, но обнаружившие древнее изваяние крестьяне, по наущению священника, уничтожили его.
Камни пошли на строительство церкви. Збручский кумир также мог быть уничтожен, но избежал этой участи.
Найдено каменное изваяние и в Звенигороде. Эти святилища существовали с конца X века по начало XIV. Среди подношений святилищам найдены и сброшенные кем-то кресты, и предметы церковного убранства, очевидно, доставленные сюда борцами с чужеземной верой.
Ценные вещи работы киевских и черниговских мастеров – золотые и серебряные браслеты, перстень-печатка, меч, шпора – говорят о посещавших это святое место состоятельных, скорее всего – знатных жителях больших русских городов.
Огромные костры, иногда целые кольца пламени полыхали не угасая, совершались жертвоприношения, в том числе и человеческие. Найдены здесь остатки храмовых построек, ритуальные печи и колодцы, аскетические жилища жрецов и следы разгульных обрядовых пиршеств.
Под стенами исполинских капищ стояли ремесленные посады, по всей видимости, обслуживавшие жрецов и паломников. Края, где располагались святилища древней веры, в летописях носят грозное название «Чёртова леса» – очевидно, оттого, что в их глубине чтили древних Богов – как помните, читатель, «бесов», «чертей» с точки зрения православия.
И даже княжеские дружины поворачивали прочь от его опушки, «не дерзну пойти сквозь лес». Так что венгерские католики имели все основания называть землю воинственных бродников, на которой стоял зловещий «Чёртов лес», языческой.
Любопытно, что жизнь на днестровских капищах, по всей видимости, основанных в конце X века бежавшими от крестителей жрецами Киевщины, оживилась в середине XII столетия.
Найдены-капища тех же времён на Волыни, Смоленщине, Псковщине. Они, конечно, уступали по масштабам огромным святилищам Нижнего Приднестровья, но они всё-таки были и действовали – именно в период, когда авторитеты православия провозглашали победу над языческим «идолобесием».
Более того, следы языческих обрядов и идолы найдены археологами во многих городах и весях крещёной Руси.
Так, в 1964 году найдены остатки жертвоприношения коня на усадьбе у Ильинской улицы Новгорода. Район этот начал застраиваться лишь с конца XI века, то есть жертву приносили уже в крещёном городе. И такие находки остаются обычным делом вплоть до начала XIII века.
Несколько дольше существовали домашние идолы, в том же Новгороде встречающиеся ещё в слоях XIV века. Многие из них поражают тонкостью работы. Почему-то их принято называть «домовыми», хотя с тем же успехом они могут изображать и кого-то из великих Богов – как, скажем, в христианстве маленький, грубо сделанный образок вовсе не обязательно мог изображать второстепенного святого – с тем же успехом он мог быть изображением самого Христа.
Кроме того, хотя вера в домовых и их почитание успешно дожили до начала XX века, этнографам ни разу не случалось видеть, чтоб домашних духов изображали в дереве. В сельской местности подобные изваяния (леших, «куриных богов» и т.п., но опять-таки не домовых) почитались ещё в XVIII, а то и в XX веке, так что, строго говоря, являясь несомненными остатками язычества, они не обязательно свидетельствуют о полном и сознательном язычестве своего владельца.
Однако то, что они почти исчезли из городского обихода примерно в то же время, когда перестали совершаться в городах жертвоприношения, когда угасли жертвенники капищ, а в иных землях – погребальные костры, всё же наводит на размышления.
