К слову, «россиянская» олимпийская сборная всё более движется, похоже, к чему-то подобному. Да оно и неудивительно — ведь ельциноидная «Россияния» находится в ближайшем «духовном» родстве со старой «Расеей».
Что же до России Сталина, то в 1932 году — всего через два десятка лет после царской «спортивной Цусимы» — в спортивных клубах СССР занималось
в двадцать раз больше спортсменов, чем их было в Российской империи в год футбольной «Цусимы». От пятидесятитысячной «белой» публики — к миллиону молодых рабочих парней и девчат, — вот путь, пройденный Россией Сталина к 15-летию Октября! А ведь это — не считая новых, привычных к солнцу и воде миллионов мальчишек и девчонок!
Нисский в 1932 году, после двухлетней службы в Красной Армии на Дальнем Востоке, написал пейзаж «Осень. Семафоры»…
Низкий горизонт, рыжая полоска земли с железнодорожными путями, стальные нити проводов с ласточками на них, чистое, просторное серое небо с лёгкими клочками белых облаков… Туда же, ввысь, рвутся клубы белого дыма паровоза, проносящегося под входными семафорами, на одном из которых красное, взлетевшее вверх «крыло» показывает: «Путь открыт».
Через год появилась картина «На путях», где фигурка девушки в белом платье с книгой в руке не теряется на фоне станционного путевого раздолья, а становится приметой жизни, возможной лишь теперь, здесь, в этой стране.
Нисский признавался: «У меня с семафором больше интимности, чем с берёзкой. Паровоз выразительнее и современнее, чем левитановская копна, около него наше сегодняшнее настроение».
Но это сегодняшнее у Нисского не давило природу, а вписывалось в неё.
Чуть позже, в 1937 году, в том самом году, когда московские троцкисты сидели на скамьях «московских процессов», а сам Троцкий публиковал в Лондоне и Нью-Йорке статьи о «мрачной сталинской тирании», друг Нисского Дейнека напишет своё лучшее, быть может, полотно — «Севастополь. Будущие лётчики»… То время дало много картин, точно выражающих время, но вряд ли можно найти другую, так принадлежащую и настоящему новой страны, и её будущему.
Простор моря и неба… Гидросамолёты… Солнце… И три сидящие фигуры — взрослого и двух мальчишек, смотрящих на воды летней бухты и, одновременно, в своё солнечное завтра.
Рабочий Порфирий Полосухин до службы на флоте работал в Свердловске. За шесть лет до того, как дейнековские будущие лётчики уселись на севастопольской набережной понаблюдать за полётами, краснофлотец Полосухин следил вместе с товарищами с палубы крейсера, как над той же бухтой от набравшего высоту гидроплана отделяется чёрная точка. Знаменитый парашютист Леонид Минов впервые в истории прыгнул над Чёрным морем.
Пройдёт немного времени, и русский рабочий парень с Урала сам станет известным пилотом воздушных шаров и парашютистом-испытателем. В СССР Сталина для этого не требовались титулы или деньги. Достаточно было способностей и желания. Девизом жизни становилось: «Кто весел, тот смеётся, кто хочет, тот добьётся».
В августе 35-го года на Всесоюзном парашютном слёте Полосухин познакомился с изобретателем ранцевого парашюта Глебом Евгеньевичем Котельниковым. До революции проект Котельникова рассматривала Комиссия военно-технического управления генерала Кованько. Генерал иронически улыбался:
— Всё это прекрасно. Но, собственно, кого вы собираетесь спасать?
— То есть как? — не понял изобретатель.
— Если ваш спасающийся выпрыгнет из самолёта, то ему уже незачем будет спасаться!
— Почему?
— Потому что у него от толчка оторвутся ноги.
— ??!!
— Да-с, ноги…
А ведь Кованько был ещё не худшим. Он сам поднимался в воздух на привязных шарах, в 1909 году совершил свободный полет на аэростате, в авиации служил его сын.
Белоэмигранты в Париже издевались над «невежественными московскими комиссарами», взявшимися управлять Россией, но вот документально зафиксированное мнение «просвещённого» царского шефа Российских воздушных сил великого князя Александра Михайловича: «Парашют в авиации — вещь вообще вредная, так как лётчики при малейшей опасности, грозящей со стороны неприятеля, будут спасаться на парашютах, представляя самолёты гибели».
Вот как «верил» в боевые качества даже лучших русских офицеров один из высших официальных деятелей царской России и ближайший родственник нынешнего «демократического» кандидата на первое место в истории России.
В Советской России по поводу такого мнения даже не посмеялись бы, даже не пожали бы плечами…
12 июля 1935 года над Тушинским аэродромом накрапывал дождь. Однако настроения спортсменов Центрального аэроклуба он не охлаждал. Приехали Сталин и Ворошилов. Начался авиационный показ.
Взлетали планеры и самолёты. Инструкторы Полосухин и Щукин с московским рабочим Коскиным прыгали затяжными прыжками с трёх У-2, а с двух тяжёлых ТБ прыгнули пятьдесят парашютистов.
Лётчик-ас Алексеев веселил публику номером «Первый самостоятельный вылет пилота-ученика».
Самолёт в воздухе дёргался, заваливался, на посадке давал сильного «козла» — нелепо прыгал…
Все весело смеялись, а Алексеев уже набирал высоту для демонстрации мастерской посадки с последнего витка многовиткового штопора.
Виток, второй… пятый… И, не выходя из шестого, машина врезается в Москву-реку. Фонтан брызг и полное молчание зрителей.
Со старта срывается санитарная машина, через пару минут возвращается к группе во главе со Сталиным. И из неё вылезает… мокрый, с забинтованной головой, сконфуженный Алексеев:
— Товарищ народный комиссар обороны, лётчик Алексеев потерпел аварию.
— Причина?
— Дождь, мокро, в последний момент сапог соскользнул с педали.
Может, конечно, Алексеев и просто ошибся в увлечении, да как тут ругать его? Ворошилов, однако, делано хмурится, но тут к неудачнику широко шагает Сталин и пожимает ему руку. Потом молча обнимает.
И снова самолёты уходят в воздух…
Пустяк? Нет — стиль Сталина. Невольную ошибку — особенно своему — простить можно. Халатность — даже своему — нельзя.
И уж тем более нельзя простить вредительство и саботаж чужим.
А вот такая деталь…
Американский профессор Лорен Грэхэм в 80-х годах XX века возмущался тем, что, когда в конце 20-х годов XX века Сталин начал проводить политику ускоренной индустриализации, он якобы «совершенно игнорировал» при этом вопросы
здравоохранения и «счёл специалистов по общественной гигиене опасными оппонентами».
Надо полагать, что лишь по недосмотру Сталин не счёл здесь опасным оппонентом также Корнея Чуковского с его «Мойдодыром», а заодно — и Владимира Маяковского. Ведь в своём «Рассказе о людях Кузнецкстроя» Маяковский прямо писал: «Под старою телегою рабочие лежат. / Сидят в грязи рабочие, сидят, лучину жгут. / Свела промозглость корчею — неважный мокр уют, / сидят впотьмах рабочие, подмокший хлеб жуют».
Какая уж тут гигиена — сплошная антисанитария…
Однако Грэхэм не видел дальше собственной злобы на Сталина. А вот что увидел в год «московских процессов», в год 1937-й, видный американский историк медицины Генри Зигерист:
«В Советском Союзе сегодня начинается новая эпоха в истории медицины. Всё, что было достигнуто в медицине за предыдущие пять тысячелетий, составляет лишь первую стадию, стадию лечебной медицины. Новая эра, эра профилактической медицины, берёт своё начало в Советском Союзе».
Вот так!
И, конечно, Зигерист был прав. В царской России в 1913 году было 9 (девять) женских консультаций и детских поликлиник. А в СССР в 1940 году — почти девять тысяч во главе с Государственным институтом охраны материнства и младенчества.
В Москве 1913 года каждый год умирало 22 москвича из тысячи, а в 1931 году — менее 13.
Вот ради этого и сидели в грязи рабочие Кузнецкстроя, вслед за которыми Маяковский повторил: «Через четыре года здесь будет город-сад»…
Он ведь впоследствии и вырос.
БОЛЬШОЕ действительно лучше видится «на расстоянье». Однако даже на расстоянии надо уметь видеть. Ленин половину сознательной жизни до революции прожил в эмиграции. А лучше многих, не покидавших России её «радетелей» он сумел рассмотреть в русском человеке не только плохого работника, но и личность, вполне способную «отбросить прочь всякое уныние, стиснуть зубы, собрать все свои силы, напрячь каждый нерв, натянуть каждый мускул и идти вперёд».
Умел видеть большое и Наполеон. Он никогда не носил косовороток и смазных сапог, но тоже верно оценилi русского человека: «Нет лучше русского солдата при правильном им руководстве».
Увы, русским человеком редко руководили правильно — в интересах если не его самого, то хотя бы в интересах его Отечества, а не прихотей барского «ндрава» и брюха. Ярослав Мудрый и ещё несколько киевских и владимиро-суздальских великих князей, Александр Невский, Иван Калита, Димитрий Донской, Иван III, при всех вывихах натуры — Иван IV Грозный, потом — умница Пётр… Вот и все, собственно, действительно великие руководители России за всю её дореволюционную историю.
