Утратив позиции в новгородском посадничестве, Киев сохранял остатки своей власти над Новгородом посредством княжения. Новгородское княжение стало последним оплотом хозяйничанья киевских правителей в Новгороде. Но и здесь время этого хозяйничанья было сочтено.
В марте 1117 г. князь Мстислав, просидевший в Новгороде около тридцати лет, был переведен в Киевскую землю. Местный летописец сообщает об уходе Мстислава несколько глухо, без излишних подробностей: «Иде Мстислав Кыеву на стол из Новагорода марта в 17»{28}. Зато Ипатьевская летопись содержит более детальную запись: «Приведе Володимер Мстислава из Новагорода, и дасть ему отець Бельгород»{29}. Это известие дает понять, что Мстислав покинул Новгород по настоянию Мономаха, а не по воле новгородцев. «Вскормив» себе князя и продержав его на столе почти три десятилетия, новгородцы должны были отпустить его, скорее всего, вопреки собственному желанию. Нельзя это рассматривать иначе, как ущемление самостоятельности новгородской общины.
Оставляя Новгород, Мстислав, по свидетельству летописца, сына своего Всеволода «посади Новегороде на столе»{30}. Фразеология книжника указывает на то, что активной стороной при «посажении» Всеволода был Мстислав, а не новгородцы, которые, как явствует из летописного текста, играли вынужденно пассивную роль. Затем мы читаем о вызове в Киев новгородских бояр и о наказании их Владимиром Мономахом, о направлении киевского деятеля Бориса посадничать в Новгород. Все это, безусловно, — проявление господства Киева над Новгородом. Однако в 1125 г. произошло событие, которое возвестило приближающееся окончательное падение владычества «матери градов русских». В тот год умер Владимир Мономах. Киевским князем стал Мстислав. А в Новгороде «в то же лето посадиша на столе Всеволода новгородци»{31}. Как видим, новгородцы сами, без постороннего участия посадили Всеволода на княжеский стол. Факт в высшей степени примечательный, если учесть что в 1117 г. на стол Всеволода посадил Мстислав. Теперь же это делают новгородцы. Данное обстоятельство, по нашему мнению, свидетельствует о том, что с 1125 г. княжение Всеволода было поставлено на новые основы — новгородцы перестроили в значительной мере свои отношения с князем Всеволодом, заменив назначение избранием{32}. Последнее летописец и обозначает словом «посадиша». Избрание предполагает определенную процедуру (ритуал), существенным элементом которой является «ряд», или договор, скрепляемый обоюдной присягой — крестоцелованием. Новгородская община стремилась связать князя более прочными узами с местными интересами, превратив его в свою общинную власть. Избрание в 1125 г. новгородцами Всеволода князем было важной вехой на пути такого превращения. Господство Киева над Новгородом слабело час от часу. Однако полностью оно еще не пало. Поэтому в 1129 г. новгородцы вынуждены были принять посадника, пришедшего из Киева{33}. Князь же Мстислав, «держащий русскую землю», еще повелевает Всеволодом{34}. И все-таки Всеволод был последним новгородским князем, посредством которого Киев осуществлял свою власть над Новгородом.
Положение Всеволода резко пошатнулось после смерти в 1132 г. его отца князя Мстислава. Сменивший Мстислава на киевском столе Ярополк — дядя Всеволода, решил перевести племянника в Переяславль. Пребывание Всеволода в Переяславле было мимолетным: князь «с заутрыя седе в нем, а до обеда выгна и Гюрги, приехав с полком на нь»{35}. Всеволоду пришлось вернуться в Новгород. Появление его в волховской столице вызвало возмущение: «И бысть въстань велика в людех; и придоша пльсковици и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из города; и пакы съдумавъше, въспятиша и Устьях; а Мирославу даша посадьницяти в Пльскове, а Рагуилове в городе»{36}. Из приведенного летописного отрывка следует, что против Всеволода выступили если не все новгородцы, то, во всяком случае, подавляющая их часть. Решение об изгнании князя принимается на вече, о чем недвусмысленно свидетельствует фраза «и пакы съдумавъше». Возвращение Всеволода также осуществляется по инициативе веча{37}. В этих событиях деятельное участие принимали псковичи и ладожане, что свидетельствует о далеко зашедшей интеграции территориальных общин в процессе образования в новгородской области города-государства, основными структурными единицами которого являлись главный город и подчиненные ему пригороды. На это же указывают и вечевые собрания, действующие подобно отлаженному механизму. Участники их выступают под пером летописца как нерасчлененная масса, включающая различные социальные категории свободного населения новгородской земли. Мы не ошибемся, если назовем данные вечевые сходы народными собраниями{38}. Возможно, они проходили не мирно. В. Л. Янин замечает, что «решение об изгнании князя послужило предметом ожесточенной борьбы на вече, закончившейся возвращением Всеволода на стол»{39}. Борьбу, о которой пишет В. Л. Янин, исключать нельзя, хотя летописец умалчивает об этом. Но считать ее классовой нет никаких оснований, поскольку в столкновение приходили группы свободного люда, разнородные по социальной принадлежности.
Возвращение Всеволода на новгородский стол в Киеве постарались использовать в своих целях, потребовав у новгородцев выдачи «печерской дани». За данью из Киева Ярополк отправил «братанича» своего Изяслава Мстиславича. По В. Н. Татищеву, новгородцы противились требованию киевского князя{40}. Косвенно это подтверждает Лаврентьевская летопись, сообщающая о том, что после выдачи дани, состоялось крестоцелование. Если бы новгородцы не сопротивлялись притязаниям Киева, то вряд ли надо было бы приводить их к присяге. Более определенно на сей счет говорится в Никоновской летописи: «И тако умиришася и крест целоваша»{41}. Значит, имело место «размирье», коль «умиришася».
Недовольство новгородцев Всеволодом росло. Особенно оно усилилось после суздальских авантюр князя. Оба похода на Суздаль закончились неудачей. Еще накануне первого похода состоялось бурное вече, на котором после долгих препирательств победили сторонники войны с Суздалем. Новгородская рать двинулась в поход. Однако разногласия, продолжавшиеся и в походе, заставили новгородцев вернуться{42}. Тем не менее в том же году состоялся новый поход. «На Ждани горе» новгородцы потерпели поражение. Провал военной затеи Всеволода, его трусость в битве на Ждане-горе переполнили чашу терпения новгородцев. Весной 1136 г. они «призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаша, яко изгонити князя своего Всеволода, и въсадиша в епископль двор, с женою и детми и с тыцею, месяца майя в 28; и стражье стрежаху день и нощь с оружием, 30 мужь на день. И седе 2 месяца, и пустиша из города июля в 15, а Володимира, сына его, прияша»{43}.
Изгнание в 1136 г. новгородцами Всеволода ликвидировало последние остатки власти Киева над Новгородом, вызвав некоторые важные изменения в отношениях князя с новгородской общиной{44}. Перестав быть креатурой киевских правителей, новгородский князь становится в полном смысле слова местной властью, зависимой исключительно от веча. Отпадает необходимость «вскармливания» и пожизненного правления князей в Новгороде, что привело к более частой их смене в новгородской волости. Но это не означает падения роли княжеской власти в новгородском обществе. Наоборот, статус князя{45}, как одного из представителей высшей власти приобретает еще большую устойчивость, о чем судим, исходя из сфрагистических данных. Речь идет о вислых печатях, бывших на Руси атрибутом власти и выражением государственной юрисдикции{46}. Изучение актовых печатей новгородского происхождения демонстрирует массовое распространение булл княжеской принадлежности с 30-х годов XII столетия: «В период с 1136 г. до конца первой четверти XIII в. в Новгороде примерно 400 печатям княжеского круга противостоит 14 епископских булл и около десятка проблематичных посадничьих печатей»{47}. Создается в некотором роде парадоксальная, согласно В. Л. Янину, ситуация: «Казалось бы, успешное восстание 1136 г., приведшее к торжеству антикняжеской коалиции, должно было отменить княжескую печать и привести к максимальному развитию буллы республиканской власти. Но в действительности наблюдается как раз противоположное явление. Посадничья булла после 1136 г. становится почти неупотребительной… Напротив, княжеская булла с этого момента получает широчайшее развитие, оттесняя на задний план другие категории печатей»{48}. В. Л. Янин объясняет это несколько странное явление тем, что «печать в Новгороде, бывшая прежде одной из регалий высшей власти, превратилась в средство контроля, в средство ограничения княжеского самовластия республиканскими боярскими органами»{49}.
