16. Находясь на территории, занятой противником, Вы должны помнить, что будете подвергаться самому тщательному наблюдению со стороны немцев, поэтому никому, никогда, ни при каких обстоятельствах Вам нельзя говорить прямо или обиняком о своей связи с НКВД и о подлинных причинах Вашего перехода линии фронта. Вы должны так организовать свое поведение, чтобы все то, что Вы говорили немцам, подтверждалось бы Вашими частными разговорами. Учтите, что немцы широко применяют специальное подслушивание.
17. В случае Вашего ареста Вы должны твердо помнить, что Вам категорически запрещается давать какие-либо показания о действительных причинах Вашего появления на территории, занятой германскими войсками. Каким бы строгостям во время допроса Вы ни подвергались, Вы должны говорить только одно – что являетесь представителем контрреволюционной группы…
Учтите, что такое поведение в течение определенного срока полностью реабилитирует Вас в глазах немцев. Будучи в камере, в разговорах с арестованными подчеркивайте то же самое, что говорили следователю, ибо среди арестованных будут лица, специально подсаженные для Вашего разоблачения. Вы не должны ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах называть фамилии известных Вам сотрудников НКВД, адреса конспиративных квартир, а также все, что Вам известно о методах работы советской разведки. Связь с Вами, когда Вы будете находиться в тюрьме, будет осуществлена по специальному паролю, и только лицу, назвавшему данный пароль, Вы можете говорить правду.
18. Связь с Вами в Германии и других городах будет осуществляться при помощи специально установленных явок, а также через курьеров, которые будут посылаться за линию фронта…
Зам. начальника 2-го отдела
4-го Управления НКВД СССР Маклярский»
ЦА ФСБ России
(Выделено мной. – В. М.) [8]
Не случайно автором этой книги в тексте задания «Гейне» выделены пункты, в которых ясно просматривается желание советских контрразведчиков, чтобы Демьянова фашисты не только оставили у себя, но даже, если бы появились такие условия, переместили перебежчика, как носителя важных данных, еще дальше, в глубь Германии, возможно даже и в Берлин, в резиденцию адмирала Канариса. Если бы такое случилось, то «Гейне», наверное, получил бы возможность находиться в логове врага, а со временем советский двойной агент смог бы найти выход и на высшее немецкое командование.
Однако содержание операции «Монастырь» круто изменилось с момента, когда документы, касающиеся ее, легли на стол Верховного главнокомандующего. Планируя действия советских вооруженных сил, он сразу понял, что «Гейне», если он успешно пройдет проверку в абвере, может принести своей деятельностью двойного агента больше пользы, вернувшись на территорию Советского Союза, в «родную» организацию «Престол». Тогда у советского командования может появиться больше возможностей для стратегической дезинформации верховного командования вермахта, включая и его руководителя – Гитлера.
Сам же Демьянов был всесторонне подготовлен к любому варианту действий после переброски его через линию фронта. Его чувства и душевное состояние в тот ответственный момент были отражены в рапорте сотрудника 4-го управления, обеспечивающего переброску Демьянова, от 17 февраля 1942 года:
«…В течение всего времени, занимавшего подготовку к операции, Гейне чувствовал себя хорошо, настроение его было бодрое, приподнятое, чувствовалась твердая уверенность в успешном выполнении задания». [9]
В середине февраля капитан госбезопасности Маклярский сам вывез «Гейне» к линии фронта, где в районе Гжатска организовал его переброску к немцам. Эти небезопасные действия обеспечивались ОМСБОНом[26] войск НКВД (начальник – полковник Орлов). Предполагалось совершить их 14 февраля 1942 года, но они были осуществлены только 17 февраля в районе боевых действий 36-й стрелковой бригады 5-й армии Западного фронта. За организацию переброски по линии 4-го управления отвечал начальник 9-го отделения 2-го отдела лейтенант ГБ Комаров.
Как много раз бывало при проведении серьезных мероприятий, в этот день одна непредусмотренная мелочь могла сорвать большую подготовительную работу. Все дело было в том, что свободный от мин участок линии фронта, где планировался переход «Гейне» к фашистам, буквально незадолго до этого был заминирован советскими саперами. А бумаги о новом минном поле неспешно шли в соответствующий штаб. Естественно, что чекисты об этом узнать не успели…
ДОКУМЕНТ ИЗ АРХИВА
Из воспоминаний А. Демьянова – спецагента «Гейне»:
…Когда нависшая над Москвой угроза миновала, немцы были отброшены от столицы, мое руководство задумало операцию по засылке меня в тыл к немцам. Для успешного осуществления данной операции имелся ряд предпосылок.
Я происходил из семьи потомственных военных царской армии как со стороны отца, так и со стороны матери. В моей семье не было ни одного штатского. Моему прадеду, запорожскому полковнику Антону Головатому установлен памятник в городе Тамани. После упразднения Запорожской Сечи Головатого запорожцы командировали к Екатерине II и Потемкину с прошением поселить запорожцев по реке Кубани для борьбы с черкесами. Просьба была удовлетворена. Было создано Войско кубанское, а первым войсковым атаманом выбран Антон Головатый.
Отец мой скончался от ран в 1915 году, поэтому в Красной армии служить не мог. Младший брат отца до революции был контрразведчиком. Он, когда Красная армия заняла Анапу, был выслан на Север и по дороге умер от тифа.
Согласно плану я, перейдя линию фронта, должен был сдаться немцам, выдавая себя за курьера, посланного антисоветской организацией. Такая организация существовала в СССР на самом деле, но находилась под соответствующим наблюдением, так что немцы всегда могли проверить это через свою агентуру в Москве…
Я начал подготовку. Занимался радиоделом, осваивал шифры, тайнопись, подрывное дело и стрельбу из разных пистолетов, включая физические тренировки и лыжный спорт. Кроме того, я сконструировал радиостанцию, которая должна была стать подтверждением того, что организация серьезно готовится для работы, но нужна помощь немцев в снабжении батареями и кварцевыми стабилизаторами.
После завершения подготовки был намечен день моего перехода. До отъезда я побывал у одного видного члена организации, ярого антисоветчика, который меня благословил. Получил явку от руководителей на Берлин (если мне удастся добраться).
…Меня доставили на фронт за Можайск. Войсковая разведка определила наиболее безопасный путь следования и проводила меня в нейтральную зону. Я залег, так как все время немцы стреляли трассирующими пулями над моей головой и освещали местность осветительными ракетами. Тут я обнаружил, что ремни на лыжных палках армейские, защитного цвета. Ножа у меня не было, я перетер их о пенек и закопал в снег. После этого привязал белое полотенце к палке (это полотенце при прощании жена, наверное, сама не зная зачем, положила мне в карман). Как только начало светать, встал на лыжи и направился к немцам. Немцы открыли стрельбу, но скоро прекратили. С криком «Не стреляйте!» я побежал к ним навстречу, размахивая белым полотенцем. В этот момент лыжная палка скользнула по металлу. Я понял, что это мина, и больше палками не пользовался. Когда я добежал до бруствера, немцы помогли мне перебраться, и один из них, отведя в укрытие, просил по-русски немного подождать. Лыжи и палки мои куда-то сразу унесли.
Последовала серия непрерывных допросов, днем и ночью. Я находился под неустанным наблюдением. Меня привели в блиндаж к майору. Тот по-русски спросил меня: «Почему ты предал Родину?». Остро резанул его взгляд, полный холодного презрения, взгляд кадрового офицера, типичного тевтонца, гордого своим превосходством. Он демонстративно встал из-за стола, когда капитан усадил меня пить чай, и, брезгливо бросив реплику «Предатель Родины!», вышел.
Затем меня увели в штаб, который помещался в большой избе.
Немецкий солдат тщательно обыскал меня. При этом он все время извинялся, говоря, что, мол, война и обязан это делать. Сам он был до войны дирижером Берлинской филармонии и проехал нашу страну до Владивостока. Затем начался долгий допрос. Спрашивали, кто меня послал. Выясняли данные моей биографии, как удалось перейти заминированную линию фронта. Повтор одних и тех же вопросов длился до вечера. Допрашивали военный прокурор и два офицера СС.
Вечером меня устроили спать в небольшой комнате на лавке, над которой висело оружие. Но только я лег, как вошел военный прокурор и, увидев меня, заорал на сопровождающих его солдат и вышел. «Дирижер» объяснил мне, снова извиняясь, что гнев прокурора вызван тем, что меня положили спать там, где висело оружие. Меня отправили спать в подпол. По дороге я прихватил подвернувшуюся кошку, так как боялся, что там есть мыши.
