Джон Норвич - История Венецианской республики

Часть вторая

ИМПЕРСКАЯ ЭКСПАНСИЯ

Пьетро, сына Себастьяно Дзиани, единогласно избрали дожем Венеции 5 августа 1205 года, и первый вопрос, который перед ним встал, касался его положения. В долгом списке звучных, но по большей части пустых титулов, которые постепенно присоединялись к званию дожа, добавился новый, означавший в переводе с итальянского «Вождь четверти и получетверти Римской империи». Возможно ли было дожу считать себя — как всегда считали себя его предшественники — итальянским принцем? Или он должен теперь назвать себя восточным деспотом?

Венеции повезло, что в этот поворотный момент ее истории появился и стал заправлять ее делами не амбициозный авантюрист, а вдумчивый, ясно мыслящий человек, твердо стоящий на земле. Дзиани были невероятно богаты и пользовались глубоким уважением в городе, где Пьетро ценили за его набожность и щедрость. В юности он был моряком и в 1177 году командовал флотилией, сопровождавшей Фридриха Барбароссу из Равенны в Кьоджу. В Четвертом крестовом походе он дошел до Зары и Константинополя, но надолго не задержался, поскольку во время выборов стал одним из шести советников Реньеро Дандоло, заместителя дожа на время отсутствия его отца. Возможно, кровопролитие его шокировало. «Хроника Альтино» — на редкость надежный источник для данного периода — одобрительно цитирует одно из его любимых высказываний: «Войну мы всегда устроим, если захотим, а вот мир нужно усердно искать, а найдя, хранить».

Но для республики, которая вдруг и почти неожиданно обретает широкие территории за морями, мир становится ускользающим удовольствием. Задолго до смерти старого Дандоло стало ясно, что граждане покоренной Византии не желают добровольно принимать новый порядок. Венеция может быть богатой и сильной, но ее коренное население невелико. Как же оно может усмирять, руководить и защищать население доставшихся ей земель? За помощью в Константинополь обратиться она не могла. Генрих Фландрский, сменивший на императорском престоле своего брата Балдуина, и сам затруднялся держать в узде свои владения. Под мудрым руководством Дзиани венецианцы не делали попытки взять сразу все свои новые территории. Большая часть из них была доверена вассалам, обычно сыновьям ведущих венецианских семей, и молодые люди были счастливы почувствовать себя в роли князьков во Фракии, Малой Азии и на Эгейском архипелаге. Только несколько из стратегически важных баз — Крит, Дураццо, Корфу и два порта, Модона и Корона, в греческой области Мореа — остались под прямым правлением республики.

Но даже и эти немногие аванпосты трудно было контролировать, особенно потому, что успехи Венеции вызывали необузданную ревность у двух ее главных морских соперников — Генуи и Пизы. У этих городов в Константинополе имелись торговые общины, представители которых стояли на стенах города во время Четвертого крестового похода. После падения города их отстранили от имперской торговли,[87] и обе были настроены помешать Венеции в распространении ее власти над Восточным Средиземноморьем, В 1206 году самозваный граф Мальты — а на самом деле генуэзский пират Энрико Пескаторе — высадил на Крит вооруженный отряд и с помощью местного греческого населения захватил несколько стратегических точек на побережье. Венецианцам понадобилось два года и две экспедиции, чтобы вернуть себе остров. Чтобы такой неприятности больше не случилось, на Крит назначили некого Джакомо Тьеполо. Ему был дан титул дожа и власть, аналогичная его двойнику в Венеции, при условии, что он и его преемники будут находиться в этой должности только по два года. Остров разделили на шесть частей и закрепили за каждым из шести сестьере города. Так в следующем году была основана первая заморская колония Венеции. Но и теперь греки остались непокоренными. Их земли стали собственностью венецианских сюзеренов. Особенно греков возмущал наплыв алчных латинских священников: мало того, что они забрали всю церковную собственность, так еще и старались убрать традиционную православную литургию и заменить ее римскими обрядами. На протяжении всего столетия греки сопротивлялись как могли.

Проблемы на Крите, Корфу и в других местах Дзиани волновали не так сильно, больше всего его беспокоил Константинополь. Когда город сдался крестоносцам, одной из первых задач Энрико Дандоло стало обеспечение эффективного управления венецианскими районами. Он распорядился назначить туда губернатора (подесту). Сразу после смерти дожа его соотечественники выбрали такого человека из своей среды — Марино Дзено. В Венеции, однако, всегда считали, что подеста должен назначаться центральным правительством, поэтому новость об избрании встретили без энтузиазма. Недовольство усилилось после того, как Дзено присвоил пышный титул «Властелина четверти и получетверти Римской империи» и даже стал носить разноцветные чулки и алые котурны — бывшие ранее прерогативой императора. Такую одежду до него носил Дандоло. Неужели успех венецианцев на Леванте так вскружил им головы, что они вздумали оторваться от родного города? Дзено получил прохладное послание: в данном случае его избрание будет ратифицировано, но в будущем каждого нового подесту будут присылать из Венеции.

Одно время дож Дзиани серьезно задумывался над возможностью переноса столицы республики в Константинополь, так же как девятьсот лет назад это сделал Константин Великий. Говорят, это предложение обсуждалось в совете, его сторонники утверждали, что центр венецианских интересов переместился на Восток, Венеция слишком далека от своих заморских владений, город подвержен землетрясениям и наводнениям.[88] Предложение было отвергнуто перевесом в один голос так называемым «голосом провидения» (voto della provvidenza). Однако эту историю рассказывают только пара хронистов, не пользующихся доверием. Благонадежные источники об этом вовсе неупоминают, и, хотя такая идея могла быть выдвинута, кажется невероятным, чтобы ее долго всерьез обсуждали, еще менее вероятно, что кто-то готов был с нею согласиться. Ясно только одно: если бы Венеция перенесла свою столицу на берега Босфора, то пожертвовала бы своей безопасностью и индивидуальностью и просуществовала бы немногим больше — а может, даже и меньше, — чем незадачливая Латинская империя, для основания которой она так много сделала.[89] Если же «голос провидения» — исторический факт, то венецианцы всех последующих поколений могли поздравить себя с тем, что счастливо отделались.

К тому времени, когда Пьетро Дзиани — теперь уже старый и больной — в 1229 году ушел в отставку, а через несколько недель упокоился подле отца в соборе Сан Джорджо Маджоре. Венеция вполне оправилась. Кардинальный вопрос был решен, и решение было правильным: она продолжит прежний курс. Будет использовать новые территории так полно, как только возможно, и в политическом, и в финансовом плане, но не станет пускаться в авантюры и хватать куски, которые не сможет пережевать.

Больше всех в мудрости такой политики был убежден новый дож, Джакомо Тьеполо. В бытность свою дожем Крита он немало натерпелся от мятежного греческого населения — не говоря уже о некоторых венецианских авантюристах, которых ему посоветовали призвать на помощь, — так что в конце концов ему пришлось бежать с острова, переодевшись в женскую одежду. Следующим его назначением стала должность венецианского подесты в Константинополе. Там он увидел, как быстро разрушается империя крестоносцев. В 1219 году он заключил в Никее отдельный торговый договор с греческим императором в изгнании и обращался к нему как к «императору римлян». Этот шаг хотя и не сделал его любимцем латинян, тем не менее продемонстрировал, в чем заключаются политические интересы Венеции.

Нельзя назвать начало его правления благополучным. В отличие от предшественника, чье избрание было единогласным. Тьеполо и его соперник получили от Совета сорока по двадцать голосов, и дело решил жребий. Возможно, выказывая неодобрение, что столь серьезное решение отдано на волю случая (это чувство разделяли многие, и, чтобы подобное не повторялось, число членов совета увеличили до сорока одного), старый Дзиани, лежа на смертном одре, отказался принять нового дожа.[90] Возможно, ему не понравилось, что promissione — обещания, которые Тьеполо вынужден был подписать, вступая в должность, — ограничивали полномочия дожа сравнительно со всеми его предшественниками.