из наиболее сочувственно настроенных к нему немецких принцев. На эрцгерцога личность Герцля произвела большое впечатление, и он обещал поговорить о нем с императором Германии. Но ключ к успеху (или к неудаче) находился в Константинополе, и Герцль решил отправиться туда прежде, чем попытает счастья в европейских столицах. Он увиделся с главным визирем, с генеральным секретарем Министерства иностранных дел и со многими другими высокопоставленными чиновниками, но ему не удалось встретиться с султаном, который в делах управления игнорировал даже ближайших советников. Во время своих последующих визитов Герцль стремился объяснить турецким должностным лицам, что евреи могут предоставить Турции большие кредиты и тем самым помочь ей вновь заявить о своей независимости от иностранных держав. При этом он не единожды обращался к истории об Андрокле и льве. Долг Турции, который можно было бы выплатить с еврейской помощью, был, конечно, для нее основной проблемой. В ответ Герцль просил, чтобы евреям отдали Палестину.
Но султан и его советники вовсе не намеревались отдавать какую-либо часть Османской империи. Они были готовы обсудить еврейскую иммиграцию в Малую Азию, но вновь прибывшие должны были принять турецкое подданство, а поселения их должны быть рассеяны, а не сконцентрированы в одной области страны. Турки к тому же сомневались в полномочиях Герцля. От чьего имени он говорит, и действительно ли в его распоряжении имеются деньги? Конечно, Герцль блефовал. У него до сих пор не было организационной поддержки, и главные еврейские общины и крупные банкирские семейства не обращали внимания на его планы. Герцль просто надеялся, что сможет получить и политическую, и финансовую поддержку на основании обещаний султана. Возможно, турки понимали это, но не хотели окончательно отвергать его предложение, а возможно, надеялись, что присутствие Герцля в Константинополе могло стать стимулом для более состоятельных финансовых предложений других стран.
Герцль возвратился из Константинополя с туманными обещаниями. Он не достиг никакого ощутимого прогресса, но, по крайней мере, его приняли и выслушали. Новости о его миссии распространились по всему еврейскому миру и воскресили много чрезмерных надежд. На софийском железнодорожном вокзале его встречала масса евреев, их представители целовали ему руку, в приветственных речах его называли «вождем» и «сердцем» Израиля. Герцль был ошеломлен, смущен и глубоко тронут. До сих пор он обращался только к богачам и властьимущим, которые отвергали его проекты. Его переговоры с французскими Ротшильдами все еще продолжались, но результат их был таким же негативным, как и в других подобных случаях. Идея обратиться напрямую к еврейским массам должна была прийти ему в голову как раз перед поездкой в Лондон, почти сразу же после возвращения из Турции. Герцль был в Англии в прошлом году и разъяснял свою идею создания еврейского государства «Маккавеям» — англо-еврейской профессиональной группе, — которые выслушали его сочувственно. Зангвилль выразил ему свою поддержку, а в Кардиффе полковник, командующий Уэльсским полком, сказал Герцлю: «Я — Даниель Деронда». Родившийся христианином, сын выкрестившихся еврейских родителей, он нашел свой обратный путь к еврейскому народу. Его дочери, Рашель и Кармела, учили древнееврейский язык, и он, полковник Голдсмид, хотел посвятить свою жизнь еврейскому народу.
Второй визит Герцля в Лондон не был столь успешным. Некоторые его сторонники отвернулись от него; полковник Голдсмид должен был производить смотр одного из батальонов; сэр Сэмюэл Монтегю — банкир, от которого Герцль надеялся получить по крайней мере 200 тысяч фунтов для первого заема Турции, — сказал, что Эдмонд де Ротшильд склонил его на свою сторону. Английский издатель Герцля сообщил ему, что продал всего 160 экземпляров «Еврейского государства». Обед у «Маккавеев» не оправдал надежд, и с этого времени Герцль стал относиться к ним как к Пиквик — скому клубу. Он искренне верил, что этот обед сможет способствовать превращению дискуссионного клуба в боевой действующий комитет. Но тысячи бедных евреев пришли на встречу с ним в «Клуб рабочих» в Ист-Энде, где среди неимоверной духоты в течение часа он произносил импровизированную речь. Позже Герцль записал в дневнике:
«Когда я стоял на трибуне… я испытал небыкновенное чувство. Я видел и слышал, как создается моя легенда. Люди сентиментальны, массы не видят отчетливо… Но хотя они и не различают ясно мои идеи, они все же чувствуют, что я расположен к ним и искренен по отношению к маленьким людям» [61].
После неудачной поездки в Лондон и печальной встречи с Ротшильдом в Париже («Я считаю, что семейство Ротшильдов — это национальное бедствие евреев», — писал Герцль главному французскому раввину Задоку Кану) он понял, что нужно действовать иначе. Богатые евреи были против него. Ему следовало обратиться непосредственно к массам и создать организацию с филиалами во всем мире. Прежде всего нужно получить поддержку энергичного молодого поколения. До сих пор Герцль занимался скрытой дипломатией, но бездеятельность и нерешительность его соратников привели к тому, что он стал народным лидером. Случались и моменты отчаяния. В октябре 1896 года Герцль записал в своем дневнике:
«Я должен откровенно признать: я деморализован. Помощи нет ниоткуда, со всех сторон лишь одни нападки. Нордау пишет мне, что в Париже вообще никто даже не шевелится. «Маккавеи» в Лондоне окончательно превратились в «Пиквиков»… В Германии у меня только одни противники. Русские сочувственно наблюдают, пока я тружусь, как раб, но никто из них не предлагает мне помощь. В Австрии, особенно в Вене, у меня есть несколько приверженцев. Те из них, кто бескорыстен, абсолютно ничего не делают; другие же, активные, хотят лишь сделать карьеру».
Но через девять дней Герцль был приглашен на торжественную встречу еврейского студенческого союза и сделал запись: «Буря оваций. Все ораторы ссылались на меня» [62].
Из всех частей света к нему стали прибывать посетители и письма. Герцль понимал, что сионизм стал завоевывать уважение простых людей в самых разных странах, что люди «начали воспринимать нас всерьез». Но для того, чтобы движение твердо встало на ноги, нужен был миллион флоринов. Если он не сможет преодолеть эти первоначальные трудности, то «нам придется заснуть, несмотря на яркий солнечный день». Между тем, как писал его друг-сионист из Лондона, каждый выжидал, чтобы посмотреть, как сложится дальнейшая ситуация. Если у Герцля все пойдет успешно, то они к нему присоединятся. Если нет — он будет высмеян и забыт. Так Герцль и трудился — без всякой посторонней помощи. Он продолжал верить (как писал годом раньше), что движение способно преодолеть тяготение и инерцию: «Крупные вещи не нуждаются в прочном фундаменте. Чтобы яблоко не упало, его можно положить на стол. Земля вертится в воздухе.
