Вполне возможно, византийская интрига не оставила в покое и половцев, хотя основательных доказательств этому мы не имеем – но опять-таки именно Византия скупала у этих кочевников русских невольников.
Не логично ли было для Никеи, потерявшей столицу, окружённой врагами, заинтересоваться пришедшими из степей новыми кочевниками?
Вот только – что могли им предложить имперские дипломаты? Чем заинтересовать? Приглашать к себе в близкое соседство монголов они не собирались – хватило и урока с крестоносцами. Тогда…
Вы ещё не догадались, читатель? Византийцам ли, чьи купцы истоптали всю православную Русь, им ли, к кому что ни год приходили паломники из самых разных городов северной страны, было не знать всех путей и дорог по Русской земле?
Вы ещё не поняли, отчего Батый шёл по Русской земле уверенно и целенаправленно, будто знал, к какому городу какой дорогой подойти и где какое войско его встретит?
Но услуги, которые могли предложить восточным завоевателям дипломаты Второго Рима, отнюдь не исчерпывались данными о дорогах, соединяющих русские города, и дружинах, защищающих их. Больше, много больше могли предложить владыки Никеи пришельцам.
В каждом крупном городе Руси были их центры влияния. Были люди, связанные с Византией вознесением на высокий, хлебный пост и – тогда к этому относились очень серьёзно – преемственностью рукоположения, мистической преемственностью «апостольской благодати».
Православные архиереи и епископы.
Я знаю, сейчас православные читатели, если только они дочитали книгу до этих страниц, опять начнут рассуждать о повторении-де «задов советского агитпропа». И я опять отвечу им – словами дореволюционных церковных российских историков.
Вот что говорит Е.Е. Толубинский в своей «Истории русской церкви»: «Если полагать, что обязанность высшего духовенства – епископов с соборами игуменов – долженствовала при данных обстоятельствах состоять в том, чтобы одушевлять князей и всех граждан к мужественному сопротивлению врагам для защиты своей земли, то летописи не дают нам права сказать, что епископы наши оказались на высоте своего призвания; они не говорят нам, чтобы при всеобщей панике и растерянности раздавался по стране этот одушевляющий святительский голос».
Он не просто «не раздавался», здесь маститый церковный историк щадит средневековых архипастырей. Они повально бежали из русских городов, бросая свою паству на произвол судьбы, на кровавую «милость» завоевателей. «Пастыри» бросали «стадо Христово», «отцы духовные» бросали «детей», «кормчие» бросали «корабли». Не последними – первыми.
Глава русской церкви митрополит Иосиф в самый год Батыева нашествия бежал, оставив свою кафедру. Ростовский епископ Кирилл – «избыл» монголов в Белоозере. Епископы Галичский и Перемышльский остались живы после взятия монголами их городов (Звонарь, 1907, № 8, с. 42-43.). Добавлю от себя, что и Черниговский епископ пережил взятие и разорение своего города.
Читатель, вы представляете себе, какой страшный удар наносили эти люди, искренне верившим в них русским христианам, своим бегством?! Но ещё интереснее судьба епископа рязанского.
Он… выехал из города, прежде чем монголы успели обступить Рязань. Прежде, читатель! Он, епископ первого города, которому предстояло испытать на себе всеразрушающую ярость захватчиков, словно знал, что городу не устоять…
«Словно»? Или всё же знал?! И как он уцелел? Впрочем, если епископы Чернигова, Галича и Пере-мышля пережили даже резню во взятых городах, то, что говорить о епископе Рязанском – он-то если и встретился с воинами Батыя – то за пределами стен, не в битве, можно сказать, мирно…
Уже цитированный мною Пётр Михайлович Хомяков по этому поводу употребил такое сравнение: можно ли представить, что во взятом, скажем, гитлеровцами Киеве остался в живых секретарь обкома коммунистической партии? Если бы такое произошло, продолжает Пётр Михайлович, то вывод бы из этого следовал только один – секретарь этот не кто иной, как немецкий шпион.
Какие будут предположения относительно уцелевших во взятых татарами городах епископов, читатель?
Мне только хотелось бы напомнить, что епископов в русские города «рукополагал» (фактически – назначал, или, по крайней мере, утверждал) митрополит. А этот митрополит опять-таки если не назначался, то утверждался… в Византии.
Таков был порядок ещё при Дмитрии Донском. Митрополит Иосиф и сам был греком, выходцем из Второго Рима. То есть наши бегуны-епископы и епископы, «чудесным образом» разминувшиеся со смертью в захваченных татарами городах, – все они креатуры, или, по-русски говоря, выдвиженцы… правильно, читатель, всё той же Византии!
Но как это может быть, спросите вы, читатель. Ведь они же, эти епископы, всё-таки были в большинстве своём русские люди, как они могли бросить свои города, свою землю на разорение чужеземцам? Неужели они настолько подчинялись указкам «из центра»?
Ну, во-первых, читатель, церковные люди, прежде всего, были «гражданами небесного отечества», сначала христианами, а потом русскими. Может, и появлялись уже отдельные монахи или батюшки, для которых дело обстояло не так, но ещё в конце XV века русский вроде бы архиерей мог бросить, как увидим, русскому же великому князю: «ввашем Русийском царстве».
«Ваше» царство, «ваша» Русь – поневоле вспоминается расхожее «эта страна» из совсем недавних времён. За три столетия до того Печерский летописец, описывая осады Константинополя своими же предками, бросался определениями вроде «безбожная русь». Его симпатии, вполне очевидно, были на стороне византийских единоверцев, а не предков-язычников.
Гибель русских ладей князя Игоря Рюриковича от огнемётов византийского флота он смакует – как справедливую кару язычнику, поднявшему руку на православную Византию. Смакует он и историю о гибели этого государя якобы от рук доведенных его глупой жадностью до отчаянья его же подданных, древлян [55].
Он утверждает, что враг Святослава, Иоанн Цимисхий, вошёл в обороняемый русским князем Доростол – хотя этого не решаются утверждать даже византийские хронисты Лев Диакон и Иоанн Скилица.
Да что там говорить, если в качестве молитвы о победе в «русской» православной церкви утвердился акафист Богородице «Взбранной воеводе», сложенный в честь разгрома русских войск под Константинополем!
Этого могли не знать князья и дружинники, внимавшие его строкам, но могли ли быть настолько же невежественными отцы «русской» церкви, её архипастыри?!.
Вот отсюда, от «безбожной руси», от «Взбранной воеводе», от летописного сравнения крещёной Ольги среди язычников с жемчугом посреди кала растут на самом деле корни не только у «этой страны» недавних лет.
Когда историк Пекаревский во время Крымской войны, после неудачного для русских войск сражения на Чёрной, завидев знакомого, бросается к нему, радостно сверкая глазами, жмёт руку и счастливым голосом шепчет на ухо: «Нас разбили!», когда во время Русско-японской войны русские интеллигенты будут слать поздравительные телеграммы японскому микадо – это всё оттуда!
Как пекарские радовались победе «передовых», «прогрессивных» европейских стран над «отсталой» Россией, так и православного летописца только радовал разгром русских язычников воинами «богохранимой» Византии.
Такая вот психология.
Так что не надо заблуждаться – воспитанные в таком духе люди – а преуспевали и выходили в епископы и игумены, понятно, только те, кто очень хорошо усвоил этот дух не колебались, получив из заморского «центра» указание бросить паству и бежать при первом появлении ордынцев.
Тем паче, что и они, в конечном итоге, внакладе вовсе не остались. «Русская» церковь пошла на участие в плане небескорыстно. Впрочем, о её выгодах поговорим чуть позднее.
Народ, на самом-то деле, не забыл истинных взаимоотношений церкви с захватчиками. В причудливом преломлении они отразились в киевском предании о «сироте Батие».
Жил-был, гласит эта легенда, в Киеве сирота. Прибился он к монахам Киево-Печерской лавры, работал у них, получал не слишком вкусную, но сытную кормёжку. В отличие от других горожан, обижавших сироту, монахи не смеялись над ним.
Когда у сироты спрашивали, кто он такой, «чей будешь», простоватый подросток отвечал: «Я – Батий!» (то есть «батькам», отцам-монахам принадлежащий). В это время у татар умер царь, и они, по своему обычаю, отпустили на волю его коня, чтоб поглядеть, кого он выберет себе хозяином, а им, татарам, государём.
Конь пошёл в сторону Киева. Шёл-шёл, дошёл до лавры, где работал в это время Батий. Сирота вскочил на коня, и тот не скинул его – признал. И татары склонились перед новым царём.
Вырос Батий татарским царём, повоевал весь свет, припомнил и городу Киеву, что не жалел тот сироту, – сжёг, а народ кого порубил, кого в полон угнал. Только лавру не тронул.
