В нумизматической литературе достаточно давно описаны так называемые «спасские деньги». А. В. Орешников, посвятивший «спасским деньгам» специальное исследование и знавший о существовании некогда Спашского удела, тем не менее, не рискнул связать с ним чеканку указанных монет. Сомнения выдающегося знатока удельной нумизматики вызывали два обстоятельства. Во-первых, согласно родословным документам XVII в. центр бывшего удела именовался Павшино и «такое производство княжеского прозвища от географического имени с совсем другим корнем для меня непонятно», во – вторых, удел представлялся исследователю слишком незначительным, чтобы чеканить собственную монету[784].
А. В. Орешников справедливо не усматривал связи между прозвищем Спажских – Спашских и топонимом Павшино («Павша» – уменьшительная форма имени «Павел»), но не знал о существовании других, более ранних документов, где топоним выглядит как «Спаши» – «Испаши», легко согласуясь с прозвищем князей. Что же касается неоспоримой незначительности Спашского удела, то недавняя сенсационная находка штемпеля для чеканки подражаний золотоордынским монетам на одном из городищ под Веневом[785] показывает, что ограниченное по объему изготовление собственной монеты могли осуществлять и князья, обладавшие скромными уделами[786].
Для нашего сюжета важно подчеркнуть, что «по внешнему виду спасские деньги очень приближаются к рязанским», и это, как отмечал А. В. Орешников, «заставляет меня искать… Спасский удел где-нибудь в пределах Великого княжества Рязанского»[787]. Как помним, согласно литовско-рязанскому договору 1427 г. «Спаши» – «Испаши» действительно были рязанским владением, неясно только, с какого времени.
Второй из топонимов литовско-рязанского докончания, «Заколотен Гордеевскои», вряд ли имел отношение к Колтеску «Списка русских городов дальних и ближних», городу на Оке вблизи Каширы[788], но очевидным образом был связан с другим родовым владением тех же князей Волконских, Гордеевом. В духовной Ивана III (1504 г.) великий князь московский, в это время уже распоряжавшийся Волконой, благословил сына, князя Андрея Ивановича г. Алексином «с Волконою, и с Кониным, и з Гордеевым, и с Нюховою»[789].
Собственно «Заколотен» надо, очевидно, понимать как Заколоден и связать с р. Колодной, правым притоком Упы[790]. Местность с названием «Колодна» впервые упоминается в выше цитированной духовной великого князя московского Ивана III 1504 г. и в разрядных книгах под 1508 г. в связи с набегом татар, которые «пришли…на Одоевские места и на Белевские… а иные тотаровя, отделяся, пошли… на Олексинские места, и на Колодну, и на Веневу»[791]. Позднее здесь находился Колоденский стан Тульского уезда, где даже в последней четверти XVI в. все еще компактно располагались владения князей Волконских, «старые их вотчины… два села с полуселом, семь деревень с полудеревнею да починки»[792].
Если такая трактовка топонима «Заколотен Гордеевскои» справедлива, то, в таком случае, его надо понимать как часть Гордеева, располагавшуюся за р. Колодной и, очевидно, примыкавшую к Колодне духовной Ивана III.
Итак, среди «изъятий» договорной грамоты 1427 г. кроме собственно рязанских земель указаны и земли Волконского удела. Очевидно, в момент заключения договора кто-то из Волконских князей служил рязанскому князю Ивану Федоровичу. А. В. Шеков полагает, что между 1445 и 1449 гг. Волконские служили Литве[793]. Реально, однако, можно констатировать лишь то, что по литовско-рязанскому договору Витовт распоряжался какой-то частью рязанской на тот момент Волконы.
Надо заметить, что текст докончания вообще-то не дает прямых оснований считать изъятие указанных шести рязанских территорий произведенным именно в пользу Витовта: договор лишь констатирует, что великий князь литовский письменно подтверждает нерушимость старых границ удела своего «слуги» за исключением указанных пунктов. Тем не менее, высказывалось предположение, что эти «изъятия» из рязанских владений принадлежали еще Витовту, имевшему на них ярлык хана Тохтамыша[794], а по некоторым из шести топонимов, включая «Тулу», строится гипотетическая граница между Рязанью и Литвой[795].
Весьма необычно в канцелярской практике употребление деепричастия «вынемши», зафиксированное в нашей грамоте. Совершенно естественным представляется вопрос, что означает это «изъятие».
У литовско-рязанского договора существует «двойник», литовско-пронское соглашение, заключенное тем же Витовтом и великим князем пронским Иваном Владимировичем[796]. Формуляры «докончаний» не просто близки, а совпадает буквально дословно, за исключением, естественно имен собственных, топонимов, а также пункта об «изъятии» неких административных единиц внутри удела.
Л. В. Черепнин отмечал уникальный для русской практики тип формуляра обеих грамот, назвав их, совершенно справедливо, «актами коммендации»[797], по сути установления тотального контроля над княжествами со стороны Литвы. Исследователь отнес оба документа к периоду около 1430 г. или даже непосредственно к этому году[798], связав заключение литовско-рязанского и литовско-пронского договоров с визитом в 1430 г. обоих великих князей в Троки на несостоявшуюся коронацию Витовта. Надо сразу заметить, однако, что о пребывании в этом году в Литве пронского князя, в отличие от рязанского, источники не сообщают.
Иная, более точная дата заключения соглашений определена достаточно давно – лето 1427 г. Так оба договора датировали Д. И. Иловайский[799], А. Прохаска[800], А. И. Барбашев[801], М. К. Любавский[802]; с датировкой докончания 1427 г. согласился и А. А. Зимин[803].
Заключение обоих договоров, стало звеном в цепи сходных событий во взаимоотношениях Литвы с русскими княжествами, следствием уникальной внешнеполитической ситуации лета 1427 г., времени пика могущества Витовта в Восточной Европе[804]. Летом этого года великий князь литовский совершил поездку в свои восточные владения, во время которой великие князья рязанский, пронский и новосильский, а также вдова Воротынского князя изъявили покорность Витовту и заключили с последним договоры.
В историографии обычно речь идет только о двух докончаниях, литовско-рязанском и литовско-пронском, тексты которых сохранились[805], но определенно существовал и третий, литовско-новосильский, относившийся к тому же 1427 г. и, главное, того же «служебного» содержания. В 1459 г. новосильско-одоевские князья Иван Юрьевич и Федор и Василий Михайловичи подписали «лист перемирный» с королем польским и великим князем литовским Казимиром IV, по которому «господарь король и великий князь… слуг своих пожаловал, прынял у службу по дяди своего великого князя Витовта докончанъю»[806]. А 3 августа 1427 г. Витовт заключил четвертый за год, хотя и тоже неравноправный, как рязанский, пронский и новосильский, но не «служебный», договор, на этот раз со своим тверским племянником Борисом Александровичем[807] (матерью великого князя была сестра Витовта, великая княгиня Мария Кейстутовна).
Существует мнение, что рязанско-литовский договор был заключен во время личного визита Витовта в Рязань[808], причем не в 1427, а в 1428 г., в ходе якобы имевшей место второй поездки литовского князя в столицу Рязанского княжества[809]. Мало того, что такого рода поездка в столицу вассала была бы во всех отношениях умалением чести литовского князя[810], но место встречи великого князя рязанского Ивана Федоровича с Витовтом в 1427 г. выясняется довольно легко по источникам: она состоялась, по весьма аргументированному предположению Д. И. Иванова, в одной из пограничных литовских крепостей, Любутске или Мценске[811]. В следующем, 1428 г. встреча тоже имела место не в Рязани, а на территории Литвы, и ей предшествовали события, наглядно продемонстрировавшие степень влияния великого князя литовского на русские дела.
Через год после заключения договоров о «даче в службу» рязанского князя Витовт «в силе велице», в сопровождении, князя Свидригайло и многочисленных литовских и польских князей ходил в поход на Новгород Великий[812], занявший все летние месяцы.
План летней кампании был разработан уже в начале апреля. Именно тогда из Ковно в Мальборк, столицу Ордена, великий князь литовский отправил письмо шуту магистра Пауля Руссдорфа, Хенне (Henne то есть Курица, обычно в русской транслитерации Генне) с приглашением принять участие в походе на Новгород[813]. На «Петрово заговенье» Витовт «мир (с Новгородом. – А. Л.) разверзе», «паки по том пять недель изыде» во главе литовской армии под Новгород, где «Литва» «бысть на шестои недели», в середине июля[814]. В августе, «смирив» новгородцев, Витовт вернулся в Литву с контрибуцией в 11 000 рублей[815].
