С многими из доводов этого учёного мы, однако, не можем согласиться. Живущие в настоящее время в Средней Азии и Восточной Европе народы, пришедшие в XIII веке с Монголами и говорящие на турецких языках, конечно, потомки турецких народов, пришедших только под властью Монголов. Политически они были Монголами, этнически же Турками. В классификации по племенам с нас даже достаточно лингвистических признаков. Мы называем Турками народы, говорящие по турецки, а Монголами, говорящие по монгольски[12]. Мы согласны, что в Средней Азии более частое, чем в других странах изменение политических групп способствовало изменению и скорейшему исчезновению племенных черт, и ничего не имеем против утверждения нашего автора, что «взаимное проникновение народов, принадлежащих к финно–угорской, турецкой, монгольской и манчжурской группам, очень древне и если не доказывает единства, то, по крайней мере, остаётся свидетелем продолжительных и часто повторявшихся сношений», но не считаем возможным отрицать распределение этих народов по племенному происхождению. Впрочем, Каён признает одно этническое имя, это имя — Турок. Вот тут то он и касается вопроса относительно древнейших обитателей Средней Азии. «Древнее имя, которое Китайцы давали предкам Турков, было Хун–ну. Это слово не имеет ни этнического, ни национального характера; оно ни турецкое, ни монгольское, а китайское и очень древнее» (46). А вот как наш автор говорит об отношениях Хун–ну к Гуннам: «Когда искали происхождение Гуннов, т.е. того народа, который пришёл в Европу под предводительством Аттилы, тратили по пусту время, чтобы доказать, что эти варвары были или не были то же самое, что Хун–ну, о которых говорят Китайцы; это напрасный спор и поиски за решением задачи, которая не имеет решения. Мы можем сказать наверно, что все Турки были Хун–ну, но мы не можем сказать, чтобы все Хун–ну были Турки. Если давать Хун–ну общий смысл, который давали этому имени Китайцы до II века, то Гунны были Хун–ну, как Турки, Монголы и Манчжуры, но среди Гуннов Аттилы были ещё другие этнические элементы, как позже среди Монголов Чингиз–хана» (47). Вот мнение Каёна о происхождении Хун–ну. Тут прежде всего возникает вопрос, почему этот исследователь считал Хун–ну чисто китайским словом и не хочет считаться с прежде высказанным мнением, что слово это китайская транскрипция туземного имени? Мы знаем, что многие учёные разделяли это воззрение на происхождение слова Хун–ну. Главная же ошибка заключается в том, что Каён думает, будто Китайцы давали этому имени общий смысл. Достаточно прочитать те переводы из китайских летописей, которые приведены у Иакинфа в начале первой части «Собрание сведений о народах Средней Азии», чтобы увидеть, что под Хун–ну китайцы разумели народ, образовавший обширное государство с определёнными законами и единым государем, а не беспорядочную массу различных племён инородцев, бродивших где–то на севере. Как мы увидим ниже (см. главу V), Китайцы придавали этому имени совершенно особенный смысл и отличали их от некоторых других варварских народов, живших к северу от границ их государства, напр., от Дун–ху). Мы слишком мало знаем древнюю этнографию северо–восточной Азии, чтобы иметь право отрицать, что некоторые части турецкого племени даже в ту отдалённую эпоху могли удалиться от границ Китая и Монголии, центра могущества Хун–ну. Каён утверждал, что среди Монголов Чингиз–хана находились самые разнообразные этнические элементы, однако он и сам не будет отрицать, что во главе государства стоял народ, говоривший монгольским языком. И относительно Хун–ну нужно решить вопрос, какое племя у них играло ту же роль, что в Монгольском государстве Чингиз–хан и его родичи. Нам нужно решить, какое племя являлось господствующим в этом государстве, создателем его. Однако Каён видимо не считает Хун–ну праалтайцами, общим собранием угро–финских, турецких, монгольских и тунгусских племён, ещё не разделившихся на отдельные группы. Это мы заключаем из того, что он считает титул хуннуского государя «тенгри–кут» турецким (88). Он не задаётся вопросом, отчего это хуннуские государи получили турецкий титул, а ведь этот вопрос напрашивается сам собою. Далее, как примирить единую власть хуннуского государя с этой смесью племён и народов, какой является Каёну народ Хунну? Нa это в сочинении нашего исследователя нет ответа.
Итак, при строгом проведении политической классификации неизбежно надо придти к некоторым непримиримым недоразумениям. Только при признании влияния политического положения, но основываясь на этнографической классификации, можно решать вопросы о происхождении народов.
II.
Теория монголизма Хунну и Гуннов. Разделение её сторонников на две группы. Мнение Палласа и Бергмана; разбор их. Своеобразное мнение Амедея Тьерри. Исследование Шмидта и работы о. Иакинфа Бичурина. Разбор их. Нейман и обобщение мнений сторонников теории монголизма. Разбор его сочинения. Хоуорс и возобновление теории монголизма. Значение этой теории.
Первая по времени теория о происхождении Хунну и их связи с Гуннами была теория монголизма. Она, в лице своих представителей, распадается на две группы. Одни исследовали вопрос о Гуннах и о возможности их азиатского происхождения, считая этот народ Монголами. Другие занимались вопросом о Хунну, оставляя в стороне Гуннов. После того как представители обеих групп высказали свои взгляды, явилось стремление обобщить их и таким образом свести к общим выводам полученные в частностях результаты. Это обобщение особенно интересно своим взглядом на связь Гуннов с Хунну. Распадаясь на две группы, теория эта является однако единой, проводящей мнение, что и народ, кочевавший к северу от Китая и орда «Бича Божия», принадлежали к одному и тому же племени, были близкими родственниками по крови. При нашем изложении мы будем придерживаться порядка этой группировки. Сначала изложим мнение сторонников монголизма Гуннов и разберём их, затем доводы сторонников монголизма Хунну с их разбором и, наконец, обобщение с указанием на значение и недостатки этой теории.
Через двадцать лет после появления труда Дегиня высказался первым по поводу происхождения Гуннов известный естествоиспытатель Паллас. Он совершенно не касался вопроса о китайских Хунну и их происхождения. Его замечания касаются исключительно европейских Гуннов, относительно монголизма которых он первый высказал убеждение. Сочинение его, озаглавленное «Sammlungen historischer Nachrichten über die Mongolischen Völkerschaften», состоит из двух частей и посвящено истории и быту монгольской группы (собственно монголов, бурятов, калмыков), так называемых «алтайских народов». Источниками ему служили сочинения, написанные по–монгольски, происхождение которых, как известно, сравнительно очень позднее, да которые к тому же окрашены ультра–буддийским направлением. В начале первой части (появилась в 1776 году), Паллас излагал древнейшую историю Монголов, коснулся мимоходом вопроса о происхождении тех страшных Гуннов, которые грозили Западной Европе в V в. Так как он высказался об этом в немногих словах, то мы и считаем возможным привести буквально то, что он написал. «Öлöты, именно та ветвь монгольского народа, которая известна в Западной Азии и Европе под именем Калмыков. По древнейшим сказаниям этого народа задолго до Чингиз–хана самая большая и могущественная часть его совершила поход в Малую Азию и исчезла там близ Кавказа. Очень может быть, что это сказание говорит о древних Гуннах, безобразие и отсутствие бороды у которых, описанные у Аммиана Марцеллина, равно как и указываемые их древние местопребывания на севере от Китая не могут относиться ни к какому другому народу в Восточной Азии, кроме как к Монголам, их братьям Бурятам и, пожалуй, к Тунгузам; современные же Калмыки имеют более богатую растительность, чем те племена, живущие на Востоке» (стр. 6) Далее он говорит, что оставшиеся на родине Öлöты получили от своих соседей Татар прозвище «Калимак (т.е. оставшиеся позади)». Вот и всё, что Паллас сказал о Гуннах. То же самое повторил он в своих «Reise in den Kaukasus und nach Georgien», т. I, стр. 162. Из вышеприведённого мы можем видеть, что его мнение высказано в виде догадки. Само сочинение посвящено собственно совсем другим вопросам, чем происхождение Гуннов, а потому от него нельзя и требовать специального изучения этого вопроса. Однако его предложение подверглось критике именно со стороны представителей теории турчизма. Об этом разборе мы скажем несколько дальше.
Почти одновременно или немного позже писали о Гуннах Тунман (Thunmann) в «Untersuchungen über die Geschichte der östlichen europäischen Völker, 1774, Leipzig, I[13] и Энгель (Engel) в «Geschichte des Ungarischen Reichs und seiner Nebenländer», 1797. Но они занимались только политической историей Гуннов и не говорили об их происхождении. Поэтому мы от Палласа перейдём прямо к Бергману.
Сочинение этого исследователя «Nomadische Streifereien unter den Kalmüken in den Jahren 1802 und 1803» вышло в Риге в 1804 г. Оно состоит из ряда писем с пути и отдельных статей по различным вопросам истории, этнографии, религии Калмыков. По занимающему нас вопросу Бергман высказался специально в особом письме — именно четырнадцатом. Поэтому мы и обратим исключительно на него наше внимание. Он занялся только вопросом о происхождении Гуннов, а потому и должен быть отнесён к той же группе исследователей, что и Паллас. Этого последнего Бергман совершенно справедливо, по нашему мнению, считает основателем теории монголизма Гуннов. «Г. Паллас», говорит он (т. I стр. 125), «насколько я знаю, впервые выставил остроумную гипотезу, что древние Гунны, которые наводнили значительную часть Европы, были монгольские народы. Наружность Гуннов, равно как и предание о бывшем действительно движении калмыцких орд на Запад, побудили к этой гипотезе знаменитого автора». Далее Бергман указал на источники о Гуннах, именно на известия Аммиана Марцеллина, Прокопия и Приска, оставивших подробное описание жизни и обычаев этого народа, равно как и упоминание различных гунских имён. По его мнению Гунны имеют много общего с Калмыками. Относительно тех и других были распространены те же самые заблуждения. Например, утверждали, что Гунны клали под сёдла мясо, употребляемое ими в пищу — то же говорили и о Калмыках. На самом же деле мясо это кладется для того, чтобы лечить ссадины на спинах лошадей. Говорили, что Гунны предаются людоедству — Калмыки до сих пор распространяют это про себя, чтобы устрашать врагов. Наружность Гуннов, описанная этими писателями (маленький рост, широкая грудь, небольшие глаза, тупой нос и др.), сходна с наружностью вообще монгольских народов. По словам Прокопия, Гунны оставляли на голове только чуб и носили одежду с рукавами, широкими у плеч и узкими у кистей рук. И то и другое — отличительные черты Калмыков. Обычаи при дворе Аттилы, описанные Приском, совершенно тожественны с обычаями существующими у Калмыков — награбленное богатство лежит в отдельном месте близ лагеря, послы сидят по сторонам князей и пр. Бергман замечает даже недостатки общие Гуннам и Калмыкам, напр. нерешительность. Самое же очевидное и убедительное доказательство тожества Гуннов и Монголов наш автор видит в собственных именах. Иорнанд (так пишет Бергман, как и все почти исследователи до последнего времени, вместо правильного Иордан) называет отца Аттилы Мунцаком (Muntzak). Слово это составлено из «му» дурной и «цак» время. Не так давно, говорит он, жил на берегах Волги калмыцкий князь с этим именем. Имя Аттила или Этцель тожественно, по мнению Бергмана, с Атель, что значит Волга. Денцик или Денцук (Dentzik, Dentzuk) тожественно с именем божества у Монголов. Эмедзар (Emedsar), более правильно может быть Эмникцар (Oemnikzar), значит по–монгольски «дикий бык», Уто (Uto)— длинный, высокий. В толковании слова Калимак Бергман не согласен с Палласом. Этому слову он даёт смысл «отступники», а не «оставшиеся позади». Он полагает, что Татары (Турки) и Монголы имели общую религию (под этой общей религией он, вероятно, разумеет шаманизм). Когда Монголы приняли буддизм, то стали отступниками, т.е. Калмыками. Те же Монголы, которые не приняли буддизм, и не назывались Калмыками.
