он предназначался». Дорошенко утверждает, что этот документ был перехвачен российской контрразведкой {360}. Сам этот документ, к сожалению, никто из исследователей не видел. Из документа, в изложении Милюкова, следует, что выступление изначально планировалось на ночь с 3 (16) на 4 (17) июля, но было отсрочено. «Исполнительный комитет», заведывавший восстанием, состоял из шести человек, в том числе автор плана младший урядник Осадчий (по другим сведениям, он был рядовым). Пять из шести фамилий совпадают с фамилиями арестованных, перечисленными выше (шестой – поручик Романенко). По плану следовало в три часа ночи занять все важные пункты Киева, а сам исполнительный комитет должен был расположиться в квартире Оберучева. После занятия города власть следовало передать Центральной Раде {361}.
Но, если план этот и действительно существовал, то утверждение о причастности к нему большевиков остается голословным. Совпадение дат киевского и петроградского выступлений, безусловно, заслуживает внимания (так, Винниченко в упомянутой телеграмме Временному правительству написал: «Петроградские события отозвались и здесь»; в сообщении Генерального секретариата говорилось: «Толпа солдат-украинцев <…> в ночь с 4 на 5 июля, в связи с событиями в Петрограде <…>» {362}) – но само по себе не может служить доказательством. Вспомним также об аналогии между украинскими сепаратистами и большевиками, которую приводил Петлюра в разговоре с Церетели. И те и другие действительно были радикалами, но на этом сходство заканчивается; с какой стати большевики были бы заинтересованы в передаче власти Центральной Раде и, потенциально, в объявлении независимости Украины, совершенно непонятно.
Наконец, послушаем самих большевиков. По горячим следам в их газете «Голос социал-демократа» вышла заметка «Гнусная ложь и контрреволюционная агитация» во вполне привычном тоне: «Несмотря на то, что киевским комитетом Р. С.‑Д. Р. П. большевиков с самого начала было ясно и определенно заявлено, что он никакого отношения не имел и не имеет к выступлению “полуботьковцев“ [sic], несмотря на то, что большевики принимали участие в составлении и редактировании известного воззвания к населению г. Киева[,] призывавшего к спокойствию[,] и дали свою подпись, темными элементами распускаются и поддерживаются позорные слухи, что всем движением “полуботьковцев“ руководят большевики» {363}. Евгения Бош позже характеризовала выступление полуботковцев как провокацию против своих однопартийцев: «Лидеры меньшевиков <…> готовы были поддержать любое контрреволюционное выступление, направленное на разгром нашей организации. Провокационная уловка была проведена под видом революционного протеста Полуботьковского [sic] полка против распоряжений Времен[ного] Прав[ительства]» {364}.
Верить пропагандистским утверждениям, разумеется, нужно с осторожностью (мягко говоря). Большего доверия заслуживают воспоминания Каленика Ефремова, который служил тогда в 3-м авиапарке, на Печерске (ул. Цитадель, 10). Он рассказывал, что контакты между большевиками и полуботковцами, еще до выступления последних, имели место. Узнав, что мятежников перестали кормить, большевики из авиапарка почувствовали нечто вроде классовой солидарности и дважды передали голодающим свои дневные пайки; поделились с ними едой и солдаты артиллерийского склада. В день восстания, около 10–11 утра, полуботковцы подошли к авиапарку и складу, где большевики «их встретили приветливо, как товарищей». Это вполне понятно – не только потому, что большевики были друзьями всех голодных, но и потому, что симпатий к Центральной Раде киевские большевики уже тогда не испытывали. Однако, продолжает Ефремов, «Во время совещания в 3-м наши товарищи им сказали: “Мы вас очень уважаем, как братьев своих и хотели вам помочь и нам вас очень жаль что вы не вовремя выступили с оружием в руках и не организовано, ведь скоро пробьет час и нас позовет партия большевиков и мы вступим с оружием в руках организовано, против всей этой своры, за советскую власть и с нами пойдет весь трудовой народ и под руководством большевиков мы победим”. <…> Нам их было очень жаль, но мы не смогли в то время выступить с оружием в руках на их защиту» {365}. Этот рассказ подтверждается репортажем корреспондента «Киевской мысли»: «Около 12 часов дня <…> поступили сведения о том, что 3-й авиационный парк, среди солдат которого большевики пользуются влиянием, дал свои пулеметы “полуботковцам”. Циркулировали также слухи, что упомянутая воинская часть намерена активно примкнуть к движению “полуботковцев”. Лидерам местных большевиков удалось, однако, повлиять на сочувствующих большевизму солдат в том смысле, чтобы они от вооруженного выступления в защиту “полуботковцев” отказались» {366}. О контактах полуботковцев с большевиками и о том, что большевики в тот момент не были готовы поднимать восстание, рассказывал Михаил Майоров {367}.
Большевики, вообще говоря, не делали особых секретов из своих выступлений, даже неудачных. Если бы полуботковцы изначально «работали» на большевиков, то последние скорее всего подали бы это киевское выступление как, например, некую предтечу Январского восстания. То, что они этого не сделали, следует считать аргументом в пользу их непричастности к организации. Вышеприведенные свидетельства с этой точки зрения вполне согласуются. Существует, правда, версия Грушевского, который утверждал (ссылаясь на результаты следствия, которое проводил Генеральный военный комитет), что план захвата главных учреждений Киева существовал еще за месяц до того, а выступили полуботковцы под влиянием вести о восстании в Петрограде. Политический характер выступления, полагал он, не вызывает сомнений – но истинные цели остались неясными, потому что организаторы «непомітно зійшли з[і] сцени, не відкривши своїх планів» {368}.
Кто же стоял за полуботковцами? Скорее всего, в основном их предшественники из одноименного клуба, которые посчитали Второй Универсал предательством национальных интересов и хотели радикальных действий «здесь и сейчас». Остальные были в меньшей степени заинтересованы в успехе путча.
Связь между петроградскими и киевскими событиями, возможно, была, но единого замысла, стоявшего за теми и за другими, не просматривается. После подавления волнений аресты бунтовщиков прошли и здесь и там, но в Петрограде неудавшийся путч вызвал еще и углубление правительственного кризиса. Очень вскоре политические изменения в столице сказались и на отношении правительства к Украине.
В разгар политических волнений, в первый день июля Киев, как и вся остальная тогдашняя Россия, познакомился с новшеством бытового плана. Согласно постановлению Временного правительства {369}, в ночь с 30 июня на 1 июля (13 на 14 июля) часовая стрелка переводилась на час вперед. Цель перевода часов была та же, что и в наше время – экономия электроэнергии за счет того, что темное время суток наступало, по показаниям часов, на час позже.
«Итак, по мановению часовой стрелки мы потеряли в нашей жизни целый час, ибо ночью на 1 июля совершенно исчез промежуток времени между 12-ю ночи и часом утра», – констатировалось в заметке «Последних новостей». Другой корреспондент той же газеты не приветствовал нововведение, ибо оно символизировало
