В Гяндже погибли десятки тысяч человек. Груды дымящихся развалин, пыль, нависшая над долиной, вздувшаяся от трупов и мусора река, стоны и крики людей — такой была Гянджа в 1139 году.
Когда первые вестпики бедствия домчались до соседних государств, грузинский царь Димитрий поспешил к разрушенному городу. Как рассказывают армянские и арабские летописцы, грузинские воины избивали оставшихся в живых жителей, грабили разрушенные дворцы, разрывали развалины в поисках сокровищ. Грузинское войско возвратилось домой со сказочной добычей — пленниками, драгоценностями, тканями и мехами. Везли и городские ворота Гянджи. Они были доставлены в Гелати и установлены в тамошнем монастыре.[6]
Прошло много лет, прежде чем Гянджа отстроилась и вновь стала кипучим центром ремесла и торговли.
И первыми впечатлениями маленького Ильяса, сына Юсуфа, который родился через год или два после бедствия, были руины на площадях. Отец мальчика был небогатым ремесленником. Он рано умер, и матери, курдянке, пришлось одной поднимать детей.
Пройдет много лет, и мальчик Ильяс ибн Юсуф станет великим поэтом Низами.
Низами — человек-тайна, причем тайна — в его простоте и очевидности. Поэт должен вести себя как положено — даже величайшие из них стремились ко двору. Не только потому, что там было сытнее. Главное, там было безопаснее. Средневековый двор — это и академия наук, и академия художеств. Позты-отшельники редки, великие отшельники уникальны. Ведь не только их тянет к царскому двору, двор тоже хочет украсить себя знаменитостью. Меценатство — старинное занятие. Можно топтать и унижать творца, но даже в те давние времена наиболее мудрые правители догадывались, что имена многих шахов и эмиров сохраняются в памяти потомков только потому, что сохраняются посвящения поэм.
Почему же Низами, превосходивший современников, всю жизнь провел в ремесленном квартале Гянджи? Лишь одну из своих поэм он пишет по заказу, лишь однажды он беседует с шахом и получает от него захудалую деревню, разграбленную воинственными соседями. Всю жизнь Низами работает не только как поэт — у него другое дело, что стоит прежде поэтических дел.
Низами — горожанин, то есть ремесленник, возможно, торговец. В антологии XV века говорится о том, что Низами был членом ордена Ахи. Этот орден резко отличался от других тайных союзов отсутствием ненависти к инакомыслящим. Знаменитый путешественник Ибн Баттута писал, что ахи «есть в каждом поселении, городе и деревне. И не найти в мире людей более заботливых, чем они, к чужестранцам, более поспешных в стремлении накормить голодного, удовлетворить потребности нуждающегося, пресечь руку насильника и убить сатрапа или тех, кто примыкает к нему из злых людей. Ахи — это человек, который собирает людей своей и иных профессий из юношей, холостяков и одиноких, и приходят они также и сами… Строит он обитель и расстанавливает в ней обстановку, и светочи, и все, что необходимо из утвари. И товарищи его служат днем, добывая себе пропитание, и идут к нему после сумерек… Если придет в этот день странник в город, берут они его к себе на постой, и живет он у них гостем, и не уходит он от них, пока не уедет… И не видел я в мире людей более праведных делами, чем они».
Если Низами был ахи, то как бы программой этого союза звучат его строки:
Зачем тебе унижаться перед подлецами?
Зачем быть игрушкою недостойных?
Что ты склоняешь голову перед всякой затрещиной?
Зачем ты покорно принимаешь всякое насилие?
Выпрями спину, как гора.
С мягкосердечными будь суров,
Унижение несет внутренний ущерб,
Смирение перед несправедливостью рождает вялость.
Будь словно шип с копьем на плече —
Тогда возьмешь в объятия охапку роз.[7]
Низами оставил после себя пять поэм. Кроме того, он писал и лирические стихотворения, их до нас дошло немного, да и не всегда известно, какие принадлежат ему. Ведь Низами существовал в могучем потоке восточной поэзии: перед ним, рядом с ним, сразу за ним работали сотни других поэтов, немало среди них было и выдающихся мастеров, а некоторые формально владели стихом не хуже, чем гянджийский отшельник.
К концу I тысячелетия нашей эры в связи с падением значения Арабского халифата та часть Востока, что культурно тяготела к Ирану, все шире пользовалась фарси (персидским языком) как языком литературы и науки. В этом было и возрождение традиций, и оппозиция языку завоевателей. Признанным патриархом литературы на фарси стал Рудаки. Он умер в середине X века, и от него до нас дошло менее тысячи двустиший. Известно, что помимо лирических стихотворений ему принадлежало семь эпических поэм, наиболее знаменитой из которых была «Калила и Димна», построенная на индийском классическом сюжете. Младшим современником Рудаки был Дакики, который задумал изложить в стихах всю историю Ирана с легендарных времен. Он начал свой труд с песни о Заратуштре, но в разгар работы погиб от кинжала наемного убийцы.
На смену Дакики пришел великий Фирдоуси (932/41-1020/26) и сделал то, что не успел Дакики. Так возникла «Шах-наме» — «Книга о царях», одна из вершин мирового эпоса.
К середине XI века Иран и Средняя Азия оказались под властью кочевников-сельджуков, их вожди были неграмотны и от исламской культуры далеки. Но, создав великую империю, сельджуки способствовали этим расширению ареала фарси. Язык покоренных вытеснил язык завоевателей.
Немало поэтов творило в средние века в небольших государствах на территории Азербайджана. Без поэтов не обходился ни один тамошний двор.
Перепроизводство поэтов и перенасыщенность поэзией вели к конкуренции, в которой выковывались изысканность поэзии и драчливость поэтов. Порой дело не ограничивалось лишь взаимными жалобами и попреками. Ширванский поэт Фалаки сначала в этой борьбе преуспел и даже достиг богатства, но в результате интриг соперников попал в тюрьму Шабаран. Это было мрачное, тухлое подземелье. «Я был уже мертв, — вспоминал поэт о своем заключении. — Из моего тела торчали кости…» Фалаки удалось выйти на волю, но после этого он прожил недолго и умер, не дотянув до сорока лет.
Впрочем, имя Фалаки знают лишь специалисты. Его торжественные оды и песнопения, славословия шаху были облечены в настолько изысканную и совершенную форму, что слушатели, несомненно, цокали языками от удивительного мастерства поэта.
Но несчастный Фалаки в области власти над стихом далеко уступал крупнейшему азербайджанскому поэту XII века Хагани, который был старше Низами лет на двадцать. Хагани происходил из простолюдинов: отец его был плотником, мать — кухаркой, она была христианкой, принявшей ислам. Хагани вряд ли удалось бы получить образование, если бы не знаменитый дядя — врач и мудрец. Дядя сам учил мальчика, а затем отдал его в ученики к придворному поэту Абу-ль-Ала Гянджеви.
Старик Абу-ль-Ала, подвизавшийся при дворе ширваншахов, не только ввел ученика во дворец, но и отдал за него свою дочь.
Через несколько лет Хагани превзошел учителя в искусстве петь оды шаху. И написал на старика сатиру. Абу-ль-Ала ответил на нее еще более злой сатирой и поэмой о неблагодарности. Весь двор с наслаждением следил за этой сварой, стихи ходили по рукам.
Последний и самый подлый удар нанес Хагани. Он написал сатиру, полную неприличной брани, где сообщил, что его тесть — агент исмаилитов, ученик Хасана ибн Саббаха. Это был политический донос. После чего Абу-ль-Ала исчез, а Хагани написал элегию, в которой проклинал доносчиков:
Увы мне, если я хоть раз вздохну от глубины сердца!
Злоречивый доносчик завяжет узелком этот вздох,
Запечатанным снесет его к его величеству шаху.
Вскоре опасения Хагани оправдались, и он очутился в темнице.
С точки зрения изысканности и совершенства формы Хагани не знал себе равных. Но, может быть, именно поэтому всемирно известным поэтом он не стал.
Низами нигде не писал, где учился, хотя образован он был исключительно. Вернее всего, он окончил медресе в Гяндже. А затем учился сам — всю жизнь. Он отлично знал арабский язык и арабскую литературу, как художественную, так и научную. Он был знаком и с христианской литературой, даже цитировал Евангелие. Похоже, что ему были ведомы грузинский и армянский языки, которые в Гяндже были в ходу. Низами глубоко разбирался в восточной философии, читал он и греческих философов. Знал он, видимо, астрономию, математику и медицину.
Как он провел первые тридцать лет жизни, неизвестно. Первую свою поэму Низами написал, когда ему было около тридцати.
Поэма называлась «Сокровищница тайн». Она — как бы собрание бесед о смысле жизни и назначении ее. Название поэмы происходит от исламского предания: Мухаммед однажды вознесся на небо и увидел под небесным престолом закрытое на замок помещение. Разумеется, замок его удивил, и он спросил архангела Джибраила (Гавриила): «Что это за место?» И архангел ответил: «О посланник божий, это сокровищница глубоких мыслей, а языки поэтов — ключи к ней».
