Появление сотен тысяч «русских коллаборационистов», в годы Второй мировой войны сотрудничавших с Германией против своего государства, — беспрецедентное явление не только в российской, но и в мировой истории. Однако, это явление не было случайным и вполне объяснимо с исторической точки зрения.
По мнению подавляющего большинства исследователей (К. Александров, С. Дробязко, М. Семиряга, И. Хоффман), главная причина массового коллаборационизма, безусловно, коренилась в политическом режиме Советского Союза[1]. Во многом это был своеобразный социальный протест, выразившийся в стихийном выступлении сотен тысяч людей против коллективизации 1929–1932 гг., последовавшего за ней голода (по мнению ряда современных исследователей — искусственно организованного) и повсеместных репрессий НКВД, преследовавших не только политические, но и социально-экономические цели.
Большое недовольство вызывало несоответствие провозглашённых Октябрьской революцией 1917 г. лозунгов и обещаний реальной политике советского правительства. Как отмечает М. И. Семиряга, в СССР жило много людей, еще помнивших Российскую империю, жертв «красного террора» и голода 1921–1922 гг., участников национально-освободительных и сепаратистских движений, бывших белогвардейцев, репрессированных представителей «эксплуататорских классов» — все эти люди «объективно были недовольны советской властью». Он, считая, что в 1932–1933 гг. проводился «настоящий геноцид посредством голода, порождённого насильственной коллективизацией», главную причину коллаборационизма видит в «неправовом и террористическом» сталинском режиме[2].
Данное мнение не совсем верно — недовольство, переходящее иногда в ненависть, охватывало все слои общества (например, по сведениям И. А. Дугаса и Ф. Я. Черона отношение к немцам у 90 % населения вполне можно назвать нейтральным или дружеским[3]), а не только крестьянство. Не только крестьяне, закономерно недовольные политикой коллективизации и сопровождавшими её массовыми репрессиями, но и рабочие оказывали массовую поддержку оккупантам.
Причина подобных настроений «пролетариев» кроется в чрезвычайно жёстком рабочем законодательстве, введённом накануне войны. Постановление СНК «О повышении роли мастера на заводах тяжёлого машиностроения» от 27 мая 1940 г., указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» от 26 июня 1940 г. и указ «О порядке обязательного перевода инженеров, техников, мастеров, служащих и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждений в другие» от 19 октября 1940 г., противоречившие Конституции 1936 г., фактически ликвидировали свободу передвижения и делали положение рабочих на предприятиях аналогичным положению крестьян в колхозах.
Указы «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями» от 10 июля 1940 г, и «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве» от 10 августа 1940 г. и постановление СНК «О повышении норм выработки и снижении расценок» от 26 июня 1940 г. допускали жесточайшие репрессии за незначительные дисциплинарные проступки и значительно снижали реальный доход рабочих. Кроме того, восьмичасовой рабочий день вскоре был доведён до одиннадцатичасового.
К этому необходимо прибавить многочисленные гонения на интеллигенцию, массовые репрессии по отношению к инакомыслящим, геноцид ряда групп населения (казачество), унижение и преследования верующих.
Вывод о широчайшей базе социального недовольства полностью подтверждается тем, что в Локотском округе действия окружного самоуправления поддерживала значительная часть всех слоёв населения (крестьяне, рабочие, интеллигенция, священнослужители и т. д.).
Стоит отметить, что коллаборационизм в годы Великой Отечественной войны не был внезапной единовременной вспышкой недовольства. Оно проявлялось и ранее, но в условиях коммунистической монополии на информацию данные, которых к тому же сохранилось очень немного, о сопротивлении насильственной коллективизации и индустриализации не были достоянием широкой аудитории. В 1928 г. восстала Якутия, в 1929 г. — Бурятия, а массовое сопротивление коллективизации на Украине в 1928–1933 гг. подавлялось с помощью армейских частей. В 1930–1931 гг. прокатилось восстание в Казахстане, жесточайше подавленное советскими войсками. В 1931 г. началось восстание на Кубани, перекинувшееся на Дон, Северный Кавказ, Поволжье. В 1932 г. грянуло восстание в Сибири, а повстанческое движение на Дальнем Востоке под руководством Карнаухова продолжалось с 1931 по 1935 гг. В 1936 г. взбунтовались ткачи Иваново-Вознесенска. Тогда же имела место серия мятежей в Красной Армии[4]. Вот лишь небольшой список «фронтов второй гражданской» 1920-30-х гг.
В этом отношении справедливо замечание германского историка Хоффмана, что «Русское освободительное движение родилось не в годы второй мировой войны, и не генерал Власов стоял у его колыбели. Вооружённое сопротивление большевикам существовало с момента захвата ими власти в 1917 году…»[5].
Ещё одной важнейшей причиной массового коллаборационизма была заранее предусмотренная репрессивная политика СССР по отношению к собственным пленным. Советское правительство не присоединилось к Гаагским конвенциям 1899, 1907 гг. и отказалось подписать под надуманным предлогом Женевскую конвенцию по защите военнопленных 1929 г. Несмотря на это, уже в июне 1941 г, немецкое правительство обратилось в Международную Комиссию Красного Креста (МККК) с намерением договориться об условиях содержания пленных с обеих сторон. До сентября списки советских военнопленных передавались советскому правительству, затем эта практика прекратилась, т. к. оно неоднократно отказывалось передавать взамен списки немецких военнопленных. Италия, Румыния и Финляндия, несмотря на все эти действия, заявили, тем не менее, о своем намерении в одностороннем порядке применять условия Гаагских и Женевской Конвенций по отношению к русским военнопленным.
27 июня Молотов заявил о готовности обменяться списками военнопленных, а 1 июля вышло постановление СНК о военнопленных, составленное в духе Гаагской конвенции, которая ни к чему не обязывала СССР (поэтому даже согласие соблюдать её, данное 17 июля, оставалось фикцией, так как там отсутствовал пункт о международном контроле).
9 июля МККК сообщила о готовности Германии, Финляндии, Венгрии и Румынии обменяться списками военнопленных на взаимных началах, а 22 июля о том же в отношении Италии (которая представляла также Хорватию) и Словакии.
20 августа МККК получила первые списки из Германии, направленные советскому послу в Анкаре. Однако советская сторона даже не подтвердила их получения. Именно это дало повод Гитлеру задержать передачу списка на 500000 военнопленных, назначенного на начало 1942 г. Не последовало ответа и на попытку МККК напомнить о заявлении 27 июня 1941 г. и на предложение об организации посылок военнопленным (16 февраля 1942 г. это предложение было отклонено официально якобы из-за отсутствия средств).
29 мая 1942 г. Молотов решительно отверг предложение Государственного департамента США подписать Женевскую конвенцию и соблюдать её условия.
В этой связи достаточно спорным выглядит утверждение, что А. Гитлер отказался бы соблюдать конвенцию, если бы она была принята. Известно, что в феврале 1945 г., после бомбардировки Дрездена, Й. Геббельс предложил расстрелять пленных лётчиков. Гитлер согласился, но после того, как союзники пригрозили применить ответные меры, он немедленно отменил свой приказ.
Советское правительство официально приравняло плен к «измене Родине». 3 июля 1941 г. Сталин призвал к «беспощадной борьбе» против «дезорганизации тыла… паникёров… распространителей слухов». 16 июля был подписан приказ № 270, который предусматривал репрессии против «дезертиров» и «попавших в окружение», предписывал сражаться «самоотверженно до последнего» и разрешал уничтожать сдающихся. Семьи пленных офицеров и политработников арестовывались, красноармейцев — лишались всех видов государственного пособия и высылались. Приказ уничтожать «всеми наземными и воздушными средствами» сдающихся породил вопиющие случаи целенаправленной бомбардировки советскими лётчиками лагерей и колонн советских военнопленных[6].
Всё это предопределило ещё одну важную причину массового вынужденного сотрудничества с врагом — бесчеловечное обращение с советскими военнопленными в лагерях военнопленных.
Необходимо помнить также об ещё одном факторе — пропагандистском. Ведь до 22 июня 1941 г. советская пропаганда объявляла известия о зверствах нацистов ложью, выгодной англо-американским «империалистам» и «поджигателям войны». Массовая антифашистская агитация в 1934-39 гг. предварялась длительным периодом 1920 — начала 30-х гг., когда немцы, наоборот, представлялись угнетенным народом, а Германия — ближайшим союзником. А с мая 1941 г. антинемецкие мотивы зазвучали снова. После таких «шатаний» неудивительно, что население мало доверяло официальным сообщениям.
