года. Этот день стал кульминацией колоссального Манхэттенского проекта, предсказанной физиком Робертом Оппенгеймером. Биолог Леонард Айзекс в своем очерке «Созидание и ответственность в науке: некоторые уроки современного Прометея» проводит четкую параллель между Оппенгеймером и Франкенштейном, сравнивая их склонность к мистицизму и научное образование. Оказавшись лицом к лицу со своим детищем, Оппенгеймер ощутил двоякое чувство, которое можно передать строкой из индуистских писаний: «Я – сама смерть, разрушитель миров». Ощущение Оппенгеймера, что создание бомбы стало чудовищным, почти кощунственным действом, крепло со временем: «С неким чувством, которое не заглушат ни грубость, ни юмор, ни преувеличения, – говорил он в 1947 году, – физики познали грех, и это знание, которое им уже не утратить».
Айзекс развивает эту параллель, предположив, что организация, отвечавшая за создание ядерного оружия, тоже чудовищна, не менее чудовищна, чем сама ядерная бомба. Он сравнивает требование монстра к Виктору о создании ему невесты с требованием военного руководства к ядерным физикам о разработке более мощной водородной (термоядерной) бомбы. Связь межу бомбой и романом была четко обозначена Джеймсом Б. Конантом во время встречи Комиссии по атомной энергии с совещательным комитетом Оппенгеймера по поводу создания водородной бомбы. Конант воспротивился этой инициативе, аргументировав свою позицию словами: «Мы уже сделали одного Франкенштейна…» Оппенгеймер согласился с этим, в результате чего его карьера была разрушена. Это чудовище также уничтожило своего создателя, но, в отличие от версии Мэри Шелли, оно не исчезло и не уничтожило себя.
Маленькие биологические монстры
Более близкая аналогия была предложена наукой генетикой, которая, подобно Виктору Франкенштейну, стремится овладеть тайнами жизни и в результате научиться создавать новые существа. С самого начала этот проект задумывался с франкенштейновских позиций. Джеймс Уотсон, американский микробиолог, работавший с английским биофизиком Фрэнсисом Криком над открытием структуры ДНК, признался, что «мечтал о раскрытии тайны гена» и что «потенциальный ключ к тайне жизни было невозможно вытеснить из мыслей». Уотсон вспоминает, как после завершения работы над их моделью двойной спирали 28 февраля 1953 года Крик пошел в паб и объявил там, что они «раскрыли секрет жизни».
Оригинальный набросок структуры ДНК, выполненный Фрэнсисом Криком в 1953 году. В пабе Крик сообщил друзьям, что «раскрыл секрет жизни».
Структура, открытая Криком и Уотсоном, четко показала, что генетическая информация кодируется в последовательность молекулярных компонентов, известных как нуклеотиды. Весьма быстро биологи выяснили, как последовательность нуклеотидов переводится в последовательность аминокислот (белков). Теперь ученые поверили, что могут «читать книгу жизни», а технологии, в совокупности известные как рекомбинантные ДНК, означают, что эту книгу можно редактировать и даже переписывать. Молекулярный биолог Роберт Синшеймер отметил: «Впервые в истории живое существо понимает свое происхождение и может попытаться спроектировать собственное будущее». В 1970-е годы возникновение этой новой науки – генной инженерии – вызвало бурю дебатов на тему этики и морали. Синшеймер удивлялся: «Хотим ли мы принять на себя основную ответственность за жизнь на этой планете – чтобы разработать новые формы жизни для собственных целей? Возьмем ли мы в свои руки нашу собственную будущую эволюцию?» (см. больше информации о синтетической форме жизни на странице 187).
Биохимик Эрвин Чаргафф, чья работа помогла Крику и Уотсону открыть двойную спираль, одним из первых поднял вопрос «франкенштейновской» угрозы в письме журналу «Сайенс» в 1976 году:
«Что может иметь более серьезные последствия, чем необратимое создание новых форм жизни?.. Есть ли у нас право препятствовать эволюционной мудрости миллионов лет ради удовлетворения амбиций и любопытства нескольких ученых?»
Чаргафф был особенно обеспокоен применением кишечной палочки в качестве сосуда для большинства исследований генной инженерии:
«Если доктор Франкенштейн должен и дальше производить своих маленьких биологических монстров – а я отвергаю как необходимость, так и само желание этого, – то зачем брать кишечную палочку в качестве матки?.. Скрещивание Прометея с [древнегреческим поджигателем] Геростратом обречено приносить испорченные плоды».
С тех пор Франкенштейн стал синонимом страха перед развитием генетики и биологии в целом. Еще в 1924 году это было предсказано английским биологом Дж. Б. С. Холдейном:
«Нет ни одного столь великого изобретения, от огня до полетов, которое бы не объявлялось оскорблением какого-нибудь бога. Но если физическое или химическое изобретение – это богохульство, то каждое изобретение в области биологии – это извращение».
В 1990-е, когда плоды генной инженерии наконец начали покидать лабораторию в форме генетически модифицированных (ГМ) продуктов, в мире внезапно разразилась Франкен-истерия. Она началась с письма в «Таймс» 2 июня 1992 года, в котором английский профессор Пол Льюис выражал протест против приверженцев ГМ-продуктов: «Если нам хотят продавать франкенфуд, возможно, пора собрать крестьян, зажечь факелы и двинуться к замку». С тех пор СМИ предостерегают нас от целого ряда ужасных организмов, включая франкен-траву, франкен-насекомых, франкен-семена, франкен-овощи, франкен-кукурузу, франкен-курицу и франкен-рыбу, – все это выращивается на франкен-фермах. Это предубеждение основано на том, что американский специалист по биоэтике Леон Касс называет «мудростью отвращения» – та же причина, по которой Франкенштейн и все, кто встречал монстра, осуждали и отвергали его.
Категоричные предсказания генных инженеров 1970-х в большинстве своем не исполнились. Однако развитие технологии редактирования генома CRISPR, обещающей сделать генную инженерию проще и лучше, запустило новую волну беспокойства с упоминанием Франкенштейна. Так, например, 3 апреля 2017 года в статье Indian Telegraph, посвященной CRISPR, появилась статья с заголовком: «Редактируя Франкенштейна».
Франкенштейн был написан в самый разгар Промышленной революции. Предыдущее столетие принесло множество инноваций в области техники, финансов и организации труда и привело к возникновению фабрик, использующих паровые двигатели. В XIX веке эти инновации вылились в колоссальные и зачастую трагические изменения в демографии и образе жизни, в социальное неравенство. Беспокойство и недовольство темпами и результатами этих изменений зачастую было направлено на самые очевидные символы: машины. Всего за пару лет до этого Мэри Шелли написала «Франкенштейна». Англию захлестнула волна яростных, сопровождавшихся разрушением машин протестов – восстаний луддитов. Участвовавшие в протестах ткачи, разозленные угрозами своему существованию со стороны новой фабричной системы и растущего дисбаланса между трудом и капиталом, врывались на фабрики, ломая ткацкие машины и станки. Восстания луддитов начались в Ноттингемшире в 1811 году и распространились по всей стране, особенно на севере.
Неизбежным было и возникновение социально-экономических толкований романа Шелли как аллегории наглых капиталистов, создающих чудовищную систему, выходящую из-под контроля, или просто, в более широком смысле, как предупреждение об опасностях технологии, запущенной в неподготовленном мире. С возникновением научной фантастики
