Когда послы в Народном собрании изложили эти требования победителей, выступил один из первых граждан, по имени Гисгон, и советовал отказаться от такого унизительного мира. Толпа, разом и мятежная, и трусливая, слушала его с одобрением, но Ганнибал, подбежав к возвышению для оратора, схватил Гисгона за плечи и столкнул вниз. Открытое насилие, невиданное в свободном государстве, возмутило Собрание, народ грозно шумел, и Ганнибал в испуге и раздражении принялся оправдываться.
— По девятому году, — начал он, — я простился с отечеством и был вдали от него тридцать шесть лет. Военному искусству, мне думается, я выучился хорошо, но гражданским порядкам и законам меня должны выучить вы.
Извинившись перед Гисгоном, он еще раз повторил прежние свои доводы, доказывая, что Карфагену необходим мир, какой бы то ни было, хотя бы даже несправедливый.
Послы возвратились к Сципиону и сообщили ему, что Карфаген принимает его условия. Объявляется перемирие на три месяца, чтобы за это время карфагеняне побывали в Риме и сенат подтвердил соглашение, заключенное Сципионом. Сопровождать карфагенских послов Сципион отрядил Луция Ветурия Филона.
Пока пунийское посольство добиралось до Рима, наступил март, срок службы консулов и других высших в государстве властей завершился, а на их место так никто и не был избран. Много раз собирался народ и всякий раз расходился ни с чем, потому что набегали грозовые тучи, гремел гром, сверкали молнии, свидетельствуя, что боги гневаются, а когда боги разгневаны, люди никаких важных решений принимать не должны. Сенат с неописуемым восторгом выслушал Филона, а прием послов отложил до той поры, когда вступят в должность новые консулы.
Выборы состоялись. Консульскую власть народ вручил Гнею Корнелию Лентулу и Публию Элию Пету.
Консул Гней Лентул горел желанием получить провинцию Африку и отказывался вести какие бы то ни было дела, покуда сенат не исполнит его желание. Но, как и в предыдущем году, народ, а за ним сенат постановили власть над Африкой оставить Публию Сципиону.
Наконец карфагенские послы появились перед сенатом. Это были поистине самые первые люди своего государства, и, видя их преклонный возраст, видя знаки высшего достоинства, которые их украшали, сенаторы говорили про себя: «Да, теперь неприятель действительно просит мира». Заговорил глава посольства, известный враг партии баркидов, постоянно требовавший прекращения войны с Римом; тем больше доверия и сочувствия вызвала его речь. Одни обвинения против Карфагена он признавал без спора, другие отклонял, а главным образом молил римлян не брать дурного примера с карфагенян — быть умеренными и скромными в счастье, не раздражать бессмертных богов надменным самодовольством.
Остальные послы только взывали к состраданию, сравнивая былую мощь своего города с нынешним его унижением. Еще недавно, восклицали они, почти весь мир был покорен нашему оружию, а теперь у нас нет ничего, кроме городских стен. Да и самый город, и алтари домашних богов мы сохраним лишь тогда, если победители смилостивятся и укротят свой гнев.
Эти мольбы и жалобы, по-видимому, растрогали римлян, и только один сенатор вскочил с места и закричал:
— А какими же богами думаете вы клясться, заключая новый договор, после того как обманули всех богов, свидетелей прежнего нашего союза?!
Но глава посольства отвечал, не промедлив ни мгновения:
— Теми же самыми, потому что и мы, и вы убедились, как беспощадны они к нарушителям договоров.
Сенат уже был готов принять постановление о мире, но снова вмешался одержимый честолюбием и завистью к Сципиону консул Ленту. Снова пришлось обратиться за помощью к Народному собранию, и народ снова подтвердил свою волю: мир с Карфагеном заключить Публию Корнелию Сципиону.
Итак, карфагенские посланцы возвратились домой, и мир был заключен. Пунийцы выдали слонов, перебежчиков, пленных и флот. Все суда — а их набралось до пятисот — Сципион распорядился вывести из гавани и сжечь. Заметив внезапно этот далекий пожар в открытом море, карфагеняне почувствовали такое отчаяние, словно не корабли их горели, а самый город.
Надо было платить первый взнос из дани в десять тысяч талантов, наложенной победителями, и для государства, истощенного войною, это оказалось совсем не просто. Стон и плач стоял в курии, и лишь Ганнибал улыбался.
— Что же ты смеешься? — крикнул ему кто-то. — Ведь это из-за тебя мы льем слезы сегодня!
И Ганнибал ответил:
— Если бы душу можно было разглядеть так же легко, как лицо, ты бы понял, что это за смех, — смех сердца, обезумевшего от горя. А впрочем, какой бы он там ни был, мой смех уместнее и пристойнее, чем ваши гнусные слезы! Когда у нас отняли оружие, сожгли наши суда, запретили нам воевать с нашими врагами, — вот бы когда вам плакать! Но мы лишь в той мере способны ощутить общую беду, в какой она коснется наших собственных дел, и нет для нас боли острее, чем расставаться с деньгами!
Водворив мир на суше и на море, Сципион с большою частью своих воинов переправился в Сицилию, а из Сицилии — в Италию. Триумф, который он справил, вступая в столицу, блеском своим затмил все, что видел Рим прежде. И первым среди римских полководцев он получил прозвище по имени покоренной земли — прозвище «Африканского».
Хроника Альфонсо III — раннесредневековая хроника, написанная на латыни. В хронике описана история Пиренейского полуострова со времени правления вестготского короля Вамбы до конца правления короля Астурии Ордоньо I. Хроника названа по имени своего предполагаемого автора, короля Альфонсо III Великого. Время ее создания — приблизительно 887–888 гг. По вопросу авторства среди историков идут дискуссии: есть точка зрения, что автором хроники был сам король, и мнение, что это мог быть один из высокопоставленных придворных или церковных иерархов. Бесспорно, что хроника была составлена в королевском скриптории Овьедо. В «Хронике Альфонсо III» содержится одно из самых подробных описаний битвы при Ковадонге.
8. Арабы, после захвата королевства, убили многих мечом, а остальных подчинили себе, договорившись о мире. Город Толедо, победитель всех народов, пораженный, пал, побежденный Исмаилитами; подчиненный, он стал служить им. Они поставили префектов над всему провинциями Испании и платили дань королю Вавилона многие годы до тех пор пока не избрали собственного короля и не основали отдельное королевство в благородном городе Кордобе[45]. В то самое время, в местности Астурийцев, в городе Гихоне был префект именем Муннуса, соратник Тарика. Пока он держал префектуру, Пелайо, меченосец королей Витицы и Родерика, удрученный властью Исмаилитов, прибыл в Астурию вместе с сестрой. Из-за нее Муннуса отправил Пелайо в Кордобу в качестве посланника[46]. Прежде чем Пелайо вернулся, Муннуса женился на его сестре. Когда Пелайо вернулся, он никоим образом не одобрил брака. Поскольку он уже думал о гибели церкви, он поспешил смело заявить об этом. Злобный Тарик послал к Муннусе солдат с приказом схватить Пелайо и отправить в Кордобу, закованного в цепи. Однако, когда они явились в Астурию, пытаясь коварно захватить его в деревне Брес, Пелайо от товарища узнал о планах Халдеев. Видя, что будет невозможным сопротивляться такому великому числу Сарацин, Пелайо прорвался через их ряды, бежал и прибыл на берега реки Пилоны[47]. Он обнаружил, что она широко разлилась, переплыл ее с помощью лошади, на которой сидел, и скрылся в горах. Сарацины закончили погоню. Как только Пелайо достиг гор, он присоединился к людям, которые там собрались. Он взобрался на высокую гору, называемую Аусеба, и отправился в пещеру на той стороне, которую считал самой безопасной[48]. Из этой огромной пещеры течет поток, называемый Энна. После того, как Пелайо послал свои приказы всем Астурийцам, они собрались вместе и избрали его своим главой[49]. Услышав об этом, воины посланные за ним, вернулись в Кордобу и поведали все своему королю, сказав, что Пелайо, как предполагает Муннуса, мятежник. Услышав об этом, король, охваченный безумной яростью, приказал собрать со всей Испании огромную армию и послать в Астурию, во главе ее он поставил своего товарища Алькама. Он приказал Оппе, епископу Толедо и сыну короля Витицы[50] — из-за предательства которого и погибли Готы — отправиться с Алькамой и войском в Астурию. Тарик посоветовал Алькаме, что если Пелайо откажется договориться с епископом, его нужно захватить силой и доставить в Кордобу. Ведя армию в почти 187 000 воинов, они вошли в Астурию.
9. Пелайо со своими приверженцами находился на горе Аусеба. Вражеская армия приблизилась к ней и расставила неисчислимое множество шатров у входа в пещеру. Епископ Оппа поднялся на холм перед Ковадонгой и спросил Пелайо: «Пелайо, Пелайо, где ты?» Пелайо, находясь у входа, ответил: «Я здесь». Тогда епископ сказал ему: «Я предполагаю, ты помнишь, мой брат и сын, как некоторое время назад вся Испания была подчинена единому порядку, установленному Готами, и тем превосходила все остальные земли в силе и знании. Если вся армия Готов оказалась неспособна противостоять нападению Исмаилитов, то как ты надеешься защитить себя на вершине этой горы? Мне кажется это сложным. Лучше прислушайся ко мне и отверни душу от этого решения, так чтобы ты мог наслаждаться дружбой Халдеев и иметь от того множество выгод». На это Пелайо ответил: «Разве не читал ты в священных писаниях, как церковь Господня сравнивается с горчичным зерном, которое вырастет божьей милостью?» Епископ ответил: «Разумеется, я читал». Пелайо сказал: «Христос — наша надежда на то, что из малой горы, которую ты видишь, благополучие Испании и войско Готов будут восстановлены. Я верю, что обещание Господа, данное Давиду, осуществится через нас — “Я посещу их неправедности с розгами и грехи их с плетьми; но не удалю милость мою от них”. Поэтому, полагаясь на милость Иисуса Христа, я презираю и не боюсь многочисленности врагов. Что же до битвы, которой ты пугаешь нас, есть у нас заступник перед лицом Отца — Господь Иисус Христос, который способен освободить нас от этих ничтожеств». Епископ повернулся к войску и сказал: «Идите вперед и сражайтесь. Вы слышали, что он мне ответил. Мне кажется, вы никогда не достигнете мира с ним, кроме как силой меча».
