В книге О. Ивинской рассказано, как Пастернак случайно нашёл фамилию своего героя: на чугунной плитке была фамилия фабриканта – «Живаго». Фамилия понравилась, пусть этот герой будет то ли из купеческой, то ли из полуинтеллигентской среды. А Лара – это Ольга Ивинская. «Она олицетворение жизнерадостности и самопожертвования. По ней незаметно, что она в жизни (уже до этого) перенесла. Она и стихи пишет, и переводит стихи наших национальных литератур по подстрочникам, как это делают некоторые у нас, кто не знает европейских языков. Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела…» – писал Б. Пастернак Ренату Швейцеру 7 мая 1958 года. Борис Пастернак не раз говорил, что «Доктор Живаго» – это автобиография не внешних обстоятельств, но духа. И об этом он писал в письмах и признаниях.
Борис Пастернак часто читал главы написанного романа в кругу друзей. На одном из таких чтений Пастернак признавался: «Я совершенно не знаю, что мой роман представит собой объективно, но для меня в рамках моей собственно жизни – это сильный рывок вперёд – в плане мысли. В стилистическом же плане – это желание создать роман, который не был бы всего лишь описательным, который давал бы чувства, диалоги и людей в драматическом воплощении. Это проза моего времени и очень моя» (Пастернак Е. Борис Пастернак. С. 590—591).
Но параллельно в литературной критике всё чаще раздавались неверные ноты. 4 сентября 1946 года А. Фадеев выступил на заседании Президиума Правления ССП с критикой в адрес тех, кто не признаёт нашей идеологии и уходит в переводческую деятельность, уходит от актуальной поэзии в дни войны. Об этом он уже не раз говорил, речь, конечно, шла прежде всего о Б. Пастернаке (Литературная газета. 1946. 7, 21 сентября). 21 марта 1947 года А.А. Сурков в статье «О поэзии Б. Пастернака» намекнул на «скудные духовные ресурсы» поэта, не способного «породить большую поэзию» (Культура и жизнь. 1947. 21 марта). После этого, в 1948 году, были опубликованы критические статьи в «Октябре» и «Новом мире», где особенно резко говорилось о творчестве Б. Пастернака, после чего отпечатанный тираж его «Избранного» был уничтожен. И долго потом вспоминали, что критик Ф.М. Левин в 1939 году превозносил творчество Б. Пастернака, оказавшегося «эстетствующим формалистом», а в 1947 году защищал его «Избранное», уничтоженное издательством (Пастернак Е. Борис Пастернак. С. 602).
Борис Пастернак и читал главы романа, и щедро давал читать по напечатанному на машинке тексту. Ему хотелось знать мнение близких к нему служителей искусству и культуре. Близкие друзья высоко оценили роман, но были и те, кто холодно отнесся к роману. Тем более что в «Новом мире» литературоведы обругали его перевод «Фауста», которым он так гордился. То, что касалось борьбы с космополитизмом, коснулось и Б. Пастернака. Вспоминая Оксфордскую университетскую Антологию русской поэзии с русским текстом, в которой больше всего места было отведено Пушкину, Блоку и Пастернаку и о Пастернаке высказывались как о Верлене и Верхарне, Борис Пастернак в письме О. Фрейденберг 7 августа 1949 года писал: «Лет пять тому назад, когда такие факты не опорочивались (даже субъективно для самого себя) совершенно новым их преломлением, эти сведения могли служить удовлетворением. Сейчас их действие (я опять говорю о самом себе) совершенно обратное. Они подчёркивают мне позор моего здешнего провала (и официального, и, очевидно, в самом обществе). Чего я, в последнем счёте, значит, стою, если препятствие крови и происхождения осталось непреодолённым (единственное, что надо было преодолеть) и может что-то значить, хотя бы в оттенке, и какое я, дейстительно, притязательное ничтожество, если кончаю узкой негласной популярностью среди интеллигентов-евреев, из самых загнанных и несчастных? О, ведь если так, то тогда лучше ничего не надо, и какой я могу быть и какой обо мне может быть разговор, когда с такой лёгкостью и полнотой от меня отворачивается небо?» О. Фрейденберг тут же ему ответила, что он, Борис Пастернак, – это не прошедшее время и что не одни евреи остались его ценителями, его творчество – это не прошедшее, а бессмертное настоящее: «Никакие годы не сделают тебя стариком, потому что то, что называется твоим именем, не стареет. Ты будешь прекрасно писать, твоё сердце будет живо, и тобой гордятся и будут гордиться не заспасные (у Б. Пастернака – «загнанные». – В. П.) и не евреи, а великий круг людей в твоей стране» (Переписка Бориса Пастернака. С. 255, 257—258. Курсив В. П.).
Так и оказалось на самом деле, как пророчествовала О. Фрейденберг.
«Из людей, читавших роман, – писал Б. Пастернак С. Чиковани 14 июня 1952 года, – большинство всё же недовольно, называют его неудачей, говорят, что от меня они ждали большего, что это бледно, что это ниже меня, а я, узнавая всё это, расплываюсь в улыбке, как будто эта ругань и осуждение – похвала» (Вопросы литературы. 1966. № 1. С. 193).
20 октября 1952 года у Бориса Пастернака случился обширный инфаркт, два с половиной месяца он провёл в Боткинской больнице. После выздоровления – «Фауст» в издательстве «Художественная литература» и 10 стихотворений из «Доктора Живаго» в журнале (Знамя. 1954. № 4), вызвавшие положительные и критические оценки. В конце 1955 года Борис Пастернак узнал о смерти Ольги Фрейденберг и внёс последние исправления в роман «Доктор Живаго», переданный для публикации в журналы «Новый мир» и «Знамя». Одновременно с этим он передал роман в «Литературную Москву», а 12 июля 1956 года в письме К. Паустовскому заметил: «Вас всех остановит неприемлемость романа, так я думаю. Между тем только неприемлемое и надо печатать. Всё приемлемое давно написано и напечатано» (Пастернак Е. Борис Пастернак. С. 632). Э. Казакевич и В. Каверин, как составители сборника, отвергли роман. В сентябре 1956 года члены редколлегии «Нового мира» А. Агапов, Б. Лавренёв, К. Федин, К. Симонов и А. Кривицкий написали многостраничный отзыв, по существу отказ в публикации романа. Сейчас даже смешно приводить аргументы этого письма, в основном написанного К. Симоновым, служившим и Сталину, и Хрущёву, и Брежневу, угождая их литературным пристрастиям. Всё так пристрастно, наивно, в угоду сиюминутным партийным установлениям.
В 1956 году вышла повесть Б. Пастернака «Люди и положения», о которой высоко отозвался в своих записках Г. Свиридов: «Слова Пастернака о Есенине поразили меня. Ничего подобного по точности, по справедливости, тонкости восприятия (что совершенно неудивительно потому, что это слова подлинного поэта, говорящего о поэзии), по благородству собственной души, способной восхищаться красотой самозабвенно. Чувству соперничества, какого-либо выпячивания справедливости собственной поэтической платформы – здесь нет места. Он выше этого. Восторженная душа поэта чиста» (Свиридов Г. Музыка как судьба. М., 2002. С. 331—332).
23 октября 1958 года Нобелевский комитет присудил Борису Леонидовичу Пастернаку Нобелевскую премию «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы». Друзья и родные были очень рады присуждению премии, ведь не только сам поэт получал эту премию, но и вся современная русская литература. Но не так это поняли в высших правительственных кругах и отдали распоряжение наказать Б. Пастернака за присуждение ему этой премии, расценив её явлением антисоветского порядка. На очередном заседании Президиума Правления СП СССР Б. Пастернака исключили из членов писательского союза, посыпались злые статьи и рецензии, которые не хочется называть, посыпались письма трудящихся с осуждением и Пастернака, и Нобелевского комитета. В Союз писателей Б. Пастернак не пошёл, но прислал большое и доказательное письмо, в котором говорил, что премия это не только его, но и всей русской советской литературы. Вызывали Б. Пастернака к генеральному прокурору и в ЦК КПСС, где предъявили ему статью об измене родине, выразили ему своё недовольство и потребовали отказаться от премии. После всего этого Б. Пастернак направил в Швецию телеграмму: «Ввиду значения, которое приобрела присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от неё отказаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ». Дж. Неру позвонил Н. Хрущёву и пообещал, что станет во главе комитета защиты Пастернака. ТАСС тут же сообщило, что Б. Пастернак может выехать в Швецию. Но это были только слова, обещание, которое на деле не подтвердилось.
В эти тяжкие месяцы Борис Пастернак завершал сборник стихотворений под названием «Когда разгуляется». Н. Банников, поэт и редактор, с увлечением работал над сборником, но в то время книга так и не вышла в свет.
До конца жизни Борис Пастернак работал, сочинял пьесу, брался за новые переводы, но всё чаще тревожило здоровье. 5 февраля 1960 года Борис Пастернак писал Чукуртме Гудиашвили прощальное письмо: «…какие-то благодатные силы вплотную придвинули меня к тому миру, где нет ни кружков, ни верности юношеским воспоминаниям, ни юбочных точек зрения, к миру спокойной непредвзятой действительности, к тому миру, где, наконец, впервые тебя взвешивают и подвергают испытанию, почти как на Страшном суде, судят и измеряют и отбрасывают или сохраняют; к миру, ко вступлению в который художник готовится всю жизнь и в котором рождаются после смерти, к миру посмертного существования выраженных тобою сил и представлений» (Литературная Грузия. 1980. № 2. С. 40).
