Однако очень скоро на вновь открываемых землях первозданно свободного Американского континента, кроме сугубо военных баз для захвата сокровищ, начали возникать и первые колониальные поселения европейцев гражданского характера, с большими плантаторскими хозяйствами. Эти огромные латифундии требовали обеспечения их рабочей (желательно рабской) силой. А так как превращение в рабов или крепостных гордых и воинственных американских индейцев просто не представлялось возможным, то в 1518 г. от Р.Х. (запомним эту дату, почти на целый век опережающую официальное закрепощение крестьян в России!) «был заключен первый договор „асьепто“ о поставке в Вест-Индию выносливых негров-рабов из Африки».[13]
Но, может, более благополучно обстояли дела в это же время в самой Европе? Опять-таки увы. Пик и постепенный закат блестящей эпохи Возрождения — XV–XVI века — ознаменовались там кровавым террором святейшей инквизиции и не менее кровавыми зверствами начинавшейся Реформации. Вольный, веселый Париж еще ждала дикая Варфоломеевская ночь (1571 г.). Лишь за несколько кратких ее часов там погибнет гораздо больше людей, чем за все вместе взятые годы правления Ивана Грозного в России… Почему-то у нас не принято вспоминать об этом страшном историческом факте, равно как и о тех долгих, изнурительных религиозных войнах, что захлестнули тогда европейские страны и ценой неисчислимых человеческих жертв утверждали там «свободу совести». Да и свободу ли?..
Сам «великий отец Реформации» Мартин Лютер, несмотря на весь свой гуманизм и тягу к высшей справедливости, не смог обойтись без насилия ни в действиях, ни в воззрениях. Он считал, например, что для искоренения пороков римско-католической церкви необходим именно меч. И в этом даже не было ничего удивительного, особенно после того, как в декабре 1520 г. вступила в действие булла папы Льва X об отлучении Лютера от церкви и по всей католической еще Европе началось массовое сожжение его книг. На сию пропагандистскую акцию он ответил столь же демонстративным сожжением одного из экземпляров папской буллы, а также сборника канонических законов. Война была объявлена, и вызов принят…
Впрочем, пламенно проповедуя необходимость «очищения» церкви и возврата к высоким идеалам раннего христианства, Лютер тем самым, по сути, призывал к ее фактическому уничтожению и формированию иной, более дешевой и… более послушной структуры, нежели древняя римско-католическая церковь. Светская (королевская) власть очень скоро уразумела всю огромную выгоду для себя этого движения против католицизма и сумела быстро подчинить его своим собственным интересам. Выход из-под главенствующей духовной власти Рима и массовая конфискация гигантских церковных имуществ в странах, воспринявших Реформацию, сослужили хорошую службу прежде всего для укрепления абсолютистской власти монархов, но никак не для «духовной свободы» в обществе. Например, в 1527 г. король Швеции Густав Ваза на Вестеросском риксдаге добился признания лютеранства единственно допустимым вероисповеданием в своей стране, со всеми вытекающими из этого последствиями. Земли, отобранные им при этом у церкви, были розданы поддержавшим его дворянам. Аналогичным образом поступил и сосед Густава Вазы — король Дании Христиан III, провозгласив в 1536 году, что отныне он сам будет руководить проповедью слова божия в своей стране. Отпала от Рима англиканская церковь (1530 г.) и некоторые немецкие земли, входившие в состав Священной Римской империи германской нации. Последняя — слабая, аморфная империя — состояла теперь не только из плохо связанных между собой городов и мелких княжеств, но оказалась разобщенной и в религиозном отношении.
Сама же декларировавшаяся «свобода совести» на деле оборачивалась совсем не тем, чем грезилась вначале. Нетерпимость лютеран к инакомыслящим, к людям, оставшимся преданными старой вере, поистине не имела границ. Добившись власти, они начинали свирепствовать не хуже, чем католическая инквизиция с ее кострами и виселицами. Достаточно вспомнить то, как в январе 1522 г. магистрат охваченного Реформацией немецкого города Виттенберга принял решение об искоренении «идолопоклонничества». Осуществление его вылилось в подлинную вакханалию насилия. Изъятие икон из городских храмов и монастырей сопровождалось их немедленным уничтожением, а также жестокими нападениями фанатически разъяренной толпы на монахов и священников. Сам Лютер был поражен действиями своих сторонников и таким, по его собственному выражению, слишком «плотским» пониманием идей Реформации. Уже в марте 1522 г. он выступил со специальным обращением к народу, в котором осудил виттенбергский погром. В этом же обращении Лютер впервые высказал и весьма примечательную мысль о том, что право проводить Реформацию принадлежит исключительно власть имущим, а не народу. Народ же должен пребывать в смирении и покорности…
Весьма любопытно и то, что победившая таким вот образом «свобода совести» насаждалась и укреплялась также очень знакомыми нам методами — методами «промывки мозгов», или «воспитания масс», как будут говорить уже много позже и уже вроде бы совсем другие великие реформаторы… Главный упор они делали прежде всего на то, что больше всего воздействует на человеческое сознание, его нравственный и интеллектуальный уровень — на систему и содержание образования. Для этого сразу после своего прихода к власти деятели Реформации начинали проводить массовую реорганизацию школ, в том числе и высших. Во всех учебных заведениях вводились так называемые церковные визитации (инспекции). Эти визитации, по специально разработанной Лютером программе, призваны были проверять убеждения и действия университетских преподавателей, проповедников, низших церковных служащих, от которых требовалось неукоснительное соблюдение предписаний реформационных властей. Первые такие проверки лояльности вновь установленному режиму проведены были в 1526 г. в Саксонии. Высокая «комиссия из теологов и юристов» сначала устроила там описи церковного имущества, а затем тщательно изучила жизнь общин, воззрения пасторов, учителей и… пришла к явно неутешительным выводам, жалуясь в своих отчетах «на равнодушие народа ко многим различиям старой и новой церкви».[14] А ведь ни для кого не секрет, что равнодушие, апатия — первый признак разочарования и подавленности духа. Такова была уже от самых своих истоков реальная свобода совести в Европе.
Вместе с тем этот мучительный духовный кризис, принявший форму Реформации, вызревал в европейском обществе давно и преодолеть его уже не смог ни стареющий Ватикан, ни светский дублер-соперник Ватикана — Священная Римская империя германской нации. Власть «наместника бога на земле» — папы римского — не имела ни прежней мощи, ни того высокого авторитета, коим обладала она в раннее Средневековье. Едва ли не точно так же и власть германских императоров (Габсбургов), считавших себя главенствующими среди всех прочих европейских монархов, даже в их собственных разрозненных владениях все более становилась чисто номинальной. Религиозный раскол имперских земель был окончательно узаконен в 1555 г., когда несколько немецких князей-протестантов общими усилиями нанесли поражение своему верховному сюзерену — императору Карлу V, и заключенный между воюющими сторонами так называемый Аугсбургский религиозный мир четко зафиксировал: «Чья власть, того и вера».
Иными словами, на глазах у изумленных европейцев только-только будто бы завоеванная ими «свобода» превращалась в подлинное духовное рабство, а дальнейшее развитие Реформации вело к новому противостоянию, новым зияющим трещинам религиозной вражды и ненависти, пролегшими между людьми, народами, государствами, которые удастся (да и то лишь частично) разрешить только столетие спустя — в ходе жесточайшей Тридцатилетней войны 1618–1648 гг…
Между тем именно в начале XVI века европейским странам как никогда раньше необходимо было совсем другое, необходимо было не противостояние, а единство перед все возраставшей угрозой завоевания со стороны молодой, агрессивной империи Османов. Ведь именно к этому времени турки-османы, покорив уже всю Малую Азию, Грецию, часть Северной Африки и Аравийского полуострова, вплотную подошли к границам собственно европейских стран. Сильный и жестокий враг был уже «при дверях», но занятые политическими склоками европейские государи словно бы не замечали нависшей смертельной опасности. «Европа семейственно резала друг друга» (ИЛ. Солоневич), ровным счетом ничего не предприняв для спасения последней твердыни гибнущей Византии — царственного Константинополя, павшего под ударами мусульман в 1453 г. С не меньшей легкостью еще раньше были отданы ими на растерзание агрессорам и земли православных восточных славян.[15]
