В этом письме «Патриарх не нарушил своей линии и ни словом не упомянул ни интервентов, ни бояр-изменников, против которых народ поднялся не по его указанию, а сделав свои выводы из ситуации. Но он был весьма обеспокоен целостностью ополчения после смерти Ляпунова, в частности тем, что претендентом на престол мог стать сын Марины Мнишек. Гермоген со всей строгостью заявлял, что новый самозванец «проклят от святого собора и от нас», «отнюдь… на царство не надобен». Участников Ополчения патриарх призвал к телесной и душевной чистоте, дал им «благословение и разрешение в сем веке и в будущем, что стоите за веру неподвижно».
Этой грамотой, которую исследователи часто совсем обходят, патриарх впервые и единственный раз официально признавал, что народ сделал правильный вывод из его рефреном звучавшей проповеди: коли крестится Владислав – будет нам царь, коли нет – не будет нам царем. Признал, что народное восстание было законным и справедливым.
По этой причине (одно дело – когда патриарх призывает к борьбе за веру, другое – когда одобряет восстание) и по ряду других соображений единственная «возмутительная грамота» Гермогена была неудобна ученым. Из ее текста явствовало, например, что Гермоген даже в крайнем заточении не был столь изолирован, чтобы при желании не написать и не передать на волю послание. С другой стороны, грамота не вызвала особого интереса у нижегородцев и не получила большого распространения (казанцы лишь переслали ее в Пермь), что не вяжется с представлением о Гермогене как вожде Ополчения. Тем не менее, она сохранилась, тогда как предполагаемых популярнейших грамот нет и следа…» [148]
Глава 10 Михаил Романов КАЗАЦКИЙ ЦАРЬ
Когда в апреле 1610 г. в Москве умирал отравленный князь Скопин-Шуйский, в его светлицу вошел присланный из Борисоглебского монастыря монах с просьбой от старца Иринарха: вернуть крест, которым затворник благословил воеводу. Два с лишним года спустя, когда Второе ополчение вышло из Ярославля на Москву, другой князь, Дмитрий Пожарский, сделал остановку в Ростове, чтобы посетить отшельника. Князь получает благословение старца и все тот же крест, с которым русское воинство однажды уже освобождало столицу. Этот крест и икона Казанской Божьей матери стали теми святынями, которые вдохновляли ополченцев в сражениях под стенами Москвы.
В конце июля – начале августа 1612 г. Второе ополчение подошло к Москве и взяло ее в блокаду. В четырехдневном кровопролитном сражении (21–24 августа) ополченцы разгромили войско гетмана Ходкевича, который шел в Москву с подкреплением и продовольствием для осажденных. Ходкевич отступил, и засевшим в Кремле и Китай-городе отрядам полковников Струся и Будзило уже не на что было надеяться. Пожарский в конце сентября 1612 года направил им письмо, в котором предлагал сдаться. «Ваши головы и жизнь будут сохранены вам, – писал он, – я возьму это на свою душу и упрошу согласия на это всех ратных людей».
Битва князя Пожарского с гетманом Ходкевичем под Москвой
Первоначально поляки по своему обыкновению проявляли знаменитый польский гонор и отвечали русскому воеводе насмешками: «Отпустил бы ты, Пожарский, своих людей к сохам. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп служит в церкви, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей – царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней погибели государства…»
Но вскоре панам стало не до насмешек.
22 октября ополченцы взяли штурмом Китай-город. В руках поляков остался только Кремль. Вместе с оккупантами там засели и русские изменники-бояре со своими семьями. Были среди них и 16-летний Михаил Романов с матерью, инокиней Марфой Романовой и дядей, боярином Иваном Никитичем Романовым – вся близкая родня митрополита Филарета. Романовы привели поляков в Кремль, теперь же они были вынуждены разделить с захватчиками все тяготы осады.
Польские гусары XVII в. Картина Юзефа Брандта
Еще в середине октября осажденные сообщили Ходкевичу, что съестные припасы у них иссякли. Следующие три недели они питались крысами, птицами, травой, корнями и даже вареными старинными пергаментами из царской библиотеки – благо, что это была телячья кожа. Когда закончились пергамент и крысы, засевшие в Кремле русские и поляки стали выкапывать трупы своих убитых товарищей, а когда закончились трупы – нападать на живых и пожирать друг друга.
Для психики такое бесследно пройти не могло. Как писал Конрад Буссов, сидевший в Кремле вместе с поляками, «из спеси солдаты заряжали свои мушкеты жемчужинами величиною с горошину и с боб и стреляли ими в русских… Польские солдаты полагали, что если только они будут носить шелковые одежды и пышности ради наденут на себя золото, драгоценные камни и жемчуг, то голод не коснется их. Хотя золото и драгоценные камни имеют замечательные свойства, когда их обрабатывают, но все-таки они не могут насытить голодный желудок».
Валишевский так описывает те ужасные дни в Кремле: «Это – факт, не подлежащий ни малейшему сомнению: очевидец Будзило сообщает о последних днях осады невероятно ужасные подробности, которых не мог выдумать, тем более что во многом повторялось то же, что происходило в этой несчастной стране несколько лет перед тем во время голода. Будзило называет лиц, отмечает числа: лейтенант и гайдук съели каждый по двое из своих сыновей; другой офицер съел свою мать! Сильнейшие пользовались слабыми, а здоровые – больными. Ссорились из-за мертвых, и к порождаемым жестоким безумием раздорам примешивались самые удивительные представления о справедливости. Один солдат жаловался, что люди из другой роты съели его родственника, тогда как по справедливости им должны были питаться он сам с товарищами. Обвиняемые ссылались на права полка на труп однополченца, и полковник не решился круто прекратить эту распрю, опасаясь, как бы проигравшая тяжбу сторона из мести за приговор не съела судью» [149] .
Осажденные, желая избавиться от лишних ртов, выпустили за ворота боярынь, хотя это и могло плачевно кончиться для женщин, на которых хотели напасть ополченцы – прекрасные московитки прятали под одеждой деньги и драгоценности своих мужей. Пожарский, рискуя жизнь, спас женщин от ополченцев, чем чуть было не вызвал бунт в войске.
25—26 октября осажденные сдались.
Изгнание поляков из Кремля. Э. Лисснер
Первыми вышли из Кремля духовные лица: митрополит Пафнутий, архиепископ Арсений и кремлевское духовенство. Затем появились бояре, и в их числе Михаил и Иван Романовы и князья Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский. Б.М. Лыков, Ф.И. Шереметев. Почти все – родственники Романовых. У Федора Мстиславского перевязана голова, это был след ранения, которое нанес ему польский солдат, пытавшийся съесть главу Боярской думы в его же собственном кремлевском дворце. Мстиславскому тогда удалось отбиться.
«Жаль было смотреть на них, – пишет Н.И. Костомаров. – Они стали толпою на мосту, не решаясь двигаться далее. Козаки подняли страшный шум и крик. «Это изменники! Предатели! – кричали козаки. Их надобно всех перебить, а животы их поделить на войско!»
И только через сутки сдались поляки (это время они потратили на то, чтобы укрыть в тайниках царские сокровища, награбленные ими в Кремле). Те из сдавшихся, кто попал в руки к Трубецкому, были истреблены полностью, сдавшимся Пожарскому повезло больше – они частично уцелели, но далеко не все.
Войдя в Кремль, ополченцы ужаснулись. Все церкви были разграблены и загажены, почти все деревянные постройки разобраны на дрова и сожжены. В больших чанах нашли разделанные и засоленные человеческие трупы.
Р.Г. Скрынников писал, что в результате переговоров Пожарского с Мстиславским было достигнуто соглашение и «земские воеводы молчаливо поддержали ложь, будто «литва» держала бояр в неволе во все время осады Москвы» [150] . Изменники-бояре побыстрее разъехались из Москвы по вотчинам. Михаил Романов с матерью поспешили в Кострому, где устроились в Ипатьевском монастыре, который на протяжении нескольких лет был оплотом тушинцев, а в апреле-сентябре 1609 г. выдержал осаду войск Василия Шуйского. Поэтому в Ипатьевском монастыре, «среди братии, насмерть стоявшей за «царя Димитрия и патриарха Филарета» [151] , Михаилу Романову и его матери опасаться было нечего.
Еще в ноябре было известно, что «казаки в Москве стоят за избрание на трон кого-нибудь из русских людей, «а примеривают Филаретова сына [Михаила Романова] и воровского калужского [Ивана Дмитриевича]», тогда как старшие бояре стоят за избрание чужеземца» [152] .
«После московского очищения, – пишет С.Ф. Платонов, – во главе временного правительства почитался казачий начальник боярин князь Трубецкой, главную силу московского гарнизона составляли казаки: очевидна мысль, что казакам может и должно принадлежать и решение вопроса о том, кому вручить московский престол. Стоя на этой мысли, казаки заранее «примеривали» на престол наиболее достойных, по их мнению, лиц. Такими оказались сын бывшего тушинского и калужского царя «Вора», увезенный Заруцким, и сын бывшего тушинского патриарха Филарета Романова» [153] . В случае избрания и первого, и второго кандидата тушинцы (а большинство казаков были тушинцами) получали гарантию, что их не будут преследовать за многочисленные преступления на русской земле.
