В Австро-Венгрии наиболее жестокими лагерями для интернированных являлись Талергоф и Терезин, где в нечеловеческих условиях содержались заподозренные в симпатиях к русским галицийские украинцы, и прежде прочих — православные карпатские русины. После войны даже был выпущен так называемый Талергофский альманах — «Пропамятная книга австрийских жестокостей, изуверств и насилий над карпато-русским народом во время всемирной войны 1914–1917 гг.». Это свидетельства того террора и репрессий, что проводились австрийцами на собственных же территориях Галиции. Уже впоследствии отмечалось, что «с началом Первой мировой войны русские, живущие в Прикарпатской Руси, подверглись настоящему геноциду. Австро-венгерские власти провели масштабные чистки русского населения, жертвами которых стали несколько сотен тысяч человек — расстрелянных, повешенных, лишенных крова и замученных в лагерях. Австрийские концлагеря Талергоф и Терезин, забытые сегодня, были первыми ласточками, предшественниками германских Освенцима, Дахау и Треблинки. Именно в Талергофе и Терезине была опробована политика массовых убийств мирного населения».[198]
Помимо того, предвоенные договоренности международных правоотношений говорили о солдатах — профессионалах. А тут в плен, по сути, стали попадать уже обычные ополченцы. Отсюда и все сложности с определением их статуса и подзаконности международным правовым нормам: «Уже в самом начале войны понятие военного плена было чрезвычайно расширено. В войне, в которой принимали участие все массы народонаселения воевавших стран, фактически было трудно провести границу между комбатантами и некомбатантами с точки зрения тех военных задач, которые являются основной причиной существования института военного плена».[199]
Соответственно, «русскими» гражданскими пленными считали и тех австрийских подданных, что подверглись репрессиям в годы войны со стороны своих же властей. Можно быть уверенным, что количество гражданских пленных на территории Австро-Венгрии существенно превышало число таковых в Германии. Некоторые интернированные находились в концлагерях целыми семьями, включая и младенцев. Характерная выдержка из письма: «Покорнейше прошу прислать мне здесь по вашей возможности каких съестных припасов для моей больной дочки. Она имеет 1 год 8 месяцев от роду, а для меня сухарей, муки, рису… Муж находится на войне, я и дочка моя нуждаемся в лучшей пище, а денег нет, чтобы купить». Участь этих несчастных была ужасна и смягчалась лишь действиями Международного Красного Креста, ибо кто же будет помогать австрийским подданным, репрессированным собственным правительством?
Как только было окончательно осознано, что война закончится еще не скоро, в недостижимом, отдаленном будущем, организация снабжения военнопленных стала приобретать черты четкости и пунктуальности наряду с централизацией. Первоначально русские пленные в Германии получали продукты через откупщиков, которые невероятно наживались на этом (возможно, плохое качество продуктов в какой-то мере объясняется и этим обстоятельством, что, правда, не снимает вины с германского правительства, в ведении которого находятся пленные по международному праву). Дабы не расходовать продовольствие зря, летом 1915 года в Германии по инициативе военного министерства была образована «комиссия для выработки единообразного плана питания военнопленных». Сосредоточение проблемы в руках военного ведомства позволило не то чтобы улучшить (к этому не существовало объективных предпосылок), но наладить снабжение пленных продовольствием в размерах, достаточных для выживания.
Кроме снабжения по твердым ценам, контролируемым, как и многое прочее, военным ведомством, оптовые закупки продовольствия давали еще большую экономию. Теперь проблема питания стала напрямую подчиняться комендантам лагерей. С этого момента продовольствование пленных приобрело те черты, что прекрасно отмечены в отчете российской сестры милосердия А. В. Тарасевич: «Все питание наших военнопленных можно охарактеризовать так: они получают ровно столько невкусной пищи, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду и не чересчур быстро истощаться. Все калории исчислены научно, и пленные с голоду пока действительно не умирают, но ощущение голода у них не проходит».[200]
По данным И. Ф. Рапчевского, с июня 1915 года мясной паек для пленных представлял собой: 100 г солонины в воскресенье, 120 г свинины в среду, 120 г баранины в пятницу. Раз в неделю вместо мяса — 30 г консервов, раз в неделю — 30 г свиного сала, раз в неделю — 160 г кровяной колбасы к ужину. Раз в неделю к ужину — сельдь в 160 г, два раза в неделю к обеду взамен мяса — вяленая или соленая рыба в 150 граммов. Эти цифры представляют официальные данные, ставшие известными в России к 1916 году. Однако на практике жизнь оказывалась не столь оптимистичной, нежели на бумаге, да еще с официальной печатью. Русский врач говорил о ситуации в лагерях для военнопленных в 1915 году: «Мы были посланы на эпидемию тифа в солдатские лагеря — случаи тифозных заболеваний были, но подавляющее большинство солдат умирали от истощения — голодной смертью… все листы, на которых было написано распределение питательных продуктов (белков, жиров, углеводов), и цифры были фальшивые. Того, что там было написано, пленный не получал никогда, это был подставной, оправдательный документ».[201]
Тем не менее повторимся, что случаи смертности, хотя и довольно многочисленные в сравнении с войнами недавнего прошлого (например, русские пленные в Японии в 1904–1905 гг.), все-таки не выходили за пределы допустимых величин. За всю войну умерли восемь русских пленных из каждых ста, и потому применительно к 1915 году говорить о высокой смертности именно от голода представляется преувеличением. Высокий процент смертности давали и такие обстоятельства, как тяжелые работы и издевательства над пленными со стороны охраны лагерей. Плюс те же самые эпидемии. Вернее было бы сказать, что гибель русских военнопленных от эпидемических заболеваний стала бы меньшей в случае нормального питания. Но об этом не могло быть и речи.
Для того чтобы организацией преодолеть общую нехватку ресурсов, немцами был выработан специальный план питания военнопленных. Так как только русские не получали помощи с родины, то этот план фактически относился лишь к русским. Специалистами была тщательно исчислена та самая «научная» норма, что охарактеризована А. В. Тарасевич. В качестве результата исчисления, «по мнению специалистов, германская доза питания представляет терпимый минимум, но лишь при условии, если действительно все указанные в плане продукты являются, так сказать, полноценными. Но дело в том, что даже в самом плане питания имеются указания на возможность и допустимость суррогатов, хотя и так целый ряд продуктов представляет собой не что иное, как суррогаты. На практике эта возможность привела к тому, что почти все наиболее ценные в питательном отношении продукты заменяются малоценными суррогатами…».[202] Цена пайка для пленного в день с середины 1915 года составила 58 пфеннигов, без хлеба.
К сравнению. Пленным можно было покупать пищу в лавочках для пленных, но оплата тяжелого труда была ничтожной, если вообще была, а цены — большими. «Спрашивается, сколько этого продовольствия может купить себе военнопленный, когда производительность его суточного труда оценивается на самых тяжелых работах максимум в 10 пфеннигов, а то и в 2,50 пфеннига, когда кило хлеба из испорченной муки продается там за 50 пфеннигов?»[203] Одним словом, немцы всячески извлекали выгоду даже и в таком случае.
В то же время австро-германские военнопленные в России питались существенно лучше, нежели их русские коллеги по несчастью. В России длительное время соблюдались нормы международного права в том отношении, что пленный должен получать такое же количество пищи, что и взявшие его в плен солдаты противника. Вернее, соблюдение норм старались приближать к требуемым, так как сокращения пайковых выдач практиковались в ответ на размер пайка для русских пленных в Германии и Австро-Венгрии. Например, согласно приказу главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта ген. Н. И. Иванова от 20 июля 1915 года, суточная дача для неприятельского пленного составляла следующие цифры:[204]
В это время русский солдат получал паек в два с половиной фунта хлеба (столько же — работающий неприятельский пленный), фунт мяса (пленный — меньше лишь на четверть), сто граммов крупы (столько же и пленный), и лишь сахара пленный получал примерно в два с половиной раза меньше русского солдата. Характерно, что вплоть до кризисной зимы 1916–1917 гг. размер пайка не сокращался. Например, паек для австро-германских военнопленных, занятых на фронтовых работах, согласно приказу главнокомандующего армиями Западного фронта ген. А. Е. Эверта от 8 февраля 1916 года за № 2998, составлял: 2,5 ф. хлеба, 24 зол. крупы, полфунта мяса, 11 зол. соли, 60 зол. сырых овощей, 5 зол. сала или масла, 4 зол. подболточной муки, ¾ зол. чая, 12 зол. сахара. Отметим, что этот паек был выше, нежели паек для беженцев, которые вовсе не получали мяса, а все прочее, кроме крупы, — несколько меньше. Или в преддверии Брусиловского прорыва 4 мая 1916 года главный полевой интендант сообщил, что ежедневный хлебный паек для пленных, привлекаемых к окопным работам, — 3 фунта хлеба или 2 фунта 25,5 золотников муки.[205] Даже осенью 1916 года, когда уже назревал кризис снабжения, работавшие в пределах Юго-Западного фронта неприятельские военнопленные получали паек в прежних размерах.
