Затем прошли годы. Замечательная личность Иоанна, его слава как вдохновенного проповедника, которой никто не мог у него отнять, его трагическая судьба и смерть на пути из одного места ссылки в другое, худшее, должны были окружить его ореолом в глазах всех христианских фракций, не принадлежавших к господствовавшей тогда в Византии николаитской церкви. На Западе он вскоре признан был святым неучаствовавшею в гонениях на него римскою церковью. Все фракции, кроме николаитской, уже давно считали его таким. И вот через тридцать лет после его смерти с ним случилось то же, что и со многими другими пророками древности, гонимыми при жизни. Сама его «великая продажница, Иезабель и Иродиада», чувствуя неудобство бороться с ним после его смерти, вдруг объявила свои собственные соборы над ним не имеющими никакого значения.
Обезвредив его для себя отнятием важнейших сочинений и утверждением, что в своих речах он боролся вовсе не с ней, а с давно умершей императрицей Евдоксией, она неожиданно причислила его в средин V века к числу своих собственных «святых». Взамен отнятых сочинений ему приписали ряд других, от многих из которых он, вероятно, пришёл бы в ужас. Как под легендарным именем поэта Гомера собирались в древности всевозможные героические поэмы, образуя «Илиду», «Одиссею» и даже «Войну мышей и лягушек», так и под именем Иоанна стали коллектироваться в средние века, кроме его действительных произведений, ещё различные речи византийских ораторов, имена которых затерялись. И вышло, неожиданным образом, как будто сам Иоанн произнёс целый ряд толкований на некоторые из своих собственных сочинений.
Финалом же всей этой эпопеи взаимных подлогов, ссор, искажений и непримиримых противоречий, подобной которой, можете быть, ещё не было в истории, явился через полтораста лет (553 г.) новый константинопольский собор. Он предал анафеме Оригена и его книги, а его последователей, Иоанна и Олимпиаду, так и оставил в числе своих святых. Написанный под его влиянием Юстинианов кодекс (565 г.) приравнял всех астрологов к отравителям.
Приложение I
Проверочные вычисления пулковских астрономов М. М. Каменекого и И. М. Ляпина
(Из писем Н. М. Ляпина)
Не теряя ни минуты времени, спешу сообщить Вам вычисленные нами для проверки Ваших выводов положения Меркурия, Венеры, Марса и Солнца. Вычисления велись Каменским и мной совершенно независимо по таблицам Леверрье. Надо заметить, что при вычислениях мы не принимали во внимание планетных возмущений и неравенств долгого периода, усчитав лишь всюду вековые возмущения. Мы получили следующие системы элементов (для равноденствия 395.0 года):
На основами этих элементов мы получили следующие гелиоцентрические долготы и широты для 30 сентября 395 года от среднего парижского времени (равноденствие 395.0 г.):
Для того, чтобы нанести положения этих планет на современную звёздную карту, я привёл долготы и широты к среднему равноденствию 1905 года и превратил их в прямые восхождения и склонения:
Отсюда видно, что Меркурий действительно находился в созвездии Весов, Венера в ноге Змееносца, а Марс под Персеем, в Овне.
Здесь мы даём положения с точностью до минуты, хотя точность наблюдений того времени и не могла быть более десятой доли градуса. Такой точности наблюдения достигают, между прочим, у Гиппарха.
Вычисления положений Юпитера и Сатурна не так просты, как для прочих планет. Дело в том, что здесь приходится считаться не только с вековыми возмущениями, но и с периодическими, и с возмущениями долгого периода (большое неравенство Юпитера и Сатурна), которые достигают за такой долгий промежуток времени значительной величины и сильно влияют на элементы, главным образом на истинную долготу в орбите и на долготу перигелия. Так, например, вследствие неравенства долгого периода долгота Сатурна увеличивается на 52', а долгота перигелия уменьшается на 2°. Величины очень значительные, которыми нельзя никоим образом пренебрегать. Таким образом мы принимали во внимание: 1) вековые возмущения, 2) неравенства долгого периода и 3) периодические возмущения (наиболее крупные члены, пренебрегая мелкими).
Как и прежде, вычисления велись нами совершенно независимо, что давало нам возможность контролировать друг друга. Мы получили следующие системы элементов:
На основании этих элементов мы получили следующие геоцентрические долготы и широты Юпитера и Сатурна для 30 сентября 395 г. 0 h среднего парижского времени:
Чтобы нанести эти положения на современную звёздную карту, я отнёс их к эклиптике 1905 года, приставив к ним поправку прецессии за 1510 лет (по долготе 21°0' и по широте -11'), и превратил полученные долготы и широты в прямые восхождения и склонения (эклиптика 1905.0 года).
(Отсюда видно, что Юпитер был действительно в Стрельце, а Сатурн в Скорпионе.)
Пулково, 3 июня 1906 г.
Преданный Вам Николай Ляпин.
Приложение II
Ньютон об Апокалипсисе
(Приложение ко 2-му изданию)
(Isaaci Newtoni Opera quae estant omnia. Commentariis illustrabat Samuel Horsley. T. V. Londini, 1785. На английском языке. Библиотека Пулковской обсерватории.)Когда осенью 1905 г. – я вышел из Шлиссельбургской крепости и успел немного ориентироваться в окружающей меня новой жизни, одно из первых моих предприятий было разыскать комментарий Ньютона к Апокалипсису. Великий астроном, казалось мне, не мог не заметить, что апокалиптические звери суть не что иное, как созвездия так хорошо знакомого ему неба.
Получив, наконец, эту книгу сразу в двух экземплярах – один на английском языке из библиотеки Пулковской обсерватории, а другой на латинском в подарок от Л. Ф. Пантелеева, я тотчас же принялся за их чтение. Но, к моему глубокому огорчению, Ньютон ни единым словом не дал понять, что ему известно совпадение апокалиптических зверей с созвездиями неба.
Конечно, в его время ещё нельзя было точно определить положения Меркурия, Венеры и Марса за полторы тысячи лет назад, а потому и вычислить время Апокалипсиса во всех подробностях, но всё же он должен был догадаться, что это книга астрологическая. Можете быть, как человек глубоко религиозный, он боялся такой мысли? Это предположение невольно приходило мне в голову, читая его мистическое толкование.
В своём вступлении[319] он говорит, что ложные апокалипсисы Петра, Павла, Фомы, Стефана и Керинфа были написаны в подражание истинному, и упоминает, что в конце IV века в Греции многие сомневались в достоверности самой книги (мы уже видели, что всё это было в начале V века). Затем он сразу переходит к тому положению, что толковать скрытое самим богом было бы безумием.
«Безумие истолкователей, – говорит он, – состояло в том, что они хотели предсказывать сроки и события, как если бы бог уполномочил их быть пророками. Этой необдуманностью они не только осрамили себя, но и вызвали презрение к самому пророчеству. Намерение бога было совсем другое. Он дал это пророчество, как и пророчества Старого завета, не для того, чтобы удовлетворить человеческое любопытство, позволив людям знать события заранее, но для того, чтобы после исполнения они были истолкованы самими фактами, и собственное предвидение бога, а не предвидение истолкователей, сделалось явным миру».
(The folly of interpreters hath been to fortell times aud things by this prophecy, as if God designed to make them prophets. By this rashness they have not only exposed themselves, but braught the prophecy also into contempt. The design of God was much otherwise. He gave this, and the prophecies not to gratify mens' curiosities by enabling them to forknow things, but that after they were fulfild, they might be interpreted by the event, and his own providence, not the interpreters be then manifested therby to the world. Idem p. 449.)
Понятно, что для самого гениального человека, подходящего к Апокалипсису с этой предвзятой мыслью, всё в нём должно было представляться тёмно и непонятно, и самые естественные сближения должны были казаться подозрительными и опасными.
«Будущее оправдает Апокалипсис, – говорит Ньютон далее, – а до тех пор удовольствуемся истолкованием того, что уже исполнилось (the event vill prove the Apocalips… till then we must content ourselves interpreting what hath been already fulfild, p. 449)».
Таким образом, совершенно оставляя в стороне всякие астрономические и астрологические сопоставления, Ньютон сразу бросается в мистику.
С этого момента всё у него пошло, так сказать, кувырком, как и у всех теологов. «Стеклянное море перед Троном неба» стало представляться ему не небесным сводом, а «медным полом между дверью иудейского храма и алтарём»: четыре животные «полные глаз внутри и около» – не созвездиями четырёх времён года, полными вечно мерцающих звёзд, а «серафимами, которые явились Исайи (в главе 4 его пророчества) в видении, подобном апокалиптическому» и т. д., и т. д.
