Борис Савинков, исполняющий обязанности военного министра, человек идеально подходивший в этой ситуации на роль посредника, поскольку был близко знаком и с Керенским, и с Корниловым, составил в начале августа проект программы из четырех пунктов, предполагавшей распространение смертной казни на тыловые части, милитаризацию железнодорожного транспорта, введение военного режима на предприятиях оборонной промышленности и восстановление дисциплинарных прав офицеров с соответствующим урезанием полномочий армейских комитетов8. По его словам, Керенский обещал подписать документ, но все откладывал это, пока, наконец, 8 августа не сказал, что «никогда и ни при каких обстоятельствах не подпишет законопроекта о смертной казни в тылу»9. Чувствуя, что его обманывают, Корнилов бомбардировал министра-председателя «ультиматумами», которые так раздражали Керенского, что он был готов уже сместить их автора10. Поскольку Корнилов знал, что Керенский заинтересован в возрождении армии, его бездействие убеждало генерала в том, что министр-председатель не свободен, а является орудием в руках социалистов, часть которых, как было известно со времени июльского путча, состояла в сношениях с врагом.
Наскоки Корнилова ставили Керенского в сложное положение. С мая ему удавалось поддерживать неустойчивое равновесие в отношениях между правительством и Исполкомом: он предоставил последнему право законодательного вето и всеми правдами и неправдами старался с ним не конфликтовать, продолжая вместе с тем энергично вести войну, что обеспечивало ему поддержку либералов и даже умеренных консерваторов. Корнилов же хотел заставить министра-председателя совершить то, чего тот хотел бы любой ценой избежать: сделать выбор между левыми и правыми, между интересами международного социализма и интересами российского государства. Иллюзий на этот счет у Керенского не было: уступка требованиям Корнилова означала разрыв с Советом. 18 августа пленум Совета обсуждал по запросу большевиков предложение о восстановлении в армии смертной казни. Абсолютным большинством примерно в 850 голосов против 4 (Церетели, Дан, М.И.Либер и Чхеидзе) пленум принял резолюцию, отклонявшую введение во фронтовых частях смертной казни как «меры устрашения солдатских масс в целях порабощения их командным составом»11. Не было никаких шансов, что Совет одобрит распространение смертной казни на части, находившиеся вне зоны военных действий, не говоря уж об установлении военной дисциплины для работавших на транспорте и в оборонной промышленности.
Теоретически Керенский мог махнуть рукой на Совет и сделать ставку на либералов и консерваторов. Но такой вариант был для него невозможен, поскольку его популярность в этих кругах, и так невысокая, особенно упала после июньского наступления и в результате той нерешительности, которую он выказал во время июльского путча. Когда 14 августа он появился на Московском государственном совещании, его приветствовали только левые, а правые встретили гробовым молчанием, припасая овации для Корнилова12. Либеральная и консервативная печать отзывалась о нем с нескрываемым презрением. Таким образом, у него не было выбора: он вынужден был опираться на левых, прислушиваясь к мнению социалистов-интернационалистов в Исполкоме и одновременно пытаясь — со все меньшим успехом и меньшей уверенностью — учитывать национальные интересы России.
Его желание задобрить левых проявилось не только в отказе подписать проект армейских реформ, но и в том, что он не принимал решительных мер против большевиков. Имея в руках множество убийственных свидетельств, он все же не стал преследовать руководителей июльского путча из уважения к мнению Исполкома Совета, считавшего обвинения против большевиков «контрреволюционными». Столь же тенденциозно отреагировал он и на предложение военного министерства арестовать «саботажников» военной кампании в России — как левых, так и правых. Он утвердил список на арест правых, но заколебался, перейдя ко второму списку, из которого вычеркнул более половины фамилий. Когда этот документ подали министру внутренних дел эсеру Н.Д.Авксентьеву, подпись которого тоже была необходима, тот утвердил первый список, а из второго вычеркнул все оставшиеся фамилии, кроме двух — Троцкого и Коллонтай13.
Керенский был крайне честолюбив и свое предназначение видел в том, чтобы стать вождем демократической России. Осуществить эту миссию он мог, лишь оперевшись на левые демократические силы — меньшевиков и эсеров, а для этого приходилось потворствовать их навязчивым страхам перед «контрреволюцией». Он не просто видел, — он не мог не видеть в Корнилове фигуру, вокруг которой сосредоточились все антидемократические силы. И хотя он прекрасно знал, что большевики намеренно устраивали вооруженные «демонстрации» в апреле, июне и июле, и мог легко уяснить, что замышляют в ближайшем будущем Ленин и Троцкий, тем не менее он убедил себя, будто российской демократии угрожает опасность не слева, а справа. Поскольку его нельзя заподозрить ни в глупости, ни в плохой осведомленности, остается предположить, что это устраивало его политически. Назначив Корнилова на роль российского Бонапарта, он отнесся некритично — даже и с излишним энтузиазмом — к слухам о широком контрреволюционном заговоре, якобы составленном друзьями и сторонниками Корнилова14.
Шли драгоценные дни, а проект армейской реформы оставался неутвержденным. Зная, что немцы планируют вскоре возобновить наступательные операции, и надеясь сдвинуть преобразования с мертвой точки, Корнилов потребовал встречи с кабинетом министров. Он прибыл в столицу 3 августа. Обратившись к министрам, он начал с обсуждения положения дел в армии и хотел перейти к проблеме реформ, но Савинков прервал его, сказав, что военное министерство уже работает над этим вопросом. Тогда Корнилов описал ситуацию на фронте и стал было рассказывать об операциях, которые готовил против немцев и австрийцев, но наклонившийся к нему Керенский шепотом предупредил его, чтобы он был осторожен15. Через минуту он получил такое же предупреждение от Савинкова. Этот инцидент потряс Корнилова и полностью подорвал его доверие к Временному правительству: впоследствии он неоднократно к нему возвращался, оправдывая этим свои действия. Предостережения Керенского и Савинкова он справедливо расценил как намек на то, что одного или нескольких министров подозревали в разглашении военных секретов. Возвратись в Могилев и все еще не оправившись от возмущения, Корнилов рассказал о происшедшем Лукомскому и спросил, что за правительство, на его взгляд, управляет Россией16. Он пришел к заключению, что министром, которого следовало опасаться, был В.М.Чернов: имелись подозрения, что тот передает конфиденциальные сведения своим товарищам в Совете, включая большевиков17. С этого дня Корнилов считал Временное правительство недостойным управлять страной. [Его убеждение, что в правительстве засели нелояльные элементы, а может быть, и вражеские агенты, подкреплял и тот факт, что в печать попал секретный меморандум, переданный им в это время правительству. Левая печать опубликовала отрывки из этого меморандума и развернула кампанию против Корнилова. См.: Мартынов. Корнилов. С. 48].
Вскоре после этих событий (6 или 7 августа) Корнилов отдал распоряжение генералу А.М.Крымову, командующему Третьим кавалерийским корпусом, передислоцировать подчиненные ему части с румынского сектора на север и, приняв под командование дополнительные силы, занять позиции в Великих Луках, городе, находившемся на одинаковом расстоянии от Москвы и от Петрограда. Третий корпус состоял из двух казачьих дивизий и так называемой Дикой дивизии с Кавказа. Эти части были недоукомплектованы (Дикая дивизия насчитывала всего 1350 человек), но считались надежными. Удивленный этим решением Лукомский заметил, что Великие Луки находятся слишком далеко от линии фронта, чтобы можно было использовать эти части против немцев. Корнилов сообщил о своем намерении держать эти войска наготове для подавления возможного большевистского путча в Москве или Петрограде. Дивизии эти, заверил он Лукомского, не будут использованы против Временного правительства, а при необходимости части Крымова разгонят Совет, повесят его лидеров и расправятся с большевиками, — будь то с согласия правительства или без оного18. Он также сказал Лукомскому, что России нужна «твердая власть», способная спасти страну и армию: «Я не контрреволюционер. Я ненавидел старый режим, который тяжко отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть. Но нам нужна власть, которая действительно спасла бы Россию, которая дала бы возможность с честью закончить войну и довела бы Россию до Учредительного собрания… Среди нашего теперешнего правительства есть твердые люди, но есть и такие, которые губят дело, губят Россию; главное же — у нас теперь нет власти и надо эту власть создать. Возможно, что мне придется оказать некоторое давление на правительство; возможно, что если в Петрограде будут беспорядки, то после их подавления мне придется войти в состав правительства и принять участие в создании новой, сильной власти»19. Лукомский, не раз слышавший, как Керенский говорил Корнилову о себе как о стороннике «сильной власти», решил, что Корнилов с министром-председателем договорятся без труда20.
