Мовлана Махмуд, Ключ от врат Дива, рассказывал, что Высокоименитый действительно поехал один, без охраны, и с неслыханной смелостью сказал, стоя в Белом шатре пред очами Дива: "Сверх даров всяческих я принес тебе свою голову. Хочешь - секи, а хочешь - оставь, дабы служила тебе верой и правдой".
"Ты первый правитель, который разговаривает со мной как правитель, ответил ему Див. - Скажи, какую ты мне можешь службу служить?" С того и начался разговор, завершившийся договором о союзе.
Вот как знал эту историю Фазл, и это была истинная история.
Но в прошлом году, как сообщал мовлана Махмуд, когда Див, преследуя султана Ахмеда Джелаири, шел на Багдад, Высокоименитый готовился к новой встрече с ним, и встреча не состоялась, потому что Мираншах, опередив Высокоименитого, донес отцу о том, что Ширван стал очагом хуруфитов. и Див велел передать шаху, что примет его лишь после того, как на деле убедится, что шах не покровительствует хуруфитам, как то утверждает наследник.
Мовлана Махмуд собственными глазами читал ответное письмо Высокоименитого и, запомнив его до словечка, пересказал его Фазлу. И Фазл понял из того письма, что Высокоименитый, если не спасут его смелость и цепкость ума, чтобы оправдаться и спастись, может принести в жертву всех его мюридов.
"Шахиншах должен знать, что наследник Мираншах несведущ в политике, я держу хуруфитов не под крылом, а в клетке, и жду того часа, когда наследник Мираншах обнаружит девять очагов хуруфитов в девяти городах своего улуса, писал Высокоименитый Диву. - Если наследник сможет довести свое дело до конца, то я в Ширване, нисколько не остерегаясь хуруфитов, в течение дня прихлопну дверцу клетки и, если наследник пожелает того, помогу ему арестовать самого Фазлуллаха".
После этого письма Див и послал с Багдадской дороги распоряжение наследнику найти и уничтожить девять очагов хуруфизма в девяти городах, арестовать с помощью ширваншаха Фазлуллаха и казнить его перед крепостью Алинджа.
Погромы мечетей и святых мест взамен очагов хуруфизма, предание огню и мечу сотен тысяч правоверных мусульман взамен мюридов и халифов Фазлуллаха, яростный въезд в Шемаху в ответ на короткое, ясное письмо Ибрагима, в котором он просил наследника дождаться весны, избиение багадуров-джагатаев и, наконец, надругательство над дочерью верного шейха Азама послужили наилучшим доказательством словам Ибрагима о том, что Мираншах "несведущ в политике". Доверие Дива к союзнику возросло. Хотя его несколько поколебал ложный заговор в шахской мечети, равно как и подкинутая па поле боя шапка, особенно же задержка с арестом Фазлуллаха, Высокоимснитый, был уверен Фазл, снова выйдет дел и невредим, потому что в руках его - решение о сдаче Фазла за подписями семи халифов и достоверный факт, что Фазлуллах своими ногами идет на встречу с ним в назначенном месте. Едва Дервиш Гаджи, приняв поводья коня Всадника вечности, проведет его в назначенное место, как Высокоименигый немедля пошлет к Диву гонца с сообщением, что "дверь клетки захлопнута" и что Фазлуллах в руках его, и тогда можно будет приступить к "делу счастья", обезвредить вооруженный отряд и отвести угрозу погрома от мюридов.
Думая так, одиноко ехал Фазл в ночи, и когда в темноте ущелья меж Малхамом и Шемахой раздалось чирканье кремня, высекающего огонь, и засветился факел, не усомнившись ни на миг, что это Дервиш Гаджи подошел принять повод его коня, он спешился.
Но вместо Дервиша Гаджи он увидел своих мюридов, преградивших ему дорогу сплошной белой стеной.
Это было бедствие. Как случилось, что мюриды снова встали на его пути? Как ему пройти сквозь эту стену? Что сказать им, кроме того, что уже было сказано на сходе?
К ногам его вдруг камнем упал человек. Фазл услышал рыдания и стенания. Фатьма, наследница его духа, растянувшись на сырой земле, обвила руками ноги отца и терлась лицом о его башмаки.
- Не пущу тебя, не пущу! - говорила она сквозь рыдания.
Ни мюриды, обычно сопровождавшие ее, ни гасиды не могли оторвать ее от ног Фазла и поднять с земли.
Фазл стоял, стиснув зубы и закрыв глаза. В течение двух лет после решения халифов об отлучении Фатьмы он редко видел дочь и, слыша от нее только колкости, полагал, что она разлюбила его. И любовь эта, валявшаяся сейчас в грязи и тершаяся об его башмаки, больно пронзила ему сердце. Фазл не мог припомнить, в чем и когда за весь последний год он проявил отцовскую заботу о своих сиротах. Двое малышей, Нуруллах и Гняседдин, и достигшие зрелости, но такие же, как их старшая сестра, хрупкие Айша и Исмет, все четверо они рыдали сейчас голосом Фатьмы и взывали к его отцовскому сердцу: "Не ходи, не бросай своих сирот!"
И всем существом своим ощущая, что мольба эта сильнее всего и даже того, что зовется волей Хакка, Фазл стоял недвижно, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не нагнуться и не поднять ее с земли, ибо, если он обнимет и прижмет ее к своему сердцу, у него уже не достанет сил расстаться со своими детьми.
И вот он стоял, стиснув зубы и закрыв глаза, а Фатьма билась в рыданиях у его ног до тех пор, пока мюриды не разжали ее ослабевших рук, оторвали от отца, подняли и увели.
И тут Фазл, весь еще во власти ее стенаний, расслышал голос своего лекаря, дервиша Гасана, доносившийся как из-за дальних гор.
- На колени! - кричал дервиш Гасан - Умоляйте! Он переступил через наследницу, через вас переступить не сможет! - кричал он и так же, как на сходе, будоражил людей.
И так же, как на сходе, требовал большой войны властолюбец Юсиф, заверяя мюридов в содействии союзников и султана Баязида.
Весь этот гомон тупой болью отзывался в голове Фазла, он словно бы уже тысячу раз все это видел и слышал и не знал, как избавиться. Но когда вслед за лекарем все упали на колени перед ним, из его изболевшейся груди вырвался крик:
- Это болезнь, дети мои! Ваша любовь перешла в болезнь!.. - И он пошел, задыхаясь и поднимая с земли одного за другим своих мюридов. - Вставай, сын мой, вставай! - твердил он. - Как... как возможно такое самоунижение?! сокрушался он.
Если бы ему пришлось поодиночке поднимать всех своих мюридов, то он потратил бы на это всю ночь до утра, до тех пор, пока не поднимет последнего, но с пути своего не свернул бы, это было всем ясно.
Но вдруг кто-то с силой и даже грубо схватил его за руку. Фазл, замерев, оглянулся и увидел Насими.
То обстоятельство, что Насими после событий на Куре и на Кюрделеме, не присоединился к мюридам и не пошел со всеми на сход, подтвердило мысль Фазла, что он выше преходящих забот, и укрепило его надежду на любимого ученика.
Фазлу было ведомо, что когда халифы обнародуют сбой сговор с союзниками, то мюриды, поверив, что большая война приведет к созданию Царства справедливости, пойдут за ними, и судьба каравана, сосредоточенная до сих пор в Ширване, вокруг Всадника вечности и Высокоименитого, будет решаться не здесь, а в Анкаре, в резиденции гаджи Байрама Вели. Поручая Насими дервишество в Рум, Фазл, по существу, вручал ему судьбу каравана, хотя и назначил выразителем воли Хакка досточтимого мовлану Таджэддина. Проникнув в резиденцию гаджи Байрама Вели, Насими данной ему способностью проникать и в суть людей обнаружит и выявит подлинные цели анкарского суфия и отвратит от него халифов, и, вернув караван на истинный путь, встанет во главе его. Одно беспокоило Фазла, что Насими по своей неосторожности и безмерности, узнав о сдаче, бросится один на встречу с Высокоименитым и снова угодит в руки шейха Азама.
На берегу реки Кюрделем Фазл делился своими мыслями о Насими с Гусейном Кейа. "Не со мной, а с ним должен связать свои надежды отныне Высокоименитый, а первым условием преданности Амина Махрама должна стать охрана Сеида", говорил Фазл Гусейну Кейа, надеясь, что он успеет еще повидать Насими, чтобы с глазу на глаз внушить ему важность возложенных на него задач и уберечь от неосторожности.
Когда все упали на колени, один человек остался стоять во весь свой рост. Это был Насими. Он стоял над распростершейся на земле Фатьмой, как над покойницей. В темных, как ночь, глазах его кипели гнев и протест. Взгляд его, перебегая с Фатьмы на павшую ниц толпу, с Фатьмы на Фазла, остановился наконец; Насими смотрел на Устада, как на убийцу.
Обернувшись, чтобы посмотреть, кто схватил его за руку, Фазл встретил тот же взгляд и услышал страшное обвинение.
- Не любовь наша превратилась в болезнь, Устад, а безжалостная воля Хакка, породившая столько горя и страданий! - сказал Насими, и слова его обдали лицо Фазла жаром.
Фазл даже отступил на шаг. Он сам всегда понимал, что безжалостная и бесчеловечная воля Хакка - это вынужденное средство противостоять миру гнета и тирании - сама может перейти в тиранию, но то, что Насими назвал это болезнью, больно ударило его, за сердце задело.
- Свет очей моих, и ты обвиняешь меня?! Разве, без тебя мало обвинителей? Свет очей моих! - сказал он дрогнувшим голосом.
