Тимур счел правителя Малатьи недостойным, чтобы писать ему. Были вызваны охотники снова сходить в Малатью.
Такая поездка к безрассудному правителю могла плохо кончиться, но охотники нашлись: за смелость им полагалась хорошая награда, десятник мог стать сотником, а это вдвое увеличивало его долю при дележе добычи.
Выбрали двоих, и Тимур сам им повторил слова, которые слово в слово им надо сказать правителю:
- Повелитель Вселенной велел сказать: он каждого посла слушает, благодарит и отпускает, с чем бы посол ни пришел. А ты, щенок, видно, учился уму у Баркука, что послов губишь. Если нашего посла не отпустишь, а Малатью добром не отдашь, горько покаешься, но пощады не выплачешь. Так говорит тебе Повелитель Вселенной.
Сын Мустафы-бея одного из двоих охотников оставил, другого отпустил сказать:
- Вселенная принадлежит султану Баязету, моему государю, а тебе, хромой степняк, скоро пешком придется бежать в свою нору, да и то без хвоста, который останется нам на память вместе с хвостами всего твоего табуна.
Это был уже не намек, а прямая угроза, и Тимур, дав войску отдых среди бела дня на виду у врага, неожиданно, едва стемнело, собрался и к рассвету уже встал у стен Малатьи.
Битва длилась весь день.
Конница Халиль-Султана встретила дерзкий отпор. Но опыт преобладал у Халиль-Султана, и, хотя сам правитель Малатьи рубился смело, пересилили Тимуровы клинки.
Полегло много конников с обеих сторон. Но поле боя досталось Халиль-Султану.
Пользуясь наступившей тьмой, правитель Малатьи бежал в Бурсу.
Войско Тимура ворвалось в город, озаряя улицы пожарами.
Здесь тоже пощады никому не было.
8
Шахрухова погоня уходила через степи к предгорьям.
Шли по землям, еще не завоеванным войском Тимура. Шли, не зная, кто и куда угнал лошадей. Не зная, что за враг подстерегает их за холмами, куда вели следы табунов.
По склонам порой показывались мазанки селений, бедных и беззащитных.
Встречались люди. Их хватали и у них выпытывали, не проходили ль тут табуны и кто их гнал.
На краю селенья, где спутники Шахруха выволакивали из хижин темные ковры и медную утварь, а рухлядь брезгливо наподдавали прочь, расспрашивали туркмена, смотревшего злобно, но отвечавшего на все вопросы. От него узнали, что все эти земли, пастбища, селения и кругом весь скот принадлежат туркменам, чернобаранному роду Кара-Коюнлу.
- Кому подчиняетесь?
- Как это кому? У нас есть свой бек. Никакому другому не покорны.
- Какому беку?
- Кара-Юсуф наш бек. Кто ж еще!
Шахрух, зная о ненависти Тимура к этому ловкому, неуловимому врагу, встревожился:
- А сам Кара-Юсуф где?
- А здесь, между своими.
Эта весть обрадовала Шахруха. Если он где-то здесь, надо его ловить такая добыча многих табунов стоит. За такой привоз отец щедро отплатит.
- Как он сюда заехал?
- Из Сиваса сперва заехал в Малатью. А оттуда с тамошним правителем сходил назад в Сивас. Отбили там лошадей, да и пригнали к себе на пастбище. Правитель к себе в Малатью ушел, а наш бек тут, глядит лошадей, разбирает. Есть на что посмотреть, есть на что глянуть.
- Ты откуда знаешь?
- Я же ходил с ними за теми лошадьми.
- Как же вы их там взяли?
- Их, может, вовсе и не берегли - все Сивасом занимались, стену перелезали... Мы к городу не пошли, взяли лошадей, тысячу лошадей, да назад, к себе. Там еще другие наши оставались, тоже лошадьми поживились. Мы ведь это по обычаю: как захватили чужой скот на своих выпасах, гоним к себе. А там везде наши собственные земли, отчие.
- Разбойник ты.
- Помилуй аллах, всю жизнь среди скота живу: пасу, ращу, тем и тешусь. И земля не краденая, дана султаном Баязетом, не кем-нибудь!
- А где природная ваша земля?
- Неподалеку. Там хромой разбойник, головорез, прибывший неведомо откуда, пограбил нас, выпасы потравил, повытоптал, мы и ушли сюда. Султан Баязет, милостивый, сказал: "Спасайтесь тут". Тут мы и пасемся, скот растим. Таимся от разбойника.
- А где табуны?
- Что из-под Сиваса?
- А то какие же?
- Тут прошли. Теперь пора им быть на горах. Туда вам не добраться.
- А что там?
- Узко идти. По руслу рек. А по бокам горы. А на горах камни, вот-вот сорвутся. А сорвутся, там и отодвинуться некуда, как на тебя покатятся.
- Кони на камнях, что ли, пасутся?
- Кони прошли на свежие пастбища. На приволье. Туда прошли этой вот дорогой. Уже ухоженные шли. А под Сивасом они паслись заседланные, будто долго седло снять. У иных подпруги расслабли, седла лошадям под брюхо сползли. Мы их долго от того мученья освобождали. Теперь небось пасутся чистые, гладкие, переливаются на все масти. Да, туда вам не дойти.
- Не то что дойдем, а ты же и дорогу нам покажешь!
- Я? Откуда мне знать туда дорогу? Там горы, а я природный степной.
И не пошел. Остался лежать в степи с вывернутыми руками, с разрубленной головой. Черную папаху шевелил ветер поодаль.
Шахрух опять спешил по следу...
Снова расспрашивали встречных...
Встречались разговорчивые, им не верили: "Пылят в глаза!" Встречались молчаливые, таких не берегли, лишь бы отвечали поскорее.
Шахрух давно сменил праздничный халат на суконный. Опоясался ремнем. Мягкие сапожки сбросил, надел простые, чтоб стремя не жгло.
Дороги становились круче. Ехали изо дня в день наверх.
В одной из долин росло огромное раскидистое дерево - чинар из семи могучих, мускулистых стволов, поднявшихся от одного корня. Казалось, срослись семь необхватных деревьев, а это было одно, столь раскидистое.
Неподалеку от чинара стояла глинобитная кибитка, а в ней сидел купец, араб из Халеба. Торговал мелочью, какая бывает нужна пастухам в горах. Горы горбились везде вокруг, и оттуда спускались к арабу покупатели. Место купец выбрал себе такое, что до каждого из ущелий оказалось одинаково идти - не очень близко, не очень далеко.
Царевич Шахрух, оставив своих воинов, продолжавших путь к горам, подскакал к кибитке взглянуть на нее.
Под бугристым стволом, прислонившись к корню, выступившему наружу, праздно развалился маленький щенок. Шахрух его приметил и спросил араба:
- Вдали от жилья откуда щенок?
- Таков обычай в этих горах: у кого ощенится хорошая собака, хозяин приносит щенят сюда. А здесь, кому надо, берут, выбирают себе, чтоб у каждой собаки было свое пристанище.
Шахрух посмотрел на еще несмышленого щенка и пошутил:
- А жеребят не подкидывают на выбор?
Араб отшутился:
- Хороший конь сам себе хозяина выбирает!
Шахрух не вник в смысл этой шутки - не во всякой шутке бывает смысл.
Он отъехал от мазанки к воинам, спешившимся у холодного ручейка напиться и напоить лошадей.
Араба не тронули. Он сказал, что не видел никаких табунов, эти дни проболел и не приходил сюда. Ему поверили.
Здесь была развилка дорог, и Шахрух не знал, по какой из них вести погоню.
Осмотрели все семь дорог, расходящихся отсюда, и на одной увидели множество конских следов. По ней и пошли.
Помня грозные слова зарубленного туркмена, вступив в узкое ущелье, не шли по дну, а выбирали тропу повыше. Только там, где она прерывалась, спускались ниже.
Шейх-Нур-аддин, выбрав место пошире, где над каменистым ложем ручья выдвинулся мыс мягкой зеленой земли, посоветовал Шахруху постоять здесь до ночи.
В этой тесноте все спешились.
Костров не зажигали.
Когда стемнело, быстро затянули подпруги, вскочили в седла и, как могли скоро, въехали в узкую часть ущелья, где еще засветло приметили огромные камни, висевшие наверху.
Почти все миновали это место. Впереди ущелье становилось круче, но расширилось. И тогда позади загрохотал большой обвал.
Но почти все успели пройти, а кто не успел, на тех не оглядывались.
Поток стал стремительней, шумней, ворочал камни. Эхо заглушало топот лошадей, оскользавшихся, карабкавшихся среди валунов, но послушно поднимавшихся выше.
Еще рассвет не наступил, когда из ущелья выехали на широкие горные пастбища.
Заржали тысячи лошадей, приветствуя прибывших.
В сумерках перед рассветом видны были бегущие люди, покидавшие ночлег, спешившие к лошадям.
Это было то горное приволье, куда на лето переезжали скотоводы со всеми семьями, со всем скарбом пасти скот с весны до снегопадов, набираться сил на зиму.
Войско Шахруха, небольшое и усталое от горных троп, не ожидало сопротивления. Но туркмены, ожесточенные вторжением на их пастбища, посягательством на их стада, с неожиданной яростью кинулись на воинов Шахруха.
Только опыт Шейх-Нур-аддина помог ему устоять, хотя и с большими потерями.
Битва за лошадей длилась весь день среди зеленых холмов, скользких от трав, между табунами, испуганно шарахавшимися в сторону, словно лошади тоже отбивались от захватчиков.
Лишь к вечеру часть табунов удалось отбить, но туркмены и семьи их покинули свои летники, ушли.
Убитых закопали. Раненые кто как мог заботились о себе сами.
