12 апреля 1537 г. он послал в Москву другого боярина, князя Ф. Д. Пронского, «бити челом о своих великих обидах»[989]. Посылка Пронского не достигла своей цели: позднее он был схвачен и брошен в темницу. Дело в том, что правительство Елены Глинской на заседании Боярской думы уже приняло решение о вызове старицкого князя в Москву[990]. Яркую картину разгрома заговора старицкого князя дают «Повесть о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого» и Вологодско-Пермская летопись. В Вологодской летописи рассказывается следующее: «Здумав великая княгини Елена з бояры имати князя Ондрея Ивановича и посла по него в Старицу. И князь Ондрей Иванович послышел то, что великая княгини з бояры думает, а хотят его имати, и князь Ондрей Иванович из своею княгинею и з князи и з бояры и со всеми своими людьми из Старицы выехал, а пошол к Новугороду к Великому. И князь великий и великая княгиня послали за ним»[991].
Князь Андрей бежал из Старины 2 мая 1537 г., двинувшись по направлению к Новгороду[992], «со многю силою»[993]. Князем посылались грамоты, «чтоб ноугородцы ему служили и взяли его собе в Новгород»[994].
Из Москвы был послан ряд церковных иерархов[995] во главе с епископом крутицким Досифеем, а также князья И. Ф. и Н. В. Оболенские «со многими людми», которые должны были доставить к великокняжескому двору мятежного князя.
Пытаясь сделать Новгород центром сопротивления великокняжеской власти («Новгород засести»), князь Андрей Иванович надеялся привлечь на свою сторону новгородских служилых людей. Этот план для Руси был чреват серьезными последствиями тем более, что стариц-кий князь демагогически объявлял себя противником боярского своеволия: «Князь великий мал, а держат государство бояре, и вам у кого служити? А яз вас рад жаловати»[996] На сторону князя Андрея перешел ряд представителей феодальной знати, в том числе князь Иван Семенович Ярославский «и иные многие»[997]. В самой Москве происходило, очевидно, волнение горожан.
Энергичными мерами правительство Елены Глинской предотвратило серьезную угрозу, нависшую над страной. Князю Н. В. Оболенскому было послано предписание поспешить к Новгороду и отрезать тем самым путь князю Андрею[998]. Не поддержала старицкого князя и основная масса новгородского населения: «владыко новгороцкой Мокарей и намесники, и вси новгородци его в Новгород не пустили», отправив в Бронницы большой отряд дворецкого И. Н. Бутурлина, оснащенный артиллерией[999]. Спешно (в течение пяти дней) был укреплен город, готовившийся выдержать даже самую сильную осаду (произведено было строительство «града» на Торговой стороне; Софийская сторона отстроена была еще раньше)[1000].
Все это привело к быстрому распаду лагеря князя Андрея Ивановича. Мятежного князя стали покидать даже старицкие дети боярские, составлявшие основной контингент его войска[1001]. Никаких надежд на успех авантюры у князя Андрея уже не было. Он попытался бежать «за рубеж», повернул к Старой Русе, но был настигнут войсками князя И. Ф. Овчины-Оболенского в трех верстах от Заецкого яма[1002], под Лютовой горою, в 60 верстах от Новгорода. Андрею Старицкому не оставалось уже ничего иного, как начать переговоры с И. Ф. Овчиной-Оболенским («нача с князем Иваном ссылатися»)[1003]. И. Овчина от имени правительства (которое позднее дезавуировало его решение) дал гарантию полной неприкосновенности князю Андрею и даже обещание «вотчины ему придати»[1004]. После этого князь Андрей вынужден был согласиться на приезд в Москву. Здесь Андрей Иванович (в начале июня 1537 г.)[1005] был брошен в заточение[1006]. Бояр князя Андрея — князей Ф. Д. Пронского, Ленинских и других подвергли торговой казни и заключению. Летописец добавляет, что «иных многих детей боярьских княж Ондреевых преимаша и по городом разослаша».
Русское правительство особенное значение придавало пресечению всех попыток к сепаратизму новгородских феодалов. В качестве репрессии за участие в мятеже 30 новгородских детей боярских были повешены[1007]. Отдельные элементы новгородских служилых людей на протяжении всего XVI в. не раз выступали противниками укрепления Русского государства. Вместе с тем в Старицком уделе правительство укрепляло положение крупных московских духовных феодалов путем предоставления им широких льгот (см., например, выданные в июле — августе 1537 г. три жалованные грамоты Троицкого монастыря[1008]).
Так удалось покончить с последним очагом удельнокняжеской оппозиции в малолетство Ивана IV.
Процесс централизации управления в годы регентства Елены Глинской был противоречив. Он сочетался с усилением роли боярской олигархии. Наряду с Оболенскими все большую роль в правящем аппарате начинали играть ростово-суздальские княжата — Шуйские и их родичи. Шуйские и Горбатые в 1534–1538 гг. держали в своих руках важнейшие административные и военные посты (в том числе новгородское наместничество). Близкий к ним И. И. Кубенский был великокняжеским дворецким. Дипломатическими делами в феврале 1536 г. ведали И. Ф. Телепнев-Оболенский и В. В. Шуйский[1009], а также некоторые связанные с ними бояре. Все это подготовляло условия для временного торжества боярской олигархии, наступившего после смерти Елены Глинской (в ночь на 3 апреля 1538 г.)[1010].
Уже в апреле 1538 г. «боярским съветом» во главе с И. В. и В. В. Шуйскими был схвачен и замучен ненавистный им боярин И. Ф. Телепнев-Оболенский, а его сестра (вдова сподвижника Василия III — В. А. Челяднина), оказывавшая большое влияние на Елену Глинскую, была насильно пострижена в монахини[1011]. Овчину-Оболенского, по словам летописца, постигла опала «за то, что его государь князь великий в приближении дръжал»[1012]. Началось время боярского правления.
Переворот 1538 г. был совершен «боярским советом», т. е. основной массой боярства. Из «нятства» (заключения) были выпущены князья А. М. Шуйский и И. Ф. Бельский, причем, как сообщает летопись, Иван IV «пожаловал их своим жалованьем — боярством». Получили свободу и опальные бояре князя Юрия Дмитровского[1013].
В октябре 1538 г. боярином уже был И. М. Шуйский[1014]. Виднейшие деятели времени правления Елены Глинской постепенно сходят со сцены: после 1539 г. покидает должность тверского дворецкого И. Ю. Шигона Поджогин; в 1539 г. умирает М. Ю. Захарьин и около 1540 г. И. Д. Пенков. Ведущую роль в это время играли уже Шуйские и их сторонники. Показателем этого являлась женитьба в июне 1538 г. В. В. Шуйского на дочери казанского царевича Петра Обреимовича, двоюродной сестре Ивана IV[1015]. Благодаря этому браку Шуйские приобретали в случае смерти малолетнего Ивана IV и его слабоумного брата Юрия права на русский престол.
Политика Шуйских вызвала резкое противодействие группировки бояр, возглавлявшихся Бельскими. В борьбе с Шуйскими Бельские стремились в какой-то мере пойти на соглашение с теми элементами господствующего класса, которые являлись сторонниками централизаторской политики[1016]. Они были близки к митрополиту — осифлянину Даниилу и видному деятелю государевой казны дьяку Федору Мишурину. Среди боярской аристократии их поддерживали также И.И. Хабаров, Ю.М. Булгаков[1017], П. М. Щенятев[1018] (Булгаков и Щенятев происходили из Гедиминовичей) и некоторые представители старомосковского боярства, в том числе М. В. Тучков[1019] и И. Г. и В. Г. Морозовы[1020].
Значительно более прочные позиции занимала в Боярской думе группировка бояр и княжат, возглавлявшаяся Шуйскими. В нее входили многочисленные потомки ростово-суздальских княжат, в том числе Ростовские[1021], Горбатые, а также Головины-Третьяковы[1022], князь Дмитрий Иванович Курлятев, Иван Васильевич Шереметев, Андрей Михайлович Плещеев, князья Иван и Василий Ивановичи Пронские[1023], Палецкие[1024] и другие.
Впрочем, эта группа не была однородной. Необычайно осторожно, в частности, держались Кубенские и Курбские[1025]. И. И. Кубенский в течение двадцати лет сумел сохранить за собою важный пост дворецкого. Будучи близок к Шуйским[1026], он в то же время пользовался покровительством Елены Глинской[1027] и старался сохранить расположение Бельских[1028].
Сходной была позиция Воронцовых, до начала 40-х годов не принимавших активного участия в боярских сварах[1029]. И. И. Кубенский и Воронцовы в своей политической деятельности, несмотря на временное соглашение их с Шуйскими, были представителями кругов старомосковского боярства, шедших на компромисс с теми элементами среди господствующего класса, которые стояли за продолжение централизаторской политики Василия III.
