Пономарев признал, что неожиданно столкнулся с несколькими брюзгами и любителями портить удовольствие. Они жаловались на недавнее надувательство (свою лепту сюда внес и КГБ, прослушивая телефонные разговоры, имеющие отношение к конъюнктуре рынка), когда Советы приобрели громадные количества американского зерна по бросовым, по мнению экспертов, ценам:
– В Сан-Франциско был дан большой прием от консульства, города и торговой палаты. Там были всяческие знаменитости из администрации, от промышленности и торговли. Некоторые из них в своих выступлениях осуждали продажу американской пшеницы в СССР и говорили, что мы в ответе за высокие цены на продовольствие в США и т. д. Но меня заранее предупредили, что такой вопрос может быть поднят. Мы решили, что не должны увиливать от обсуждения, и высказали свои взгляды. Мы говорили с деловой точки зрения. Мы (то есть я) сказали: вот вы верите в свободное предпринимательство, так разве бизнесмен не ухватится за наилучшую сделку, наилучшие цены? Разве за то, что царственный идиот продал вам Аляску за 7 миллиона долларов, мы должны обвинять вас в надувательстве? Большинство бизнесменов согласно с тем, что сделки нужно заключать на самых выгодных условиях.
Председатель собрания фактически дал отпор тем, кто попытался выступить с нападками на нас. И, несмотря на подобные вещи, в целом это было очень нужное и приятное мероприятие, и мы уверены, что контакты будут продолжаться ради общей пользы. Мы с товарищем Сусловым получили письмо из комитета по международным отношениям, подписанное сенатором Уильямом Фулбрайтом; он предлагает продолжать сотрудничество комитета по международным отношениям Сената и комитета по международным отношениям СССР. Конечно, в комитете этом нет пролетариата. Тем не менее такие встречи очень важны.
Моррис понимал, что это действительно так. Каждый член так называемой советской парламентской делегации обязательно являлся или работником Международного отдела, или сотрудником КГБ, или их подконтрольным. Через установление прямых связей с Конгрессом эти профессиональные советские акулы могут превратить Капитолий в охотничьи угодья и, возможно, влиять на деятельность отдельных конгрессменов, чтобы не возиться с натасканными дипломатами, отвечающими за проведение международной политики США. Конечно, все иллюзии по поводу советского парламента или комитета по международным отношениям нелепы.
«Что, разве Конгресс – ясли для грудничков?» – подумал Моррис.
В Чикаго Моррис спросил Бойла, может ли ФБР предупредить членов Конгресса, что при общении с «советскими парламентариями» и советским комитетом по международным отношениям они имеют дело с квалифицированными закаленными диверсантами, засланными для манипулирования партнерами.
Бойл искренне ответил, что не знает. Директор ФБР или его представители могут выступать перед комитетами Конгресса, и, если отдельному конгрессмену понадобится помощь в вопросах безопасности, ФБР это обеспечит. Но ФБР должно избегать малейших попыток влиять на членов Конгресса, равно как и вовлечения в политику. Самое большее, что мог Бойл, – это заверить, что Уоннол прочитал сказанное Пономаревым, и надеяться, что тот придумает способ предупредить представительские структуры.
* * *
Не успели Моррис с Бойлом завершить свои отчеты, как в ноябре Холл снова отправил Морриса в Москву просить денег.
Форд с Брежневым только что завершили встречу в верхах, и Пономарев поделился с Моррисом советской оценкой встречи и нового президента Америки. Они нашли его «прекрасным» человеком, с которым можно вести дела, несмотря на его былой антикоммунизм; по их мнению, он уступал многоопытному Никсону в вопросах международной политики; тем проще будет иметь с ним дело.
Советы чествовали Еву как королеву, и в начале декабря ее сопровождающая и переводчица Ирина объявила, что в ее честь жены членов Политбюро устраивают завтрак. Это означало, что ее хотят на день убрать с дороги, чтобы КГБ спокойно могло потолковать с Моррисом наедине.
Владимир Казаков, офицер КГБ, который «пас» Джека, приветствовал Морриса с необычной сердечностью и искренностью. По крайней мере, так решил Моррис. Он сказал, что в КГБ досконально проанализировали книгу «КГБ» и установили правоту Морриса – ссылка на Чачакина несомненно берет начало скорее в его прежней деятельности, чем в его работе с Джеком в Нью-Йорке, и эта деятельность стала известна автору не по вине Чачакина, а от какого-то предателя. КГБ убежден, что «Морат» не скомпрометирован и что никто из вовлеченных в операцию ошибки не совершал. Кризис преодолен, но каждый должен удвоить бдительность – слишком важно и опасно то, чем они занимаются.
Уходя, Казаков сказал:
– Кстати, Владимир (Чачакин) шлет приветы и наилучшие пожелания вам и Джеку. И все мы вас благодарим.
Оба поняли, за что: за то, что сняли вину с Чачакина и КГБ, когда книга спровоцировала «охоту за ведьмами». Более чем когда-либо КГБ был союзником Морриса.
После продолжительных банкетов Моррис с Евой долго не спали, копируя документы, которые раскрывали взгляды Советов на международные дела и статус коммунистических партий в мире. На вторую неделю декабря они, усталые, наконец уехали, стремясь спрятаться дома в покое и безопасности.
Но грозовые тучи над ними уже сгущались.
11 февраля 1975 года Уоннол вылетел в Чикаго, чтобы лично поздравить Морриса с успехом последней миссии. В присутствии Ричарда Хелда и Бойла он сказал, что тот собрал невероятно важные сведения, которые передали лично в руки «высшим чиновникам США» (президенту Форду, Киссинджеру и главе ЦРУ, которым в то время был Джордж Буш).
Жест растрогал Морриса. Он понимал, что Уоннол пожертвовал целым днем только ради этих добрых слов. Сейчас, сидя в безопасном офисе в окружении близких друзей, он пытался передать, какой ужас пережил в Праге, когда ему приказали вернуться в Москву.
– Там я всегда взвинчен. Это роскошная тюрьма. Пусть там я свой, принят в их клуб, у меня собственная квартира. Если я останавливаюсь в гостинице Центрального Комитета, мне дают роскошный номер рядом с секретарями зарубежных партий. Мне выделяют сейф и ключ. В аэропорту меня встречает специальный лимузин. Мне не надо таскать багаж или беспокоиться о мелочах. Меня встречают специальные люди из Международного отдела. Но, ложась спать, я никогда не знаю, что принесет день завтрашний. Кем я являюсь в Советах? Согласятся ли нужные люди встретиться со мной и по какой истинной причине, разрешат ли мне входить в нужные здания, если мне вдруг перестанут доверять?
– Те избранные, кто знает о миссиях Морриса, – ответил Уоннол, – восхищаются проявленной вами невероятной выдержкой.
Здесь Уоннол опять польстил Моррису, делясь с ним внутренними проблемами. Директор Келли появился на закрытых слушаниях перед так называемым комитетом Черча – комитетом Сената по расследованию деятельности разведывательных служб США. Келли сказал, что не желает, чтобы сенаторы интересовались определенными темами. Если это произойдет, они понесут полную ответственность за последствия. Уоннол подчеркнул:
– «Соло» никоим образом затронуто не будет.
Совещание продолжалось чуть менее часа, и ничто на свете не могло так воодушевить Морриса, даже баснословный куш. После приятного ланча Уоннол, Хелд, Бойл и посвященный в дела «Соло» инспектор принялись по-дружески подтрунивать друг над другом.
– Уолт, что вы будете делать, если окажетесь в самолете, а его вдруг угоняют на Кубу?
Бойл боялся угонов и потому настаивал на разрешении носить в салоне оружие. При нем нередко находились копии документов, сделанные Моррисом и Евой в Москве, и ФБР ни в коем случае не желало отдавать их в лапы кубинских террористов.
– Самолет не полетит на Кубу, – буркнул Бойл.
– Но что вы будете делать?
– Я сказал, самолет на Кубу не полетит.
Они закрыли тему – некоторые слова лучше не произносить вслух.
* * *
Выбирая жилье, Моррису приходилось удовлетворять противоречивые требования своей многоликой жизни. Дом нужно было содержать в соответствии со статусом состоятельного бизнесмена, каким считали его Холл и Кремль. В то же время необходимость частых разъездов и невозможность по соображениям секретности нанять прислугу делали содержание дома непрактичным.
Моррис решил проблему, купив квартиру в симпатичном доме, заселенном в основном богатыми и дружелюбными чернокожими семьями. В Москве за это Морриса ценили: настолько принципиальный товарищ, что готов даже жить среди «черножопых», как называли их русские.
Уоннол посетил квартиру, которую Ева с помощью картин, антиквариата, восточных ковров и прекрасного хрусталя превратила в уютный уголок. Во время обеда она мило флиртовала с ним, а Моррис развлекал рассказами о Советском Союзе. Был случай, когда они с директором ленинградской судостроительной верфи настолько набрались, что бросились друг на друга с кулаками. Потом он припомнил, как впервые увидел Москву в 1929 году, вспомнил тенистые аллеи на бульварах, прекрасную архитектуру, которая отражала живость воображения русских. Но вскоре Сталин приказал спилить деревья и обезобразил лицо города пугающе огромными зданиями-коробками, с угрозой взирающими на людей. В 1947-м друзья сказали ему, что впоследствии Сталин убедил себя, что вырубка деревьев (по его собственному приказу) была частью плана, который позволил бы немецким самолетам садиться на улицах, и многие «заговорщики» были казнены.
