Существовавшая тогда еще легальная организация Красного Креста (имеющая целью помогать политическим заключенным) и разные другие общественные кружки и организации считали желательным, чтобы защиту митрополита взял на себя бывший присяжный поверенный Я. С. Гуревич, который с момента прихода новой власти оставил адвокатуру и в судах не выступал. Но было ясно, что именно это обстоятельство, т.е. отношение Гуревича к новой власти и юстиции в данном случае оказывалось препятствием к его участию, ввиду исторического значения процесса для Русской Церкви в целом. Так смотрел на этот вопрос и сам Гуревич. Кроме этого возникало еще одно тактическое, так сказать, препятствие - его еврейское происхождение.
Защита митрополита была тяжелой и ответственной задачей. В таком деле и при такой обстановке возможны со стороны защиты промахи и неудачи, от которых никто не застрахован. Но если они постигнут русского адвоката, никто его в них не упрекнет, тогда как защитник-еврей при всей его добросовестности, может сделаться мишенью для нападок со стороны групп и лиц, антисемитски настроенных.
Все эти переговоры и сомнения были разрешены неожиданно быстро: сам митрополит обратился из заключения к Гуревичу с просьбой взять в свои руки его защиту, не колеблясь и не сомневаясь, ибо он. Владыка, ему безусловно доверяет. Все вопросы были исчерпаны этим заявлением и Гуревич немедленно принял на себя защиту.
Процесс начался в субботу 10-го июня 1922-го года. Заседание советского революционного трибунала проходило в зале филармонии на углу Михайловской и Итальянской улиц.
В этот день с раннего утра толпа народа запрудила Михайловскую, Итальянскую и часть Невского проспекта. Несколько десятков тысяч человек стояли там несколько часов в ожидании прибытия подсудимых в трибунал. Стояли неподвижно, в благоговейной тишине. Милиция не разгоняла это страшное молчаливое собрание.
Наконец показался экипаж, в котором везли митрополита под эскортом конных стражников. Толпа загудела. Почти все опустились на колени и запели: "Спаси, Господи, люди Твоя..." Митрополит благословлял народ. Почти у всех на глазах были слезы
Центром всего громадного процесса был митрополит Вениамин. На нем сосредоточивалось все внимание - и врагов и благоговевшей перед ним верующей массы, заполнившей зал заседания, и прочей публики, неверующей или инаковерующей, но относившейся в течение всего процесса к митрополиту с исключительным сочувствием, как к явной и заранее обреченной жертве.
Особняком, разумеется, стояли те "посетители", которые в большом количестве направлялись в трибунал властью "по нарядам", для того, чтобы создать соответствующее настроение
Другая замечательная личность на процессе - настоятель Троице-Сергиева подворья архимандрит Сергий (Шеин) Большое сходство и в то же время яркий контраст с митрополитом Сходство - в глубокой вере и готовности за нее пострадать Разница - в характере и темпераменте. Митрополит не боялся смерти, но он и не искал ее Он спокойно шел навстречу ожидавшей его участи, отдавшись на волю Божию.
О. Сергий, по всему было видно, желал пострадать за веру Отсюда - его пламенная и вдохновенная речь на суде, отличавшаяся от спокойных и сжатых объяснений и ответов Владыки
Профессор уголовного права Петроградского университета, председатель правления православных приходов Петрограда Ю.П. Новицкий, спокойный, ясный и твердый в своих объяснениях Бывший петербургский присяжный поверенный И. М. Ковшаров, заранее покорившийся своей участи - смело глядел в лицо своей "судьбе" и не скупился на полные горечи сарказмы. Все это жертвы, которые были обречены на смерть, к радости "Ново-обновленческой живой церкви".
Кроме этих лиц к делу привлечены были епископ Ладожский Венедикт (Плотников), настоятели почти всех главных церквей Петрограда, в том числе и настоятель собора прот. Богоявленский, настоятель Казанского собора прот. Н. К. Чуков (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), настоятель Измайловского собора прот. Чельцов, профессора Духовной академии. Богословского института и университета, профессор Военно-юридической академии Огнев и другие.
Большая часть подсудимых состояла из людей "разного чина и звания", более или менее случайно захваченных милицией при уличных беспорядках во время изъятия.
Тут были женщины, старики и подростки, был какой-то карлик с пронзительным голосом, вносивший комическую ноту в тяжелые переживания процесса, была фельдшерица, обвиненная в контрреволюционной истерике, в которую она впала, находясь в церкви во время прихода комиссии по изъятию церковных ценностей. Был даже какой-то перс, чистильщик сапог, магометанин, не понимающий, как оказалось, по-русски, все же привлеченный за сопротивление изъятию церковных ценностей. Словом, эта часть подсудимых представляла собой обыкновенный, весьма случайный по составу, осколок пестрой уличной толпы.
Никто и не подумал сделать более тщательный отбор подсудимых. Некогда было.
Зал заседаний - огромен. Он вмещал около 2.500-3000 человек, и тем не менее во время процесса он всегда был переполнен. За несколько недель разбора дела значительная часть петроградского населения прошла через этот зал.
Ничто не останавливало притока публики: ни утомительная монотонность судебного следствия; ни облава, устроенная на второй же день процесса перед зданием филармонии и захватившая несколько сот человек (из публики, ожидавшей открытия заседания), которые оставались арестованными вплоть до самого окончания дела, ни, наконец, риск и опасности, ожидавшие в самом зале. Здесь неоднократно производились аресты лиц, якобы манифестировавших в пользу подсудимых.
Демонстрации в пользу обвинения встречались, понятно, очень благосклонно. Хозяевами в зале были "командированные" посетители. Их всегда было очень много
Остальная публика обыкновенно сидела молча, приниженная, только грустными лицами и не всегда сдерживаемыми слезами выдавая свое глубокое, затаенное волнение.
- Введите подсудимых, - распорядился председатель.
Среди мертвой тишины из самого отдаленного конца - зала показалась процессия.
Впереди шел митрополит, в облачении, с посохом в руке. За ним - епископ Венедикт. Далее - остальные духовные лица и другие подсудимые.
Публика, увидев митрополита встала. Митрополит благословил присутствующих и сел.
Начался утомительный, формальный опрос подсудимых (имена, фамилии, возраст, судимость и т.д.), занявший весь день.
К чтению обвинительного акта приступили лишь в понедельник 12-го июня. Обвинение против митрополита и других обвиняемых было сфабриковано просто.
В распоряжении властей к этому времени были уже десятки судебных случаев, возникших на основе отдельных эпизодов, имевших место при изъятии ценностей в разных петроградских церквах в разное время.
Все эти дела "сшили во единое целое" (в переплетном смысле) и все события, в них изложенные, были объявлены результатом злонамеренного подстрекательства со стороны "преступного общества", состоявшего из митрополита и других лиц, главным образом членов "Правления общества Петроградских православных приходов".
Митрополиту вменяли в вину то, что:
а) он вступил в сношение и переговоры с советом в Петрограде, имевшие целью добиться аннулирования или смягчения декретов об изъятии церковных ценностей;
б) он и его сообщники находились при этом в сговоре со всемирной буржуазией;
в) как средство для возбуждения верующих против власти, те же обвиняемые избрали распространение среди населения копий заявлений митрополита в комиссию "Помгола".
Первым допросу был подвергнут митрополит.
Несколько часов 12-го и 13-го июня обвинители и судья засыпали его вопросами, на которые он, не волнуясь и не теряясь, спокойным голосом давал короткие, категорические, исчерпывающие и не допускающие разнотолкования ответы.
Допрос митрополита велся, главным образом, в трех направлениях:
а) об отношении митрополита к постановлениям Карловацкого собора. Об этих постановлениях говорилось очень много в процессе, едва ли не больше, чем об изъятии;
б) об отношении митрополита к декретам об изъятии церковных ценностей и
в) об упомянутых выше двух заявлениях митрополита в "Помгол".
По первому вопросу митрополит ответил, что постановления Карловацкого собора ему неизвестны.
По второму вопросу митрополит заявил, что он считал и считает необходимым отдать все церковные ценности для спасения голодающих. Но он не мог и не может благословить такой способ изъятия ценностей, который, с точки зрения всякого христианина является очевидным кощунством.
Центр тяжести личной ответственности митрополита заключался в третьем вопросе. От него неустанно домогались путем коварных вопросов выяснить, кто в действительности был вдохновителем или редактором заявлений, поданных в "Помгол". Ему весьма прозрачно намекнули, что назови он "редактора" или даже отрекись только от содержания своих заявлений и он будет спасен.
