Областная Чека занимала в Екатеринбурге гостиницу, известную под именем «американской».
Когда она была занята большевиками, там остался старый аппарат служащих.
Горничные гостиницы Пьянкова, Морозова, Дедюхина и Швейкина показали77:
Пьянкова: «Из комиссаров я знаю Голощекина и Юровского; за первым из них числился номер 10, а за вторым номер З. Юровский постоянно принимал участие в заседаниях чрезвычайной комиссии; бывал на них и Голощекин».
Морозова: «Комиссия собиралась часто на заседание в номере 3-м, числящемся за комиссаром Юровским. Юровский в гостинице не жил, но почти всегда присутствовал на заседаниях и сидел на главном месте… Комиссар Голощекин также приезжал на заседания, но числился ли за ним номер, не припомню».
Дедюхина: «Из комиссаров я знаю Голощекина и Юровского; за Голощекиным числился номер 10, а за Юровским номер 3 (лучший и самый большой), в номерах этих они не жили, а приходили только на занятия».
Швейкина: «Я служила около 25 лет горничной в американской гостинице до занятия ее большевиками в начале июня прошлого года. После занятия гостиницы служащие, в числе их и я, остались на своих местах. В гостинице поселились Чрезвычайная комиссия и боевой отряд палачей, красноармейцев… В тех заседаниях, которые были важными (судя по их продолжительности), участвовали комиссары Белобородов, Голощекин, Чуцкаев, Жилинский и Юровский… За Юровским числился номер 3, но он в нем не жил, а только занимался. За Голощекиным числился номер 10, но жил он в нем лишь последние 4–5 дней перед эвакуацией».
Летом 1918 г. в г. Алапаевске Пермской губернии находился в ссылке в числе других лиц Императорской Фамилии Князь Иоанн Константинович со своей женой Княгиней Еленой Петровной – Королевной Сербской.
В июне месяце Княгиня поехала в Екатеринбург, надеясь получить разрешение для поездки в Петроград к своим детям. Ее должны были сопровождать ее секретарь Смирнов, сербский майор Мичич и два сербских солдата Божичич и Абрамович. 7 июля все они были арестованы и отправлены в Чека. Смирнов78 показывает: «…В нашу комнату вошла группа чекистов с неизвестным мне лицом во главе, распоряжавшимся обыском. Это лицо обратило главное внимание на майора и само производило у него личный обыск, обнаружив приемы опытного сыщика. Оно само ломало воротничок майора, осматривало тщательно подошвы его сапог и т. п. Красноармейцы, к которым я обратился за вопросом, сказали мне, что человек этот Юровский, что он «комиссар дома Романова».
20 июля узники были переведены в пермскую тюрьму. Это было ужасное время. Многие погибли, кто содержался здесь.
Смирнов показывает: «Голощекина я видел в пермской тюрьме. Я видел его раза два. В первый раз он был в тюрьме в сопровождении каких-то других комиссаров, обходил камеры, был и в нашей. Я положительно знаю, что в это посещение решался вопрос о том, кто будет расстрелян. Голощекин был главным лицом в этой комиссии. Во второй раз он был у нас в камере в сопровождении какого-то местного комиссара, и этот комиссар делал ему, Голощекину, доклад, какие арестанты и за что сидят… Он был главным лицом. Роль Юровского в областной Чека была очевидна».
Откуда взялись те десять человек, которые составили новую внутреннюю охрану?
Якимов объяснил: «Юровский тогда же (в первый день прибытия в дом Ипатьева в качестве коменданта) спрашивал Медведева, кто несет охрану внутри дома, т. е. на постах № 1 и 2. Узнав, что внутреннюю охрану несут эти самые «привилегированные» из партии Авдеева, Юровский сказал: «Пока несите эту охрану на этих постах вы, а потом я потребую к себе людей на эти посты из Чрезвычайной комиссии». Я категорически утверждаю подлинность этих слов Юровского о людях из Чрезвычайной комиссии. Действительно, через несколько дней эти люди из Чрезвычайной следственной комиссии и прибыли в дом Ипатьева. Их было десять человек. Их имущество привозилось на лошади. Чья была эта лошадь, кто был кучер, не знаю. Но только всем тогда было известно, что прибыли эти люди из чрезвычайки, из американской гостиницы».
Обвиняемые Медведев, Якимов и Проскуряков называют этих людей «латышами».
В их устах это слово имеет, однако, несколько иной смысл.
Главную вооруженную силу большевиков в Сибири составляли латышские отряды и австро-немецкие пленные. Они держались замкнуто, отчужденно от русских красноармейцев.
Последние противопоставляли себя им и всех вообще нерусских большевиков называли «латышами». Большевик Медведев, состоявший в сысертской партии, плативший даже партийные взносы, отнюдь не считал себя большевиком. Он называл большевиками людей нерусских.
Следствием удалось установить, что из этих десяти человек пятеро были нерусские и не умели говорить по-русски. Юровский, знавший немецкий язык, говорил с ними по-немецки.
На террасе ипатьевского дома, где был пост № 6, я обнаружил надпись на русском языке: «№ 6. Вергаш карау… 1918. VII/15».
Кто-то, стоявший на этом посту за сутки до убийства, хотел увековечить свое имя, но запутался в слове «караулил».
Тогда он написал по-мадьярски: Verhas Andras 1918 VII/15 eorsegen.
Осматривая сады Ипатьева, я нашел здесь обрывок письма на мадьярском языке на имя «Терезочки». Его писал весной 1918 года охранник.
Экспертиза пришла к выводу, что это письмо писано мадьяризированным немцем.
Из остальных пяти один был русский и носил фамилию Кабанов. Другие четверо говорили по-русски, но их национальности я не знаю.
Помощник Юровского Никулин был, видимо, русский. Удалось точно установить, что он до переселения в дом Ипатьева жил в американской гостинице и был назначен Чека, как и остальные десять человек.
В доме Ипатьева поселился отдел Чека во главе с самым видным чекистом Юровским. Вот смысл перемены, происшедшей здесь в первых числах июля месяца. Чем она была вызвана?
В мае месяце близкие царской семье Толстые послали в Екатеринбург своего человека Ивана Ивановича Сидорова.
Он отыскал доктора Деревенько, и тот сказал Сидорову, что царской семье живется худо: тяжелый режим, суровый надзор, плохое питание.
Они решили помочь семье и вошли в сношения: Сидоров с Новотихвинским женским монастырем, а Деревенько – с Авдеевым.
Было налажено доставление семье разных продуктов из монастыря. Их носили послушницы Антонина и Мария.
Они показали79:
Антонина: «После того, как стал этот господин (Сидоров) к нам ходить, однажды пришел к нам доктор Деревенько. Я его видела сама. Он мне сказал, что у него, Деревенько, был разговор с комендантом ипатьевского дома Авдеевым, и тот позволил в этот дом царской семье разную провизию доставлять. Я знала, что Иван Иванович должен был идти к доктору Деревенько относительно царской семьи. Вот после этого Деревенько к нам и пришел. Ну, тут матушка Августина приказала нам с послушницей Марией идти в дом Ипатьева и нести туда четверть с молоком. Мы ее отнесли. Это было 5 июня по старому стилю. Потом мы так и стали носить разную провизию царской семье. Носили яйца по два десятка, сливки, сливочное масло, иногда мясо, колбасу, редис, огурцы, ботвинью, разные печенья (пироги, ватрушки, сухари), орехи. Как-то сам Авдеев сказал нам, что Император нуждается в табаке. Так он и сказал тогда – «Император». Мы и табаку доставали и носили. Все от нас всегда принимал или Авдеев, или его помощник. Как, бывало, мы принесем провизию, часовой пустит нас за забор к крыльцу. Там позвонят, выйдет или Авдеев, или его помощник, и все возьмут. Авдеев и его помощник очень хорошо к нам относились, и никогда мы от них худого не слыхали. 22 июня (по старому стилю) мы принесли разную провизию. Ее от нас взяли. Кажется, помощник Авдеева взял, но тут заметно было, что у них смущение: брать или не брать. Мы ушли, но скоро нас догнали двое красноармейцев с винтовками, посланные из ипатьевского дома, и нас вернули назад. Там к нам вышел новый уже комендант, вот этот самый, карточку которого я вижу (предъявлена карточка Юровского), по фамилии, как потом мы узнали, Юровский, и строго нас спросил: «Это вам кто позволил носить?» Я сказала: «Носим по разрешению коменданта Авдеева и по поручению доктора Деревенько». Тогда он стал нам говорить: «А другим арестованным вы носите, которые в тюрьмах сидят?» Я ему отвечаю: «Когда просят, носим». Ну, больше ничего не было, и мы ушли. На другой день 23 и 24 июня мы опять носили провизию. Носили молоко и сливки, Юровский опять к нам пристал: «Вы это что носите?» Мы говорим: «Молоко». – «А это что в бутылке? Тоже молоко?» – «Это сливки». Ну, после этого мы стали при Юровском носить только одно молоко. Так и носили до 4 июля по старому стилю… Носили мы царской семье провизию не в монастырском одеянии, а в вольном платье. Нам так доктор Деревенько сказал, а он об этом с Авдеевым уговорился. Авдеев и знал, что мы из монастыря носим, но никому, должно быть, из своих красноармейцев не сказывал».
