В том, как Карл I обошелся с семьей Манфреда Сицилийского, проявилась одна из самых отталкивающих черт характера нового короля — его непреклонная беспощадность к тем, кого он считал непосредственной угрозой своей власти. Конечно, христианское милосердие по отношению к побежденным в средневековой (да и не только) политике вовсе не было повсеместной практикой. Здесь, однако, вновь напрашивается сравнение с тем, как вел себя после победы над последними Отвилями в 1194 году Генрих VI. Масштабы его репрессий против баронов и горожан, поддерживавших короля Танкреда и его наследника, были, насколько мы можем судить, более серьезными, а сами репрессии — более жестокими, чем гонения Карла на сторонников Манфреда сразу после Беневенто. Но вот с семьей поверженного соперника император обошелся более милостиво, чем Карл Анжуйский — с семейством его внука. Если вдове Танкреда с дочерьми в конце концов позволили покинуть Сицилию и удалиться в монастырь, то вдову Манфреда и их потомство ждала более мрачная участь. Опасения, которые, несомненно, имелись у Карла I относительно того, не станут ли дети Манфреда, прежде всего сыновья, окажись они на воле, символом и надеждой гибеллинской партии, вряд ли полностью оправдывают безжалостность, проявленную Карлом и его преемниками к внукам Фридриха II.
По странной иронии судьбы там же, в Ночере, где находилась под стражей бывшая королева Елена, умерла в начале осени 1267 года от болезни, характер которой нам точно не известен, супруга Карла — Беатриса Прованская, всего лишь полтора года наслаждавшаяся своим королевским саном. Ей было 36 лет. Климат Южной Италии был нездоровым, там свирепствовала малярия, вдобавок совсем недавно Беатриса перенесла физически утомительное и психически изматывающее путешествие, точнее, поход с войском Филиппа де Монфора из Прованса в Рим. Короля Карла не было у смертного одра супруги, так как, став фактическим лидером гвельфов всей Италии, он то и дело уезжал в походы на север и в момент смерти жены находился в Тоскане. Беатрису похоронили в Ночере, но затем по распоряжению Карла ее останки перенесли в Эксан-Прованс, где погребли под пышным саркофагом рядом с могилой ее отца, графа Раймунда Беренгера.
После Беневенто влияние Карла в Италии быстро возрастало. При этом за пределами доставшегося ему Сицилийского королевства в 1266–1268 годах он находился в определенном смысле в более благоприятной ситуации, нежели собственно в Regno. Гибеллины пребывали в смятении, гвельфы, поддерживавшие анжуйцев (назовем сторонников Карла для краткости так), напротив, резко усилились. Серия походов Карла на север привела к тому, что к концу 1267 года сицилийский король фактически держал под контролем Тоскану, где стал папским викарием (наместником). В республиканской Флоренции при приближении войск Карла произошел переворот, правительство гибеллинов пало, власть перешла к гвельфам. Казалось, у Карла имелись все основания для довольства, но он не был уверен в собственных тылах. На юге, в Regno, было по-прежнему неспокойно.
Сложности, с которыми столкнулся новый король, из всех городов Regno чаще всего находившийся со своим двором в Неаполе или Салерно, детально описывает Джин Дюнбабен: «С одной стороны, его узурпация оправдывалась борьбой церкви против тирании Гогенштауфенов, под каковой подразумевалось не только незаконное, но и жестокое правление. Таким образом, папа ожидал от [Карла] более справедливой и приемлемой политики по сравнению с его предшественниками. С другой стороны, в результате своей кампании [Карл] прибыл в Regno, погрязнув в долгах… Чтобы удовлетворить кредиторов, он должен был сохранить налоговую систему, существовавшую в королевстве. Это оттолкнуло от него многих обитателей Regno, которые поначалу были настроены нейтрально, и заставило Карла во все большей степени полагаться на своих французских и провансальских помощников»{221}. В результате сопротивление новой власти усилилось: жители юга Италии и острова Сицилия «предпочли бы более легкую, пусть и более коррумпированную, систему управления. Манфред утратил доверие подданных из-за своей странной бездеятельности[107] и из-за ссоры с церковью. Но вскоре они начали вспоминать его с любовью — по контрасту с благочестивым и энергичным Карлом»{222}. Более того, всем, кто был недоволен новым королем, равно как и гибеллинской партии за пределами Regno, было на кого надеяться и кого ждать. В Германии подрос Конрадин, бывший, в отличие от покойного Манфреда, плодом законного брака — сын короля, внук, правнук и праправнук императоров, многообещающий последний отпрыск Гогенштауфенов.
Осенью 1267 года 15-летний Конрадин с отрядом своих сторонников неожиданно появился в Северной Италии. Многие вельможи и рыцари, сопровождавшие юного претендента, однако, вскоре повернули обратно в Германию, в том числе граф Рудольф Габсбургский, которому суждено было в скором времени сыграть особую роль в истории, став основателем одной из самых могущественных монархических династий Европы[108]. Когда, перезимовав в Вероне, Конрадин 17 января 1268 года выступил в поход, численность его войска составляла лишь около 3 тысяч человек{223}. Ситуация в Италии была крайне непростой. С одной стороны, недовольство твердым правлением Карла Анжуйского распространилось во многих итальянских городах и княжествах. С другой стороны, церковь по-прежнему была на стороне Карла, хотя у Климента IV уже возникли сомнения относительно того, не слишком ли широко шагает его протеже, понемногу становясь из короля Сицилии повелителем всей Италии. Кроме того, Карл разместил в ключевых пунктах Ломбардии верные ему силы — так, в Пьяченце с отрядом из 400 рыцарей находился Гийом де Л'Этандар, один из самых близких советников Карла (Виллани упоминает его в главе, посвященной битве при Беневенто, называя «человеком великой доблести»).
Тем не менее Конрадина ждал неожиданный успех. На его стороне выступила Пиза, одна из ведущих итальянских торговых республик, обладавшая солидным флотом. Пришли подкрепления и средства от ряда князей с севера Италии, которые «опасались усиления влияния Карла в регионе, где они рассчитывали на большую свободу действий»{224}. В тылу у Карла, на острове Сицилия, вспыхнуло восстание, поднятое, с одной стороны, местными недовольными баронами, а с другой — арабами, поддержанными высадившимися на острове сарацинскими пиратами. Карл выслал к берегам острова провансальский флот, но тот был разбит пизанцами неподалеку от Мессины.
Наконец, на сторону юного Гогенштауфена перешли несколько влиятельных фигур — принц Генрих Кастильский, недавний соратник Карла Анжуйского по походу против Манфреда, рассерженный тем, что Карл не дал ему денег и иных вознаграждений в количестве, достаточном для удовлетворения немалого честолюбия этого испанца; римский патрицианский род Орсини, представленный в коллегии кардиналов и враждовавший с Климентом IV; еще одна влиятельная семья — Аннибальди и ее союзники и клиенты в среде римского плебса. Ряды армии Конрадина пополнили и многие бывшие сторонники и родственники Манфреда (например, Гальвано Ланча), сумевшие спастись от гибели или плена после Беневенто. В результате продвижение войска гибеллинов на юг превратилось в триумфальный марш, в то время как Карл был вынужден стянуть свои силы в пределы Regno для борьбы с повстанцами. «…И пристало к нему множество ломбардцев и тосканцев, — пишет Салимбене. — И по дороге он не встретил ни одного препятствия до самого места сражения…»{225}. Далее хронист замечает, что «этот Конрадин был юношей образованным и прекрасно говорил по-латыни»{226}.
Обе армии встретились 23 августа 1268 года у городка Тальякоццо, недалеко от границы Сицилийского королевства (ныне это итальянская провинция Д'Аквила). Днем ранее, когда его войско стояло лагерем у селения Скуркола, Конрадин отдал приказ, который зловещим образом предварял его собственную судьбу: он распорядился казнить Жана де Бресельва, командира одного из верных Карлу отрядов, попавшего в плен к гибеллинам во время стычки недалеко от Сиены двумя месяцами ранее{227}. Эта неожиданная жестокость удивила многих: рыцарей, попавших в плен в бою, в те времена практически никогда не казнили — нравы ухудшились значительно позднее[109]. Организовав казнь де Бресельва, юный король (его сторонники величали его именно так), вероятно, хотел продемонстрировать собственную решимость и непримиримый характер борьбы между ним и Карлом. Подобную оценку приписывают и Клименту IV, который якобы произнес: «Vita Conradi, mors Caroli, vita Caroli, mors Conradi»[110]. Как бы то ни было, утром 23 августа, когда началась битва при Тальякоццо, обе стороны хорошо сознавали величину ставок.
