Третий известный нам крупный конфликт жителей Витебска с наместником произошел при преемнике Костевича — Иване Богдановиче Сопеге (1520–1529 гг.), в 1528 г.: осенью этого года к Сигизмунду I в Вильно явилась депутация от войта и мещан витебских с жалобой на то, что им от воеводы «кривды и тяшкости ся великие деяли и новины» — аналогичные описанным выше (поборы, сажание в «ланцуг» — на цепь и т. п.). Господарское решение тоже было таким же, как в 1516 г.: все эти «тяжкости», что Сопега «им ново был увел, за ся есмо им отставили», а воеводе было приказано, чтобы он «кривд и тяжкостей им не делал и новин не уводил, и заховал бы… их во всем водлуг привилев предков нашых и нашых»[783]. На этом, однако, инцидент не был исчерпан: около того же времени, как явствует из недатированного документа, записанного в 15-й книге Метрики, к королю явилась еще одна делегация из Витебска, на этот раз — и от бояр, и от мещан — они «жаловали господару королю его милости на воеводу витебского пана Ивана Богдановича Сопегу о свои тяжкости и крывды и теж били чолом господару… не хотячы того воеводы собе мети, абы его милость, водле прав и прывильев предков его милости и его милости самого, дал им иного воеводу»[784]. Действительно, в привилее Витебской земле, который Сигизмунд подтвердил без изменений 18 февраля 1509 г.[785], имелся пункт о замене неугодного жителям воеводы, и вот теперь витебляне попытались это свое право реализовать на практике. Сам воевода, находившийся тогда при господарском дворе, постарался оспорить правомочность депутации: он заявил, «иж тут их десятое части нет, которые ся на мене увзвазнили, а там множство старшых бояр и мещан, што лепших людей, о том ничого не ведають а ни того им поручали…», и просил господаря послать в Витебск «доброго а верного» человека для расспроса «тых добрых старшых бояр и мещан, которых там множество у Витебску ся зостало»[786]. Сигизмунд согласился с этим и постановил: если бояре и мещане в Витебске подтвердят свое нежелание видеть Сопегу воеводой и попросят его заменить, он удовлетворит их требование[787].
Что показало это расследование, мы не знаем, но известно, что Иван Сопега еще осенью 1529 г. оставался витебским воеводой: в сентябре указанного года Сигизмунд выдал правую грамоту по иску нескольких витебских путных слуг, жаловавшихся опять же на захват их земель Сопегой, однако на этот раз воевода сумел оправдаться, предъявив документы, подтверждавшие, что он те земли купил законным образом, а не отнял силой[788]. Но это — последнее упоминание И. Б. Сопеги в качестве витебского воеводы: в «листе» от 15 ноября 1529 г. на этом посту уже значился Ян Юрьевич Глебовича, а Иван Сапега именуется воеводой подляшским[789]. Таким образом, витебляне все-таки добились своего: к ноябрю 1529 г. ненавистный державца был сменен.
К числу привилегированных городов принадлежал также Минск, получивший 14 марта 1499 г., почти одновременно с Полоцком, грамоту на магдебургское право. По содержанию она почти полностью повторяет полоцкую грамоту, с той лишь разницей, что число радцев, избираемых в магистрат, в Минске меньше — 12 (в Полоцке, более крупном городе, — 20); меньше и размер взноса, уплачиваемого ежегодно в господарскую казну — 60 коп грошей (с Полоцка — 400 коп)[790]. В том же, что касается прав и привилегий, предоставляемых мещанству, обе грамоты совпадают: минские мещане точно так же освобождаются от суда наместника и иных «врадников», переходя под юрисдикцию магистрата; они освобождаются от подвод и сторожи (но не от мыта); получают гарантии от конкуренции иногородних купцов, право пользоваться лесом в трехмильной зоне вокруг города и т. д.[791] Вместе с тем, поскольку Минск, в отличие от Полоцка, не имел областного привилея, общий объем прав и льгот жителей Минска был меньшим.
С введением магдебургского права в Минске сразу вспыхнули трения между наместником, кн. Богданом Ивановичем Жеславским, и новыми органами управления (войтом, бурмистрами и радцами), попытавшимися присвоить себе причитавшиеся наместнику доходы; жаловался кн. Богдан и на мещан, отказавшихся ремонтировать городскую мельницу. Выслушав дело, господарь принял сторону наместника и велел мещанам и раде, «ажбы наместника нашого послушны были в наших делех»[792]. И в Минске, как и в Полоцке, видно переплетение старого и нового, та двойственность административного и судебного устройства городов с магдебургским правом, которую справедливо подчеркивал Ю. Бардах[793]. Конфликты с местным населением возникали у Богдана Жеславского и в дальнейшем: так, в мае 1528 г. рассматривался иск нескольких подданных Минского повета, жаловавшихся на «кривды» наместника; истцы выиграли дело, кн. Жеславскому было запрещено вводить новые повинности[794].
Наконец, положение еще одного крупного русского города, Смоленска, в Литовской державе также определялось особыми привилеями. Древнейший из них был выдан Витовтом, взявшим Смоленск в 1404 г., однако он не сохранился[795]. Не дошел до нас и привилей Казимира, выданный в бытность его великим князем, до получения польской короны (т. е. до 1447 г.), — как считают многие исследователи, это произошло сразу после подавления восстания в Смоленске и возвращения его под власть Литвы, в 1442 г.[796] Содержание этого документа может быть реконструировано по тексту подтверждения Александра 1505 г., в котором он именуется «привилеем-маестатом»[797]. В ряде статей смоленская грамота обнаруживает сходство с полоцким, но особенно — с витебским привилеем, на что уже обращалось внимание в литературе[798]. Это относится к таким пунктам смоленского привилея, восходящим к грамоте Казимира, как неприкосновенность церковного имущества, гарантия права завещания, обязательство «по неволи замуж… не давати», порядок разрешения конфликтов («свар») между горожанами, освобождение от подводной повинности (кроме случая приезда самого господаря), а также добавленная позднее (после жалобы смольнян на наместника Миколая Радзивилла) статья, запрещавшая сажать «в малых делех» «через поруку… в доводню» (аналогично в полоцком и витебском привилеях «в нятство»)[799]. Ряд положений характерен именно для смоленской грамоты: освобождение горожан от тамги, обязательство не держать в Смоленске корчмы, отмена Казимиром ежегодной подати в 100 руб., уплачиваемой ранее городом; наконец, специальная запись об уравнении в правах князей, бояр и панов смоленских с князьями, панами и боярами литовскими[800].
В целом, однако, можно согласиться с наблюдением И. В. Якубовского о том, что смоленский привилей 1440-х гг. был беднее по своему содержанию, чем аналогичные грамоты Полоцку и Витебску[801]. Но в определенной мере это компенсировалось новыми льготами и гарантиями, полученными Смоленском в конце XV — начале XVI в. благодаря настойчивой борьбе горожан за свои права. Так, во время наместничества Миколая Радзивилла (1482–1486 гг.)[802] смольняне били на него челом господарю и добились выдачи двух грамот, отменявших все новины, введенные наместником и его урядниками, и установивших «все по старому, как перед тым бывало» — эти распоряжения Казимира были внесены в подтвердительный привилей 1505 г.[803] Здесь же зафиксированы указания великого князя Александра смоленскому наместнику Юрию Глебовичу (1492–1499 гг.)[804], регламентировавшие отношения местных властей с населением: наместнику было приказано, чтобы он «подвойских бы которых зброднев отставил и обрал бы на подвойщанье добрых людей, не зброднев, которые бы мещаном любы были… и окольничих бы слуги не казали им людей драпежити» (грабить. — М. К.)[805]. Но право требовать замены неугодного наместника, записанное в полоцком и витебском привилеях, смольнянам так и не было дано.
В начале XVI в. жители Смоленска добились новых льгот от верховной власти. В великокняжеской грамоте от 8 августа 1500 г. говорится, что господарю били челом «староста места Смоленьского и вси мещане, ото всего места Смоленского, абыхмо им мыто… отпустили по всей нашой земле» — просьба была удовлетворена: мещане получили освобождение от мыта сроком на 15 лет[806]. Тогда же им был выдан специальный «лист» на торговлю воском[807]. Примечательно, что если должности окольничих, подвойских, ловчих и т. п. упоминаются в источниках рядом с наместником, как стоящие над мещанским населением (и нередко его притеснявшие[808]), то староста «места Смоленского» выступает как представитель мещан[809]. Помимо приведенной выше грамоты 1500 г. это явствует и из «листа» Александра от 16 августа 1502 г., где сказано, что королю и великому князю Александру били челом «староста места Смоленского и вси мещане», жалуясь на разорение от размещенных в городе наемных солдат и прося облегчить им налоговое бремя; господарь освободил их на шесть лет от серебщины, ордынщины и иных «поплатков»[810]. Кроме того, в 1505 г., как уже говорилось, по челобитью всех городских сословий Смоленск получил подтверждение привилея Казимира и последующих пожалований. И при преемнике Александра, Сигизмунде I, за короткий промежуток времени до взятия Смоленска войсками Василия III, т. е. между 1506 и 1514 гг., город получил несколько новых великокняжеских грамот: они упоминаются, во-первых, в жалованной грамоте Василия III Смоленску 1514 г.[811], а во-вторых, в описях царского и посольского архивов XVI — начала XVII в.: в Описи Царского архива названы «три грамоты старые Жигимонта короля жаловальные, да две грамоты мещанских»;[812] а в Описи архива Посольского приказа 1614 г. указана «грамота жал овальная Жигимонта, короля полсково, по челобитью смоленского владыки Варсонофья и околничих и князей и детей боярских и всех посадцких людей»[813].
