Сказал это состоятельный дед Каширин, весь белый свет которому застила копейка. Я выслушал от отца приблизительно те же слова, хотя мой отец был не чета Каширину. И пошел я работать в свои двенадцать лет.
Стал я учеником в учреждении, которое называлось "Лоция Черного и Азовского морей". За этими словами скрывался завод, а точнее мастерские по изготовлению навигационных приборов для нужд Черноморского флота. Находилась "Лоция" в маленьком
приземистом здании, куда я и бегал каждый день, никогда не уставая наблюдать за тем, что видел.
Окраины города я знал отлично, центр - гораздо хуже. Там разгучивала чуждая мне и моим друзьям, с иголочки одетая публика. На Приморском бульваре, да и на других центральных улицах не просто прогуливались, но демонстрировали свое положение, вес в обществе. Запомнился мне купец, что в марте ш"л по бульвару в енотовой шубе. Пот с него градом, но на лице сплошное довольство: "Видите, как я богат". Все выставлялось напоказ.
Даже я. бесконечно далекий от этого мира, научился безошибочно определять, кто есть кто, отличал преуспевающего чиновника от неудачника. Наблюдательность сослужила мне потом добрую службу, особенно в бытность мою комендантом Крымской ЧК.
Мои сверстники и сам я не завидовали богатству. Рано став самостоятельными, мы ценили только то, чего добивались трудом. Если мы чему и завидовали, так это силе, ловкости, профессиональному мастерству. Нашими кумирами были борцы, фокусники, силачи. Мы презирали тех людей, которые не умели плавать, боялись самого пустячного волнения на море, страшились ходить под парусом...
Я смотрел на старых рабочих как на волшебников, кудесников. Они и были этими волшебниками, когда брались за дело.
На моих глазах происходило чудо: кусок железа превращался в шуруп, болт, гайку. И я стремился научиться этому мастерству. Сколько же радости было, когда мой наставник Сотников, посмотрев на мою работу, одобрительно бросил:
- Толк выйдет.
Вот тогда я и "заболел" техникой, был готов сутками не вылезать из "Лоции", расспрашивал о секретах изготовления деталей, поведении металла при разных режимах резания. Не отказывался ни от какого труда. Мало-помалу от роли мальчика на побегушках я освободился: старший мастер Сотников рассудил, что это невыгодно. Прошел год с небольшим, а мне и жалованье прибавили - стал получать 18 копеек в день. А если учесть, что зачастую я работал по полторы смены (15-16 часов), то за полмесяца у меня выходило иной раз рубля по четыре.
Хозяин "Лоции" был немец. До невозможности брезгливый и бессердечный, как машина. Он сыпал штрафы направо и налево - за минутное опоздание, за пререкание с мастером, наконец, просто за сердитый взгляд.
К работе я относился с большим интересом. Сказались, видимо, и характер и воспитание: никогда ничего я не бросал на полдороге. Порядок есть порядок, дисциплина есть дисциплина.
С гордостью могу сказать: мой трудовой стаж - семьдесят лет, и я не имел ни одного служебного взыскания.
И еще - я не привык хоть какую малость откладывать на другой день. Что наметил - в лепешку расшибусь, а сделаю. Воспитали это во мне моя мать и те старые рабочие, мастеровые люди, с которыми я начинал трудовой путь. Они всей своей жизнью учили: отношение к труду непременно должно быть уважительным. Все дается трудом.
Вскоре я стал получать уже по 27 копеек в день; мои учителя радовались:
- Ты, Ваня, паренек смекалистый, этой линии и держись. Какая рабочему человеку высшая награда? Мастер - золотые руки.
За четыре года ученичества я постепенно научился токарному делу, лудить, паять, шлифовать, сваривать, клепать.
В эти же годы пришла ко мне страсть на всю жизнь - охота.
Заместителем у немца был тоже немец, но полная противоположность хозяину. Он был и методичен и дотошлив, но эти достоинства не переросли в недостатки, потому как он был добр. Приглянулся я ему своим отношением к делу. Стал он брать меня с собой на охоту: из всех видов отдыха признавал только ее. Чем сильней втягивался я в охоту, тем больше мучила мысль: какая же это охота, если одно ружье на двоих? Вот тогда и загорелся я: куплю свое ружьишко!
Легко сказать - куплю. Утаить часть зарплаты я не смел, да и не мог: отец проверял мою расчетную книжку, а на обед мать выдавала мне по пятаку в день. Пробовал я эти пятаки в копилку опускать - голова стала кружиться от голода. Что делать? Ходил на выгрузку угля, мастерил после работы зажигалки и продавал их. Работы над каждой из них - прорва. Но я наловчился.
Отец сердился, а я все-таки купил берданку за 3 рубля. Дробь делал сам. И нередко приносил матери дичь, подспорье в хозяйстве.
К шестнадцати годам я стал зарабатывать больше отца. Конечно, его самолюбие страдало от этого. Но я "жал" на работу изо всех сил - мне все хотелось порадовать маму.
Эта паша озабоченность делами семьи имела свою положительную сторону: мы быстро становились самостоятельными, учились отвечать за свои поступки, заботиться о других членах семьи.
Большой радостью были книги. Зачитывался рассказами о таинственном сыщике Нате Пинкертоне, другой приключенческой литературой. Больше же всего любил книги про путешественников, которые старался раздобыть всеми правдами и неправдами.
Путешествия теперь стали модой, даже больше - эпидемией. Поездку на комфортабельных океанских лайнерах, где есть и кондиционеры, и рестораны, и кинотеатры, тоже стали именовать путешествием.
Как-то я прочитал, что англичанин Чичестер, на яхте совершивший кругосветное путешествие в одиночку, повторил подвиг Магеллана. Морские путешествия Тура Хейердала именуют фантастическими. Шапку снимаю перед обоими - и перед сэром Чичестером, и перед отважным Туром Хейердалом.
И Чичестер и Хейердал шли на смертельный риск. "Кон-Тики" обыкновенный плот. "Ра" - в эпоху атомоходов - лодка из папируса. О Чичестере и речи нет - одиночка в морской пустыне.
Слов нет, люди это мужественные, с незаурядным характером, стальными нервами.
И все-таки не надо их сравнивать с Колумбом.
Вот я написал, что Чичестер - одиночка в морской пустыне. А пожалуй, это не совсем точно. О маршруте и плавании лорда Чичестера знал весь свет, а уж тем более капитаны океанских и морских судов. За его плаванием следили, он по радио слушал все земные новости.
Конечно, этот человек - герой. И все-таки те, старые рыцари моря, в моем представлении стоят выше.
Раздумывал я тогда, в своей юности, читая книги о путешественниках, вот о чем: Миклухо-Маклай, Семенов-Тян-Шанский, Пржевальский и другие были людьми обеспеченными. Что же, что заставляло их выбирать такую тяжкую дорогу? Откуда это "весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест"? Что было главным в этих людях и что было главным для них самих? Я чувствовал, что столкнулся с чем-то, явно выходившим за пределы круга обыденности, в котором я жил. Не хлебом единым жив человек. Есть что-то сильнее и хлеба, и денег, и славы, и карьеры. Не жажда ли тайны, вернее, раскрытия тайны вела этих людей? Жажда познания, жажда служения людям, науке, прогрессу?
Я откровенно завидовал этим людям. Многие из них терпели беды и лишения ради того, чтобы выйти победителями в единоборстве с тайной. Вела их идея. Они, эти люди, не всегда побеждали в борьбе с трудностями, но они несли эту победу в себе и, даже погибая, как Роберт Скотт, все равно оставались победителями.
В 1907-1910 годах революционное движение пошло на убыль. Как и все деспоты, царь придерживался политики кнута и пряника. В "Лоции" квалифицированным рабочим платили неплохо. До нас не доходили даже отголоски классовых боев, а если и доходили, то в выгодном правительству толковании: что все забастовки - дело "студентов, жидов и поляков". И о Ленском расстреле 1912 года мы узнали вот что: ссыльные студенты и поляки подбили народ против царя, а тому ничего не оставалось делать, как пустить в ход оружие. Не царь виноват, а его вынудили - вот так-то...
В. И. Ленин писал: "Большевизм существует, как течение 'политической мысли и как политическая партия, с 1903 года". Четырнадцать лет потребовалось большевизму от рождения до свершения Великой Октябрьской социалистической революции!
Тяжело переделывать то, что создавалось веками. Тяжелей же всего поддаются переделке сознание, духовная жизнь. Какую же титаническую работу проделала партия, чтобы за ней пошли массы! Какой партии под силу подобное? Только ленинской, потому что на ее знамени - Правда.
К пониманию этой правды подавляющее большинство населения пришло отнюдь не сразу.
Царизм был не так уж прост, далеко не беспомощен, как об этом порой пишется. Оглуплять врага, преуменьшать его силы - занятие не очень умное.
В одном очерке, появившемся после нашего возвращения с Северного полюса, писалось, что я доставлял на военные корабли листовки и прокламации и чуть ли не агитировал матросов вступать в партию. Я как прочел, так и крякнул с досады. Военный корабль есть военный корабль, даже если он стоит на рейде. Корабельная служба не прекращается ни на секунду. Хотел бы я видеть вахтенного начальника, который бы допустил, чтобы на борт пробрался кто-то посторонний, собрал матросов и выступил перед ними с революционными лозунгами. Да за такое нарушение корабельного устава командир корабля спустил бы не одну шкуру и с караульных и с вахтенных!
