При оценке военных действий японцев против китайцев в 1900 г. в японской печати высказывались мнения, что японские войска отлично действуют небольшими отрядами и, вероятно, значительно уступают европейским войскам при массовых столкновениях.
На последних больших осенних маневрах 1903 г. замечено было, что войска обучены и втянуты; видна масса инициативы среди низших начальников, нельзя сказать того же о высших; громадный интерес и сознательное исполнение, прекрасная техника; артиллерия и пехота действовали отлично; кавалерия научилась ездить, видно желание работать, но нет еще умения пользоваться ею и привычки к ней так, что, в общем, работы кавалерии было мало, но выучка хороша. Особенно обращала на себя внимание быстрота выезда горной артиллерии на позицию: будучи вызвана из глубины колонны, артиллерия 13-й батареи бегом подошла к ней и в 3,5 минуты открыла огонь».
Из изложенного видно, насколько лица, коим вверено было изучение на месте японских войск, недостаточно [187] внимательно отнеслись к своим обязанностям. В особенности ошибочными оказались их выводы относительно неудовлетворительности японской артиллерии и подготовки к боевому командованию высших начальников.
После войны с Китаем, окончившейся изгнанием японцев с Ляодунского полуострова и занятием нами Квантуна, Япония начала лихорадочно готовиться к войне с нами.
С двадцати с небольшим миллионов иен в 1893, 1894 и 1895 гг. военный бюджет Японии возрос в 1896 г. до 73 млн иен, в 1897-м — до 103 млн, в 1900-м — до 133 млн, и в 1902 г. все приготовления были, по-видимому, закончены, и бюджет вновь уменьшен до 75 млн иен.
Из произведенных с 1896 по 1902 г. расходов на новые формирования по сухопутному ведомству было израсходовано в 7 лет до 48 млн иен, а на постройку судов военного флота за 9 лет — до 138 млн иен. Одну иену надо приравнивать к одному нашему рублю.
Надо прибавить, что, развивая свои силы, Япония готовилась к войне с нами и в других отношениях. Масса японцев изучали военное дело в Европе, в том числе и в России. Маньчжурский театр действий изучался очень подробно; всюду организовались связи, японские офицеры самоотверженно шли занимать самые низкие должности у нас на Дальнем Востоке с целью изучения нас и достигли в этом отношении больших результатов, тогда как в это время наши военные представители в Японии смотрели на японцев на их родине свысока.
Таким образом, по вопросам организационным наши сведения были достаточно полны относительно всего, что касалось войск постоянной армии. Мы знали также количество запасных войск и предполагаемый состав территориальных войск. Но готовясь сами воевать с японцами наполовину резервными войсками, мы не подозревали, что и японцы подготовили обширные формирования резервных войск и вследствие медленно сосредоточения наших войск успели окончить эти формирования. В резервные войска попали запасные старших сроков службы, и в то же время, когда у нас запасные старших сроков [188] службы составляли элемент особой слабости, у японцев, при общем приподнятом патриотическом настроении и воинственности, резервные части, по отзывам наших боевых генералов, дрались не только не хуже полевых японских войск (в полевых войсках были новобранцы, физически неразвитые), но в некоторых случаях даже лучше. Появление резервных войск на театре военных действий уже в первых боях было для нас неожиданностью.
Мы не оценили также значения организации у японцев сильных запасных войск. Каждый полк постоянной армии имел свой запасной батальон, который пополнял непрерывно и быстро убыль своего полка. Позже многие запасные батальоны получили увеличенное число рот и были силой до 1500 человек и даже более. Часть запасных войск была передвинута в Маньчжурию и находилась вблизи боевых линий. Предполагаю, что эти запасные войска употреблялись иногда и как боевые части, охраняя, например, оставляемые действующими войсками участки позиции. Но главная их задача — пополнение убыли в войсках — была выполнена с огромным успехом: японские войска, меньшие наших числом батальонов, быстро, даже во время длительных боев, пополняемые по числу штыков, часто превосходили наши войска. В общем каждый японский батальон по числу штыков равнялся нашим полутора, а иногда и двум и даже трем батальонам.
Пополнение наших войск, как будет изложено ниже, производилось очень несвоевременно и имело отчасти случайный характер.
Мы были довольно хорошо ознакомлены с материальной стороной японской вооруженной силы. Но мы проглядели и неверно оценили моральную стоимость этой силы. Мы проглядели, в каком патриотическом, воинственном направлении много лет велось воспитание японского народа, проглядели постановку школьного дела в Японии, где вместе с горячей любовью к родине с малых лет подготавливались даже в начальных школах будущие воины. Проглядели, с какой гордостью служили японцы в своей армии [189] и с каким глубоким доверием и уважением относился японский народ к ней. Проглядели железную дисциплину в этой армии. Проглядели роль самураев-офицеров в армии. Мы совершенно не оценили значения того возбуждения против нас, какое явилось после лишения японцев результатов их побед над Китаем. Не оценили, что корейский вопрос был жизненным вопросом для японцев. Не оценили, что партия молодой Японии давно настаивала на войне с Россией, и только сдерживалась благоразумным правительством. С началом войны мы прозрели, но было уже поздно. В то время когда у нас война с Японией была не только не популярна, но непонятна для русского народа, вся Япония, как один человек, откликнулась высоким патриотическим порывом на призыв под знамена ее сынов. Были случаи, когда матери убивали себя, когда их сыновья оказывались по слабости здоровья не принятыми в ряды армии. Сотни желающих являлись идти на верную смерть, на самые отчаянные предприятия. Офицеры и нижние чины, уходя на войну, исполняли над собой обряд погребения, знаменуя этим намерение умереть за родину. В первое время войны, попавшись в плен, японские офицеры лишали себя жизни. В армию рвалась вся молодежь. Самые знатные семьи стремились принести родине пользу своей службой, службой своих детей или средствами. Были полки, который с криком «банзай» доходили до наших препятствий, прорывали их, заполняли трупами волчьи ямы и по трупам товарищей врывались в наши укрепления. Весь народ вместе с войском сознавал важность веденной Японией войны, сознавал значение совершавшихся событий и не жалел жертв для достижения победы. Силу Японии составляло полное единение народа с армией и правительством. Это единение и дало победу японцам. Мы вели борьбу только армией, ослабляемой при этом настроением народа, против всего вооруженного японского народа.
В то время как японцы имели сотни тайных и явных агентов на Дальнем Востоке, изучавших наши сухопутные и морские силы, мы доверяли сбор сведений о военных силах и средствах Японии одним офицерам Генерального [190] штаба. К сожалению, и выбор этих офицеров не был удачен. Один из таких знатоков Японии перед войной во Владивостоке определял, что в случае войны надо рассчитывать одного русского солдата против трех японских. С началом войны после первых успехов японцев он сбавил тон и признавал, что на каждого японского солдата надо иметь по одному русскому солдату, а через месяц уже утверждал, что для победы над японцами нам надо выставить в поле против каждого японского солдата по три русских.
Один из бывших в Японии военных агентов в мае 1904 г. авторитетно пророчествовал, что Порт-Артур должен пасть в самом непродолжительном времени и что вслед за сим та же участь постигнет и Владивосток; я сделал резкое замечание этому слабодушному болтуну и пригрозил ему высылкой из армии, если он будет продолжать свои вредные и несвоевременные поучения о силе японцев и нашей слабости.
Лично я после Японо-китайской войны, изученной мною с возможной подробностью, проникся уважением к японской армии и следил с тревогой за ее ростом.
Участие японцев вместе с нашими войсками в 1900 г. в Печилийской провинции только утвердило меня в мнении, что японцы — отличные воины. В бытность в Японии я в короткое время не успел достаточно ознакомиться со страной и войском, но и того, что я видел, было достаточно, чтобы признать достигнутые японцами результаты в последние 25—30 лет поразительными. Я видел прекрасную страну с многочисленным трудолюбивым населением. Оживленная деятельность царила повсюду. Подкупало жизнерадостное настроение и населения, его любовь к родине, вера в будущее. В военной школе я видел спартанское воспитание. Физические упражнения на эспадронах, ружьях и палках будущих офицеров не подходили ни к чему мною виденному в Европе; дрались с ожесточением. В конце боя схватывались в рукопашную, пока победитель не становился на грудь побежденного и не срывал с него маску. Проявлялось ожесточение в [191] упражнениях, били друг друга с дикими криками, но тотчас с окончанием боя или по сигналу вытягивались в струнку и принимали деревянный бесстрастный вид.
