В изгнанье отправляюсь я,
Тревог и страха не тая:
Война идет в мои края,
Лишенья сына ждут и плен...
Я Радость знал, любил я бой,
Но - с Ними разлучен судьбой
Взыскуя Мира, пред Тобой,
Как грешник, я стою согбен.
Я весельчак был и не трус,
Но с Богом заключил союз,
Хочу тяжелый сбросить груз
В преддверье близких перемен.
Все оставляю, что любил:
Всю гордость рыцарства, весь пыл,
Да буду Господу я мил,
Все остальное только тлен...{36}
И именно провансальская поэзия дала самую древнюю песнь о крестовом походе в собственном смысле слова, в которой поэт присоединяет свой голос к голосу проповедника, убеждая слушателей принять крест. Автор, поэт Маркабрюн, назвал ее "Песнью Купели", сравнивая крестовый поход с прекрасной "купелью", куда христиан погружают при крещении, очищающем их на склоне жизни:
И в милосердии своем нам дал
Сеньор небесный чудную купель,
Какой нигде нет, лишь за морем,
Там, далеко, где жил Иосафат...
Я говорю вам: по вечерам и по утрам
Нам следует в ней мыться, как и должно.
А в конце эпохи крестовых походов, во второй половине XIII в., когда пришла погибель заморским королевствам, поднялся голос нашего самого крупного средневекового поэта Рютбефа. Известны его одиннадцать песен о крестовых походах, где легко, как и в речах проповедников, можно обнаружить все различие мнений по поводу заморских походов в те времена. Особенно ясно это проявляется в его "Споре крестоносца с отказавшимся от креста", где сталкиваются аргументы за и против походов. В итоге он безжалостно бичует тех, кого считает виновным в утрате крестоносного духа: королей и князей, помышляющих лишь о собственных распрях, и прелатов, озабоченных только своим благосостоянием:
А вы, прелаты святой Церкви,
Чтоб жить всегда в покое и тепле,
Служить заутрени за морем не хотите,
Куда зовет Жоффруа де Сержин{37}.
Но говорю, что осужден тот будет,
Кто не желает ничего, лишь доброе вино,
Да мясо вкусное и острый перец.
Война с неверными - то ваша ведь война,
За Бога вашего, и вам она во благо!..
И как тогда ответите вы Богу за землю,
Где смерть в мученьях принял он за вас?
Нет почти ни одного прозаического или поэтического жанра литературы, где не звучало бы эхо крестовых походов. В эпическом жанре мы им обязаны "Песнью об Антиохии" и "Песнью об Иерусалиме", в историографическом первым написанным по-французски сочинением в прозе "Завоеванием Константинополя" Жоффруа де Вил-лардуэна. Произведения фольклора на эту тему бесчисленны, от "Легенды о Святом Геральде", основателе госпиталя в Иерусалиме, о котором рассказывали, что во время осады города он кормил осаждающих его христиан, бросая им камни, которые превращались в хлеб, до истории о Гильоме Виллардуэне, уроженце Греции, ставшем героем фольклора этой страны, а через это даже типом совершенного героя во второй части "Фауста" Гете. Почти все события крестовых походов породили поэтические сочинения, авторами которых часто были сами крестоносцы. Король Ричард Львиное Сердце, например, оставил нам одно стихотворение, где изливает жалобы по поводу своего заключения в Австрии при возвращении из похода. А Филипп Новаррский, осажденный в башне иерусалимского госпиталя сторонниками императора Фридриха II, спешно написал небольшое стихотворение, чтобы факт удивительный - попросить помощи, и завершил его восхитительными словами:
Я - соловей, поскольку в клетку меня посадили.
И имена многих крестоносцев - это имена лучших поэтов своего времени, или трубадуров Юга, как Пейре Видаль, Гаусельм Файдит, Раймбаут де Вакейрас, Элиас Кайрель, из которых по крайней мере присутствие трех последних в Святой Земле или Греции точно засвидетельствовано, или труверов Севера, как Тибо Шампанский, Конан де Бетюн, Гюон д'Уази и многие другие.
В XIII в. крестовые походы обновили важнейшую поэтическую тему куртуазной любви, и отныне отъезд за море стал разлучать поэта с его дамой, порождая страх и отчаяние; но если он не поедет, то навлечет на себя ее презрение, что означает утрату ее любви.
Как рыцарь должен быть я там,
Где заслужу и рай, и честь,
И славу, и любовь моей подруги.
Но когда он отъезжает, то чувствует, как разрывается его сердце:
Иду туда, где претерплю мученья,
В ту землю, где сносил мученья Бог,
Там омрачит мне мысли огорченье,
Что от любимой Дамы я далек.
Так писал Гюон Аррасский. Ту же тему развивал Шатлен де Куси, когда отправлялся вместе с Виллардуэном в крестовый поход, во время которого умер и вздыхал:
Влюбленные, вам прежде всех других
Я про мои страдания поплачу:
От преданной подруги дней моих
Идти я должен прочь - нельзя иначе...
Я прочь иду, и Господу отдать
Хочу любовь и попросить пощады.
Не знаю, свидеться ли нам опять,
Лишь случай - властелин такой отрады.
Пусть ваша верность будет в знак награды,
Приду я или не приду я вспять,
И дай Господь мне честь не потерять
И помнить век, что только вам служу{38}.
Другие же поэты, как Гийо де Дижон воспевали отчаяние дам, проводивших своих "милых друзей":
Вот что грусть мою обманет:
Знаю, верность он блюдет.
Ветер сладостный нагрянет
Из краев, где встречи ждет
Тот, который сердце манит,
В серый плащ мой он войдет,
Тело содрогаться станет,
К долгожданному прильнет.
Вот что душу мне изъело:
Не пошла за ним вослед.
Он прислал рубашку с тела,
Чтобы сон мой был согрет.
В ночь возьмется страсть за дело,
Ближе к сердцу сей предмет
Положу, чтоб тело грела
И гнала от сердца вред{39}.
Таким образом, на тему куртуазной любви в конце XII в. или в XIII в. родилась очаровательная легенда о дальней принцессе, объяснявшая рефрен "дальней любви", который проходит по поэзии трубадура Джауфре Рюделя: он якобы, не зная принцессы Маго Триполитанской, безумно влюбился в нее и, чтобы встретиться с нею, презрев все опасности, отправился за море в крестовый поход и в конце концов умер у ее ног. Это был уже полный осмос темы крестового похода, участие в котором считалось высшим подвигом рыцаря, в тему куртуазной любви, бывшей, быть может, самым возвышенным творением нашего средневековья.
Дух завоевания
I. Короли и купцы
Второй период истории франкской Сирии, когда ее завоевывали вновь, отмечен выходом на сцену двух сил, чья роль до этого была второстепенной, государственной власти, королей и императоров, ставших теснить прежних баронов или диктовать им свою волю, и той силы, которую можно назвать экономической, то есть торговых городов, особенно итальянских
Несомненно, действия этих двух сил были заметны и раньше когда, например, Св. Бернард проповедовал крестовый поход в Везеле, то короли Франции, Англии и германский император приняли крест. Но новым было то что в XIII в они начали требовать владении для себя и для людей своей нации Приближалось время, когда иеру салимская корона, становившаяся все более символической, стала предметом домогательств определенных правящих династий и даже самого императора Короли Запада полагали теперь, что у них есть "интересы" в Леванте Когда радостный Жан де Бриенн приехал к французскому королю сообщить, что император Фридрих II Гогенштауфен просил руки его дочери, наследницы латинских королевств Востока, то встретил холодный прием Филиппа Августа которому эта новость никакого удовольствия не доставила Было бы неверно говорить о "пробуждении национализма" в начале XIII в , но тенденция, благодаря которой он веком позже пробудится, уже появилась Современники это сознавали
Когда Сирия в прежней войне
Была потеряна и вновь завоевана,
А Антиохия - осаждена...
Тогда, в те старые времена
Кто был нормандцем иль французом,
Британцем, пикардийцем или немцем?
Ведь все, и рыжий, черный или белый,
Тогда носили имя франков и честь
Одну тогда делили сообща...
Так почему не взять нам с них примера
И перестать друг с другом воевать!
Так писал в своей стихотворной хронике Амбруаз, глубоко опечаленный раздорами между крестоносцами, происходившими в его время.
Что касается купцов, то, как было сказано, они в XII в. играли весьма незначительную политическую роль в Сирии. Конечно, там, за морем обосновалось много западных торговцев, и именно с этого времени началась великая экспансия средиземноморской торговли. Торговые связи начали устанавливаться с XI в., а может быть и раньше, но в любом случае, несомненно, еще до крестовых походов; их завязали с мусульманскими странами некоторые итальянские города, особенно Бари и Амальфи, которых позднее затмили Пиза, Генуя и Венеция. В Антиохии еще до первого крестового похода была улица Амальфийцев, и купцы из Амальфи имели в городе свой дом. Впоследствии торговцы и ремесленники с Запада в большом числе осели в Иерусалиме. Балдуин III освободил от налогов и пошлин всех купцов, приезжающих в этот город, причем не только латинян, но и сирийцев, греков, армян и сарацин. А королева Мелисанда построила в городе рынок, где, по словам хронистов, насчитывалось двадцать семь хлебных лавок в XII в. Среди населения города было несколько очень богатых купцов, один из которых во время засухи для снабжения людей водой вырыл большой водоем, который по его имени назвали озером Жермена. Но в основном в нем жили маленькие люди, и когда Саладин взял Иерусалим, то более двадцати тысяч человек не смогли заплатить выкуп. Новым фактом в истории этой страны стала торговая экспансия "иностранных" городов и их стремление во время ее отвоевания обеспечить себе привилегии в прибрежных городах, единственных, которые их интересовали реально. Эти сообщества купцов итальянских городов стали проявлять себя с первого крестового похода, и генуэзский флот оказал помощь крестоносцам, когда те подошли к Иерусалиму. А с 1123 г. венецианцы стали предлагать крестоносцам свои суда, стоявшие на якоре в Яффе, для захвата одного из морских портов, но они колебались между Аскалоном и Тиром и поручили маленькому мальчику-сироте тянуть жребий; он пал на Тир, который и был взят (7 июля 1124 г.), и венецианцы там обосновались.
