Таким образом большинство дворянских депутатов смотрело на себя не как на носителей государственно-общественной миссии, призванных вершить общественное дело с точки зрения общей государственной пользы и справедливости, а как на излюбленных адвокатов своего сословия, избранных им ad hoc для твердого отстаиванья его узких материальных частносословных интересов и привилегий.
В этой близорукости, в этом неуменьи подняться выше своих узкосословных интересов, в этой неспособности различать области частных и государственных интересов заключалась едва ли не основная ошибка дворянского большинства, приведшая его к обвинению своих противников в революционных и анархических стремлениях[344].
Судить за это чересчур строго тогдашнее дворянство едва ли будет вполне справедливо, ввиду невысокого его общественного развития. Конечно, если сравнивать его поведение с образом действий высших сословий во Франции и Пруссии в деле отмены феодальных привилегий, то сравнение, может быть, окажется не в пользу русского дворянства. Но если припомнить события современной жизни и принять во внимание, как поступало то или другое сословие, когда интересы его как целого или даже отдельной группы членов сталкивались с другими интересами, то, быть может, к дворянству будем менее строги. Оно, конечно, noblesse oblige, но разве меньше обязывает высшее образование и сознание достоинства передовой либеральной корпорации? А между тем припомним, как поступили недавно, не то что московские купцы, которые подняли страшный вопль по поводу французской выставки в Москве, а московские присяжные поверенные в вопросе о помощниках, когда в 80-х гг. выступила на сцену «статистика ртов» и антисемитская травля.
Но как ни смотреть на роль дворянства в крестьянской реформе, для правильного суждения о ней необходимо иметь в виду и то просвещенное, передовое, либеральное[345] и истинно патриотическое меньшинство его, которое, поняв высокое значение выпавшей на его долю исторической миссии, смело пошло ей навстречу. Пренебрегши и личною карьерою и отношениями и даже личною безопасностью, эти передовые бойцы за свободу народа и его интересы оказали энергичную поддержку благому почину правительства, несмотря на сыпавшиеся на них инсинуации[346], клеветы, прямые доносы, открытое насилие[347] и даже невзгоды от самого правительства.
Большое счастье, – говорит историк крестьянской реформы, проф. Иванюков, – что в работах по этому вопросу было дано участие общественному элементу – впервые в течение всего XIX столетия[348]. Благодаря этому, светлые мысли, высказывавшиеся в литературе, все-таки, хоть косвенно, могли найти себе выражение в губернских комитетах и потом в Редакционной комиссии[349].
Нужно отдать справедливость либеральным общественным деятелям эпохи крестьянской реформы, что они действовали с замечательною самостоятельностью и стойкостью, а некоторые даже с редким мужеством и полным самоотвержением. Отмечу одну подробность, свидетельствующую о том, как лучшая, меньшая часть дворянства увлекала не только значительную часть дворянства, но влияла иногда и на правительство[350]. В октябре 1858 г., когда в официальных сферах никто еще не смел и заикаться о выкупе полевой земли и когда запрещено было дворянским собраниям касаться этого вопроса, приехали в Петербург тверские депутаты А. М. Унковский, А. Н. Перхуров, Н. Бакунин и П. Кишенский. Они представлялись министру внутрен. дел С. С. Ланскому и категорически заявляли ему, что они согласны составить проект реформы не иначе, как на основаниях, которые они сами считают полезными; «а если такого проекта не нужно, – продолжали депутаты, – пусть назначат на место наше чиновников, которые напишут все, что им велят»[351].
Какой получается контраст, если сопоставить эту независимую речь тверских депутатов с диалогом, имевшим место в той же столице всего за сорок лет перед тем.
– Вы чего сюда притащились, – распекал в 1812 г. министр полиции Балашов дворянскую депутацию, которая в годину народного бедствия приехала в Петербург «положить к стопам государя свои животы и все прочее» по случаю нашествия Наполеона? – Кто это вам позволил, господа[352]?..
С такою же независимостью, несмотря на все цензурные тиски, раздавался и голос общественного мнения. Журналистика, не смевшая при Дуббельте говорить, например, о загрязнении Фонтанки и даже одобрительно отзываться о правительственных действиях, критиковала их с свободою, которая не только не превзойдена, но и не была достигнута впоследствии с отменою предварительной цензуры.
Роль либеральной литературы[353], разъяснявшей и развивавшей план полного освобождения крестьян, была громадна. Особенно Современник и Русский Вестник горячо ратовали против крепостнических тенденций в правительстве и в литературе. «Литература, можно сказать, – писал в 1859 г. М. Н. Катков, – оказала несомненные услуги правительству и обществу по крестьянскому вопросу. Благодаря ее искреннему и дружному содействию, свет быстро и благотворно распространялся в самых отсталых, упорных и неприготовленных умах. А между тем, – продолжает он, – с какими усилиями, с какими трудностями должны были мы бороться, сколько перенести тревог и опасений для того, чтобы разъяснить мало-помалу элементы этого вопроса»[354].
Чтобы не было тут усмотрено пристрастия профессионального литератора, приведем отзыв лица, не принадлежащего к литературному кругу и отдающего полную справедливость мужественной и просветительной роли русской журналистики в крестьянском деле. Вот что говорит тогдашний товар, мин. внутр. дел А. Левшин. «Несмотря на запрещения, журналы постоянно наполнялись статьями по крестьянскому вопросу, и нет никакого сомнения, – пишет он, – в это время литература оказала великую услугу России разносторонними воззрениями и объяснениями предмета, который не далее как за год перед тем составлял полную тайну, совершенную terra incognita»[355].
В ряду защитников интересов крестьян, в ряду проводников светлых мыслей, развиваемых в литературе, на первом плане выступало дворянство Тверской губернии, имевшее в то время во главе одного из самых стойких и самоотверженных борцов за святое дело как в литературе, так и в правительственных сферах – Алексея Михайловича Унковского, впоследствии (см. ниже §А. М.Унковский) петербургский присяжный поверенный (20 декабря 1893 г.). Если в других губерниях дворяне, стремившиеся не к фиктивному, а к действительному освобождению народа, составляли меньшинство, а то и просто считались единицами, в тверском дворянстве большинство, хотя и не сильное, стало на сторону просвещенной, бескорыстной, либерально-гуманной программы, предложенной его предводителем, и оказало сильное влияние на изменение первоначального, довольно узкого и неопределенного правительственного плана «об улучшении быта крестьян». В первых рескриптах и разъяснительном циркуляре министра внутренних дел помещикам «сохранилось право собственности на всю жизнь», крестьянам же предоставлялось приобрести в собственность только «усадебную оседлость», т. е., как разъяснял министр, «избу или хату, в которой живет крестьянин, с двором и принадлежностями, с огородом и землею под оными». Остальная земля, составляя собственность помещика, отдавалась лишь в пользование крестьянам, которые должны были или отбывать натуральные повинности, или платить оброк деньгами, либо произведениями. Уничтожение крепостного права должно было совершиться не вдруг, а постепенно, причем переходное состояние могло длиться до 12 лет. За помещиками сохранялась вотчинная полиция[356].
Неопределенность выражений означенных официальных документов, которые в лучшем случае могли быть истолкованы в смысле установления феодальной собственности, а в худшем – в смысле возможности полного обезземеления крестьян, ввела в искушение большинство дворянства, исказить по своекорыстным побуждениям основной смысл намерения правительства. Руководствуясь открытым еще в древности «благовидным» рецептом обхода закона, состоящим в явном нарушении смысла закона при кажущемся буквальном его исполнении (verbis legis amplexus contra ejus nisi voluntatem), некоторые дворянские комитеты (как-то: курский, новгородский, тамбовский, херсонский, виленский и др.) истолковали программу правительства в том смысле, что предлагали в своих проектах вовсе лишить крестьян по истечении переходного времени земли.
Не так посмотрел на дело Тверской Дворянский Губернский комитет. Составленное им «Положение» красноречиво свидетельствует, что оно с самого начала взглянуло на возложенную на него правительством задачу, как на общественное служение, а не частное, узкосословное дело. Служа органом циркулировавших в обществе и литературе «светлых мыслей» о действительном, а не фиктивном освобождении крестьян, Тверской комитет добросовестно и с мужественною откровенностью высказал свой взгляд на предстоящую реформу, в котором, по справедливому замечанию министра внутренних дел Ланского, «хотя не было верности букве высочайшего рескрипта, но было согласие с духом и целью его: обеспечить и улучшить быт крестьян».
