35
Авр. Палицын, 20, 21: «В объедение и пьянство велико и в блуд впадохом, и в лихвы, и в неправды, и во вся злая дела... Егда гладом наказа нас Господь, мы же в злейшая впадохом, и не только простии, но и чин священствующих. Многа же ина зла, еже в нас содеяся, ихже не мощно исписати, ни изглаголати.»
Бер, 43,44.
Черта, замеченная и Флетчером: «Москвитяне никогда не верят словам, потому что никто не верит их слову.»
Шаум, увлекаемый набожною пылкостью своего духа, еще мрачнейшими красками описывает развращение нравов тогдашних русских. См. Tragedia Demetrio-Moscovitica, р. 3.
Шаум, Tragedia Demetrio-Moscovitica, 3: «Никто не мог продавать хлеба, ни показать на рынке, не подвергая себя опасности и не причиня бунта.»
Царь Вас. Ив. Шуйский, в указе своем, 1607, говорит: «Переходом крестьян причинилися великие крамолы, ябеды и насилия немощным от сильных.» (Судебник Татищ.) В самом указе Бориса Годунова, 1601, не без причины дается следующая инструкция полиции: «А из-за которых людей учнут крестьян отказывати (т. е. освобождать для перехода к другому помещику), и те б люди крестьян из-за себя выпускали со всеми их животы, безо всякие зацепки, и во крестьянской бы возке промеж всех людей боев и грабежей не было, и сильно бы дети боярские крестьян за собою не держали.» Акты Арх. Эксп. II, № 20.
Борис издал в 1603 г., августа 16, указ, по которому господа непременно обязывались, ссылая холопей для прокормления, выдавать им отпускные; которые же не получат отпускных, тем будет выдавать их холопий приказ; но это было позднее лекарство!
В Сказ. о Гр. Отрепьеве, 3, в Чтен. Общ. Ист. и Др. Р. 1847, апр.: «Во един же день преступи (Отрепьев) пред царем и с ним в том же преступлении был Трофимов сын Повадин.»
Там же: «И прийдоша к живоначальней Троице в паперть, еже есть на рву, и знаменовася образом пречистые Богоматери, честного и славного её одигитрия.» Далее: «И ту абие умысли, по сей северской стране со образом ходити и на церковное сооружение сбирати.» Далее, стр. 5: (будучи близ границы) «Отрепьев постави образ пречистыя Богородицы и нача молитися.»
Там же: «Мисаил и Варлаам зело негодующе на него, яко да с ними не пиет, но творит себе яко свят.»
Там же: «И внидоша в некую весь близ литовского рубежа, и видят ту великий пространный путь, и восприя их в дом едина жена и честно их угостив, и егда же седяще за столом, и вопросиша жену о пути... И глагола жена: Путь сей, господине, за рубеж в Луеву гору, и ныне на том пути заставы суть от царя; не вем, кто с Москвы без вести в сия страны бегу ся ят, того ради во всей стране сей крепкие заставы сия! И тогда Гришка Отрепьев от страху яко мертв; Мисаил же рече: Повеждь нам, о жено, где путь к Чернигову прилежащ?... Жена же им скоро путь показа и возвратися в дом свой.»
В том же Сказании есть известия о переходе Отрепьева с товарищами через рубеж и путешествии их от границы в Киев, но неудобно ими воспользоваться для текста, по сбивчивости повествования. Автор этой драгоценной летописи, вероятно, смечая на бумагу приключения Отрепьева по несвязным рассказам современников, или, может быть, описывая их по давним воспоминаниям, перемешал во многих местах собственные имена и перепутал события; но сообщаемые им подробности очевидно взяты из действительности. Насколько в них неправды, конечно неумышленной, это решить покамест трудно, но большая часть в этом Сказании такого, чего не возможно выдумать. Привожу выписку о путешествии Отрепьева (стр. 5, 6). «И пойдоша к востоку к Киеву, прямо Луевы горы, и пройдоша непроходимые дебри, и идоша три дни и три нощи; место же то едва проходимо, лес и чаща велия. И приидоша в четвертый день на некий бор велий зело, и тамо видят ходяща человека и кошницу на плещу носяща, и устрашишася мниха, чающа русский человек, от них же бежаста, и близ его приидоша и познаша его, яко польский человек, и ради быша, яко избежаша от сети ловца. И нача вопрошати его Гришка Отрепьев: «Повеждь ми, пане, кая страна сия и кая область, и кто владеет ею; русских ли страна, или польских, молютися, скажи ми.» Поляк же рече: «Страна сия Белорусская суть; владеет ею Польский Август Жигимонт краль; место — именье двою братов, Миколая и Яна Воловичей. Мой пан, Николай Волович, недалече отсели, на пути к Луевой горе; добре вас приимет и угостит. А который же брат Ян, верою Лютор, жесток зело сый и немилостив; едва кто преходит сквозе имение его. Аз есмь бортник Миколая Воловича, имя же мое Якуб. Скажите ми, коея вы есте страны и како проидосте из Великие России крепкие заставы сия по всей Северной стране?» Мисаил же рече: «Мы, пане, клирицы суть, вольность имеем по всей вселенней, якоже вольность в наших странах; и о сем молим тя, несть ли выдачи от вашия страны на Великую Русь, аще кто преселится семо?» Поляк же рече: «Несть; но пойдем до государя, пана моего!» Они же радовахуся и идяху к Николаю Воловичу. И прияти бысть радостни; угости их вельми, и пребысть в дому его девять дней. Глаголаше убо, седяще с ним, Гришка Отрепьев. От книг той пан Миколай искусен грамотические премудрости, но не возможе претися, часто попираем в словесех. И почте их, угости и отпусти их с миром, и наказа им, како б им притти к брату его, Яну, Лютору сущу, и како б им сохранитися от него. Они же шедше от Миколая к брату его, к Яну Воловичу, и пришедши во имение его; и виде его по двору ходяща и с паны своими рыцарствующи; они же внидоша на двор; он же нача их карати, что семо приидосте, шпини, и хотя их посещи. Они же сказаша ему, како приидоша и како брат его, Миколай, угостив их, и принесоша к нему картечку от Миколая, брата его, дабы над ними помилованье учинил. Такожде и Ян любезно их восприял и послал их в каморы своя, сам же еще на дворе мешкая. Они же внидоша в каморы его и видев ту седяща шурина его, Лютора же суща, именем Флоренц. И поста, и питался, и нача глаголати о вере: «Коея веры есте?» Гришка Отрепьев вся подробно ему отвеща и многие мудролюбные словеса к нему изрече. И тогда Флоренц поста и целова их любезно, и рече: «Истинный есте премудрый клирицы суть, да пришли есть в нашу орду о духовных беседовати.» И возва из светлицы зятя своего, Яна Воловича; он же вниде в камору свою, поклонитися им и витаяся. И рече Флоренц ему: «Пане Яне! истинный клирицы мудро любезный зело, веры же католическия.» Ян же, витаяся, рече: «Истинно, пане, кафалическая вера с нашею единака зело.» Гришка же Отрепьев рече: «Пане! неединака кафалическая вера с польскою: вы Божеству приносите опреснок, а мы, кафолики, приносим жертву о хлебе живом.» И сими словесы угодно бысть Яну пану, и учреди их в дому своем вяще Николая, брата своего, и пребысть в покое 40 дни, беседующе и глаголюще о вере и о противлении, и во всех словесех побеждены быша от него. Тако беседова во все 40 дней и отпущены быша к Луевым горам конным путем. От Луевых гор до града Луева 15 миль; и приидоша в Луев городок, бе бо тут воевода и пан Станислав Прокулицкий, и той прият их любезно и угостив их, и отпусти их в Киев конным же путем.»
В грамоте патриарха Иова архимандриту Солвычегодской обители, у Карамз. XI, пр. 232: «А Стефан иконник в роспросе сказал: ездил он в Киев променивати образов и жил в Киеве год да 13 недель и того ростригу Гришку видел в Киеве в чернецах... и был-де он... в Печерском и в Никольском м. в дьяконех, и к лавке его приходил с запорожскими черкасы.»
Так называлось укрепленное место, служившее центром соединения запорожской общины, в низовьях Днепра.
Сходки у казаков были малые собрания возле куреней, а рады — собрания общие на площади, для решения — важных дел. См. Истор. о казак. запор. в Чтен. Общ. Ист. и Др. Р. 1847, генв.
См. Летоп. Самовидца, 7: «З Запорожья через поля дикие з рарогом, раструбом (рогом и ястребом), орлом, хортом, казака бедного шлет (полковник) в городы, кому подарок шлючи якому панове.»
Ригельман, изложив мнения самих казаков о их происхождении, говорит: «Прочие же от древних некаких вольных людей, кои якобы не принадлежали ни к какому владению и потому мнят о себе все, будто б они навсегда право имеют в вольности, и ни под чьим точным владением, как только под защитою тех областей, к которым они прикосновенны, состоят; и для того не почитают себя, чтоб они были из русских людей, или чьи бывшие подданные.» (Летописное Повествование о Малой России, 3, в Чтен. Общ. Ист. и Др. Р. 1847, февр.). Самое слово казак значило человек вольный. До сих пор во всей России удержалась в народе поговорка вольный казак.
