В чем же усматривали катары (альбигойцы) и вообще все гностики-манихеи свою задачу? Они считали, что надо вырваться из этого страшного мира. Для этого мало умереть, так как смерть ведет к новому воплощению души — к новым мучениям. Надо вырваться из цепи перевоплощений, а для этого мало убить тело, надо умертвить душу. Каким путем? Убив все свои желания. Аскетизм, полный аскетизм! Есть только постную пищу, но у них оливковое масло было хорошее, так что это было довольно вкусно. Рыбу можно есть, лягушек можно есть (французы едят лягушек). Затем, конечно, никакой семьи, никакого брака. Надо изнурить свою плоть до такой степени, чтобы душа уже не захотела оставаться в этом мире, тогда она в момент смерти воспарит к светлому Богу. Но плоть можно изнурять двумя способами — или аскетизмом, или неистовым развратом. В разврате она тоже изнуряется, и поэтому время от времени альбигойцы устраивали ночные оргии, обязательно в темноте, чтобы никто не знал, кто с кем изнуряет плоть. Это было обязательное условие, потому что если человек полюбил кого-то, это уже привязанность, привязанность к чему? к плотскому миру: она его полюбила или он ее — значит, все! Они уже не смогут стать совершенными и изъяться из мира. А если просто в публичном доме плоть изнурять, то это — пожалуйста.
По учению альбигойцев, полезен сам по себе всякий акт изнурения плоти, ведущий к отвращению к жизни, но без брака и воспитания детей, потому что и дети, и любимая жена, и хороший муж — все они являются частями, составляющими этот мир, и, следовательно, соблазном дьявола, которого надо избегнуть. Мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя — зло, то любое истребление ее благо, будь то убийство, ложь, предательство… все не имеет никакого значения. По отношению к предметам материального мира было все дозволено.
Но тут средневековый христианин сразу же задавал вопрос: а как же Христос, который был и человеком? Исцелял больных, одобрял веселье настолько, что превратил в Кане Галилейской воду в вино, защитил женщину, т. е. не был противником живой материальной жизни? На это были подготовлены два ответа: явный — для новообращенных и тайный — для посвященных. Явно объяснялось, что «Христос имел небесное, эфирное тело, когда вселился в Марию. Он вышел из нее столь же чуждым материи, каким был прежде… Он не имел надобности ни в чем земном, и если он видимо ел и пил, то делал это для людей, чтобы не заподозрить себя перед Сатаной, который искал случая погубить Избавителя».[76]
Однако для «верных» (так назывались члены общины) предлагалось другое объяснение: «Христос — творение демона; он пришел в мир, чтобы обмануть людей и помешать их спасению. Настоящий же не приходил, а жил в особом мире, в небесном Иерусалиме».[77]
Довольно деталей. Нет и не может быть сомнения в том, что манихейское альбигойство — не ересь, а просто антихристианство, и что оно дальше от христианства, нежели ислам и даже теистический буддизм. Однако если перейти от теологии к истории культуры, вывод будет иным. Бог и дьявол в манихейской концепции сохранились, но поменялись местами. Именно поэтому новое исповедание имело в XII в. такой грандиозный успех. Экзотичной была сама концепция, а детали ее привычны, и замена плюса на минус для восприятия богоискателей оказалась легка.
Следовательно, в смене знака мог найти выражение любой протест, любое неприятие действительности, в самом деле весьма непривлекательной. Кроме того, любое манихейское учение распадалось на множество направлений, мироощущений, мировоззрений и степеней концентрации, чему способствовали в равной мере пассионарность новообращенных, позволявшая им не бояться костра, и оправдание лжи, с помощью которой они не только спасали себя, но наносили своим противникам неотразимые, губительные удары.
Конечно, далеко не все в Западной Европе понимали сложную догматику манихейства, да многие и не стремились к этому. Им было достаточно осознать, что Сатана для них — не враг, а владыка и помощник в затеваемых ими преступлениях. Тайно исповедовал это учение император Генрих IV, враг папы Григория VII. А простодушный Ричард Львиное Сердце откровенно заявил, что все члены дома Плантагенетов пришли от дьявола и вернутся к дьяволу. Этим заявлением он оправдал все совершенные им преступления и предательства; по крайней мере так считал он сам.
И ведь эту доктрину, упразднявшую совесть, исповедовали в XII в. не только короли, но и священники, ткачи, рыцари, крестьяне, нищие, ученые законоведы и безграмотные бродячие монахи, причем большинство из них не отдавали себе отчета в значении своих умонастроений. Эти последние легко переходили из одного стана в другой, потому что от них не требовалось формального отречения от догматов своей веры.
Основная часть этого умонастроения — община катаров имела строгую дисциплину, трехстепенную иерархию и ни на какие компромиссы не шла. Проповедь «совершенных» во Франции и даже в Италии так наэлектризовывала массы, что подчас даже папа боялся покинуть укрепленный замок, чтобы на городских улицах не подвергнуться оскорблениям возбужденной толпы, среди которой были и рыцари, тем более что феодалы отказывались ее усмирять.
Может возникнуть ложное мнение, что католики были лучше, честнее, добрее, благороднее катаров (альбигойцев). Оно столь же неверно, как и обратное. Люди остаются самими собой, какие бы этические доктрины им ни проповедовались. Да и почему концепция, что можно купить отпущение грехов за деньги, пожертвованные на крестовый поход, лучше, чем призыв к борьбе с материальным миром?
Учение католиков было столь же логично, только с иной доминантой: католики утверждали, что мир должен быть сохранен и что жизнь как таковая не должна пресекаться. И во имя этого они очень много убивали. Казалось бы, парадокс? Нет, не парадокс. Для того чтобы жизнь поддерживалась, согласно диалектике природы, смерть так же необходима, как и жизнь, потому что после смерти идет восстановление.
А альбигойцы, отрицая жизнь и стремясь к ее уничтожению, делали очень хитрую вещь — они отказывались убивать все живые существа с теплой кровью (поэтому выяснить, кто альбигоец, а кто нет, было очень легко: велели человеку зарезать курицу, если он отказывался, то его и тащили на костер). Вы скажете, что альбигойцы лучше католиков. Они ведь такие гуманные, что даже курицу не убьют. Но ведь если бы кур не стали резать и есть, то их не стали бы и разводить, и куры совсем исчезли бы как вид. Только благодаря смене жизни и смерти поддерживаются биосферные процессы; альбигойцы это понимали, они стремились к смерти полной, окончательной, без возрождения.
А представим себе, что все люди последовали бы учению альбигойцев: жизнь прекратилась бы в одном поколении!
Вот потому-то там, где последователи антисистемы захватывали власть, они отказывались от антисистемных принципов. Не отвергая их официально, они превращали захваченную ими страну в заурядное феодальное государство.
Совсем рядом с двумя уже описанными суперэтносами, по другую сторону Средиземного моря находился третий суперэтнос, известный также по конфессиональному признаку, — мусульманский. Возник он в начале VII в. и, следовательно, был моложе византийского и старше романо-германского. Однако жизнь его проистекала столь напряженно, что состарила его преждевременно.
Грандиозные победы арабов на востоке и западе расширили границы Халифата до Памира и Пиренеев. Множество племен и народов были включены в Халифат и обращены в ислам. Так создался мусульманский суперэтнос. Негативная антисистема здесь имела оригинальные формы, но несла ту же самую губительную функцию. И если провансальские катары и болгарские богомилы были явлением импортным, то арабы, завоевавшие Сирию и Иран, получили в качестве подданных маздакитов Азербайджана, огнепоклонников Хорасана, буддистов Средней Азии, манихеев Месопотамии и гностиков Сирии.
Все эти учения, весьма различные между собой, пылали одинаковой ненавистью к поработителям мусульманам и к вере ислама. Неоднократно вспыхивали восстания, беспощадно подавляемые халифами, до тех пор пока не сложилась новая консорция — религиозная организация, поставившая себе целью борьбу против религии. Она вобрала в себя множество древних традиций и создала новую, оригинальную и неистребимую, ибо она потрясла мусульманский мир.[78]
Мусульманское право — шариат — позволяло христианам и евреям за дополнительный налог спокойно исповедовать свои религии. Идолопоклонники подлежали обращению в ислам, что тоже было сносно. Но зиндикам (от персидского слова «зенд» — смысл, что было эквивалентом греческого «гнозис» — знание), представителям нигилистических учений, грозила мучительная смерть. Следовательно, зиндики — это гностики, но в арабскую эпоху это название приобрело новый оттенок — «колдуны». Против них была учреждена целая инквизиция, глава которой носил титул «палача зиндиков». Естественно, что при таких условиях свободная мысль была погребена в подполье, а вышла из него преображенной до неузнаваемости во второй половине IX в. И даже основатель новой концепции известен. Звали его Абдулла ибн Маймун, родом — перс из Мидии, по профессии — глазной врач, умер в 874 (875) году.
