— Берите! — выехал в нейтральные Игнат Гетманцев. — А кинжал не отдам — на нем серебра полфунта! И ружьецо у меня славное, потому как я живу охотничьим промыслом.
— На, черт с ней! — бросают казаки винтовки неходового калибра трофейные.
— Пулеметы сдайте! — приказывает Антон Синенкин, Коршак толкнул его, но поздно — приказ уже дан.
— Остановитесь! — кричит Саван Гарцев. — В присягу плюете! Оружие к бою!
— Отставить! — командует Спиридон. Обтер приклад карабина. — Пулеметы и винтовочки пока сохраним. Я еще не сдал сотню.
— Спиридон Васильевич, — начал Синенкин, но Спиридон оборвал его:
— Я командир сотни, и коли ты теперь не есаул, то я еще сотник, господин товарищ!
— Господин сотник, — с сожалением посмотрел на него комендант. — Мы пускаем вас в станицу. Идите.
— А через час в гости пожалуете?
— Готовь хлеб-соль, можно и в гости, все же станичники.
— И пожалуете в гости при винтовочках и шашечках?
— Мы всегда при них — обязаны, но можем прийти и без них.
— Гостям мы завсегда рады, и вот на сей случай мне и понадобится моя верная жена-винтовочка. Я ее кровью добыл! И от бога не отступлюсь тоже! Спиридон крупно перекрестился, и за ним закрестились казаки.
Тут снова выступил Михей.
— Бога нет! — хульно сказал он новые слова. — Все попы придумали, чтоб на шее трудящего народа ехать!
— А ты почем знаешь, что бога нет? Смотри, заваришь кашу внукам-правнукам хлебать не выхлебать! Кто ты таков, хорунжий, кавалер георгиевский или мужик?
— Мужик! — упрямо сказал старший брат.
— Сукин сын! — как плетью, хлестнул сотник.
— А ну сдай оружие! — взвился с конем Михей.
— Сдам, только допрежь башку срублю тебе, поганцу!
— Ах ты, волчья голова, сучье вымя! — со свистом потянул шашку Михей. — Погибай, контра!
— Погибнем — вырастет трава и прошумит казачью славу! — вновь беснуется Роман Лунь, поднимая дальнобойный наган.
— Я сам управлюсь с ним. Роман, — слезает с коня Спиридон. — Стань, гад, в позицию!
Михей легко спрыгнул с седла — джигит, — встал в изготовку.
— Шире круг! — распорядился кто-то, как на танцах.
— Сотворите молитву, — подсказывают братьям казаки.
Кое-кто закурил. Саван Гарцев ест хлеб с салом, запивая из фляжки.
— Что вы делаете, братья, — говорит Коршак. — Поединки давно запрещены. Мне тоже Арбелин дарил шашку. Будем держать их на врага иноземного. Обнимитесь с миром — и по домам все!
— Не лезь в семейные дела, — становится в позицию Спиридон. — Он мне лихой татарин, а не брат родной, ежели в бога не верует!
— На, смотри! — Михей распахнул бешмет, сорвал с себя нательный крест и швырнул его в траву.
Гул прошел по сотне, гнев, а Спиридон успокаивает казаков:
— Слушайте, други, ежели случится — похороните меня в могиле отцов, и, господа казаки, духом не падать, поминать весело — с вином, песнями и бабами, а мужиков из станицы гнать, гнать в три шеи!
— Стойте! — кричит Коршак.
Куда там! Сотней не разнять — Есаулова порода!
Да и опасно теперь разнимать — бой завяжется, пусть уж лучше малой кровью решится семейный спор.
Клинки, даренные Арбелиным, скрестились. В полковой школе, на службе и на войне братья учились владеть кинжалом и шашкой. Но даже с турками и немцами так не бились молодцы — звон, свист булата. Красных человек полтораста да белых душ пятьдесят — замерли все, только руки нервно влиты в рукояти кольтов, маузеров и клинков. Круг ходил, как живая плазма яичного желтка на блюдце — по выгону. Потом резко вытянулся в сторону каменоломни, где братья ломали камень себе на хаты. Вот поединок идет над самой кручей яра — внизу шумит речка, за ней станица, и где-то там подворье Есауловых. Конники подталкивали то одного, то другого брата и на более ровное место; Но братья видели только одно: сердце друг друга, которое нужно поразить острой сталью, и круг с ровного выгона снова резко потек к терновым зарослям яра. В тернах Михей запутался, споткнулся, упал. Спиридон злобно вытянул противника по заду плашмя, как мальчишку, — не стал рубить, ожидая, пока поднимется брат. Но Михей ногами свалил Спиридона. Яростно секутся лежа. Клинки обагрены. Сталь сорвала одежду. У Михея тело крепкое, смуглое. У Спиридона бледное, в конопатинках. Оба стонут, катаясь в терновнике. Миг — и оба вскочили.
Гарцев принялся за вторую фляжку, наливаясь пьяной отвагой и горем.
Туча, как крыло дракона, ползла от Кабан-горы к белоугольским лиманам. Треснула над головой молния, громыхнул гром, начался ливень, освеживший бойцов Есауловых, едва стоявших на ногах. Спиридон качнулся и уронил голову. Михей тут же, как на ученье, опустил шашку к ноге. Но выстрелил Роман Лунь, сбив пулей шапку Михея и оторвав ему ухо. Нейтральный Игнат Гетманцев кинулся с шашкой на Романа, но Саван Гарцев опередил его — сбил Игната с седла, бросил в группу красных гранату и, стреляя из револьвера налево и направо, развалил шашкой длинного мужика с бантом, опершегося на винтовку, как на чабанскую ярлыгу.
На Быкова, стоящего без оружия, кинулся Алешка Глухов, но коршуном налетел на него Антон Синенкин…
Завязался бой. Позиция белых была предпочтительней — они залегли в ямах каменоломни, постоянно бросая гранаты. Красные строчили из пулеметов сквозь стену дождя, наугад.
Дождь кончился внезапно, как и начался. Степь зазеленела, умытая и напоенная.
Антон Синенкин поднял цепь отряда в атаку и первым доскакал до смолкших каменоломен.
В синих, заросших клевером и осокой ямах было пусто. Там, где еще погромыхивал гром и чернела низкая туча, по взгорью уходили белые конники.
Они подхватили на бурку раненого командира и повернули от станицы вспять, в горы, искать долю. Оставшийся один Саван Гарцев долго бросал гранаты. Теперь и он догонял сотню, одинокий всадник.
Кисло пахнет траченым порохом. Заря догорела за тучами. В пепле неба тлеют угольками пожара звезды. Скрипят телеги, увозя раненых и мертвых. Над темными лесными балками мрачно собирались черные дивизии туч.
Михей обрадовался, когда Денис Коршак позвал его с собой на заседание Совдепа. В ту же ночь Михей стал коммунистом, его приняли в партию большевиков. Определили должность — командир красного эскадрона. Перед светом — июньская ночь коротка — работу закончили.
Комендант Синенкин пригласил Коршака, Быкова, Есаулова на ужин, хотя уже можно было завтракать.
Сидели на балконе гостиницы «Эльбрус». На площади стояли часовые. Горничная принесла на стол жареную утку, редиску в сметане, графин водки. Михей не ел сутки. Но не пилось ему, не елось у коменданта — думал о встрече с матерью и Глебом. Чайный стакан водки размягчил его. Он оттягивал час встречи, а потом пришел аппетит, и в ход пошел позеленевший сыр из тумбочки коменданта, пригодились и сухари в тороках.
Часов в десять утра к гостинице прискакал Игнат Гетманцев, ставший ординарцем Михея. Он рассказал, что в станице бой между родственниками белых и красных, бьются в основном бабы, но втягиваются и казаки, и мужики. Бьются рогачами и камнями, но порой слышатся и выстрелы. Масла в огонь, — продолжал Игнат, — подлил иногородний Мирон Бочаров, собаколов и мыловар, брат Тихона, убитого вчера в бою. Мирон самосудом посек арапником жену Савана Гарцева, зарубил на перине его деда, разбил в хате сундук, вырядился в казачью черкеску, вскочил на коня и поехал по станице победителем, погоняя захваченной в чулане колбасой.
Денис, Антон, Михей переглянулись. Выскочили на площадь, схватились за кольты — коней! Опередил товарищей Михей — как рысь прыгнул на своего коня, огрел его кулаком по шее, бурей помчался к церкви…
Мирон привязал священника к яблоне, чтобы сечь его.
Он услышал за спиной конский храп и топот, увернулся от коня, но плеть Михея разорвала ему нос и губу. Мирон ткнул коня Михея шашкой распорол кожу на груди. Это окончательно взбесило Михея — нестроевой человек замахивается клинком! Тут шашка Мирона полоснула Михея по ноге. Тогда комэска лихо, как на смотру, ссек ему голову.
— Гнида мужицкая! — рыдал Михей.
Подоспели Игнат, Денис, Антон и держали Михея за руки, пока не пришел в себя.
Михей поехал к матери. В воротах встретил Глеба и, всхлипнув, расцеловал брата. На крыльце стояла мать, сыпала зерно курам. Она увидела старшего сына, но отвернула глаза. Михей хотел пожалиться ей на Спиридона, что он начал братскую войну и что их поединок — всего лишь семейная ссора. Мать опередила его, спросила с гневным надрывом:
— Ты иде брата дел, подлец?
Михея захлестнула ярость — дед Гаврила! — темная, слепая:
— Наплодила волков! Зарублю-у!..
— Руби, хам! — Прасковья рванула кофту, подставила клинку тощую, вислую грудь.
