Отношение к традициям древнерусского искусства не было однозначным. Поиски «строго русского стиля» начинаются еще в пушкинскую эпоху и получают особое развитие во второй половине XIX в., особенно же в 1880—1890-е гг. в связи с активными церковными строительными работами в Палестине и на Афоне, а также в Германии и Австро-Венгрии – на родине представителей царской фамилии по женской линии, и в любимых местах пребывания «на водах» русской знати (русские церкви в Бад-Эмсе – 1876 г.; Баден-Бадене – 1882 г.; Дармштадте – 1897 г.; Карлсбаде – 1897 г.; Мариенбаде – 1902 г.). К обсуждению задач и современного положения «русской народной иконописи» по высочайшему распоряжению привлекается всемирно известный академик-византинист Никодим Павлович Кондаков (1844–1925).
Как и внимание к прошлому в целом, осознание его важности, волна увлечения древнерусским искусством затронула относительно узкий круг общества. Тяготение к нормативной эстетике, к «современному» преобладало. Отсюда – закономерная цепь утрат и уничтожения «отжившего». В конце XIX в. к наиболее печальным акциям следует отнести полное уничтожение фресок середины XII в. в соборе Переславля-Залесского и частичное – в другом древнем ансамбле, церкви Георгия в Старой Ладоге. В это же время при «обновлении» было разобрано и погибло много деревянных храмов Севера.
По определившейся еще в Петровскую эпоху традиции Императорская Академия художеств регулярно посылала своих выпускников на практику, в том числе для создания копий раннехристианского и византийского искусства. Необходимость заботливого отношения к собственному наследию обусловила выделение из среды художников и иконописцев (главным образом старообрядцев) особых умельцев по укреплению и расчистке икон. В 1902 г. в учрежденный по Высшему указу в 1895 г. Русский музей Петербурга был приглашен первый такой реставратор. В 1904 г. в стенах Троице-Сергиевой лавры началось раскрытие от позднейших поновлений, потемневшей олифы и копоти веков знаменитого образа «Святой Троицы» Андрея Рублева начала XV в. За этим последовал переворот в отношении к древнерусскому художественному наследию, расширились границы его восприятия и изучения.
На рубеже веков российское высшее образование по качеству не уступало западноевропейскому. В 10 университетах[11] обучалось около 18 тыс. студентов. Почти половина студентов Московского университета была освобождена от платы. В 1896 г. был основан Технологический институт в Томске, в 1902 г. открылся Политехнический институт в Санкт-Петербурге, в 1899 г. – Восточный институт во Владивостоке. В 1897 г. в классических гимназиях обучались 58 тыс. человек, в женских гимназиях – 45 тыс., в реальных училищах 24 тыс. В 70 тыс. сельских школ всех видов в 1899 г. училось более 3,5 млн. детей и взрослых. В 9600 городских школах (не считая гимназий) – более 700 тыс. детей и взрослых. Кроме того, в 26 600 мусульманских, еврейских и буддистских школах обучалось 489 тыс. детей и взрослых.
Русское общество вступало в ХХ в. еще в значительной степени неграмотным – сказывалось тяжелое наследие крепостного рабства. По переписи 1896–1897 гг. грамотными (т. е. умевшим читать, но, в соответствии с российской статистикой, не обязательно – писать) объявили себя 21,1 % населения (среди мужчин 30 %, среди женщин – 13 %). Среди молодых мужчин, новобранцев, грамотным был только один из трех (38,3 %), в то время как в Германии, Англии, странах Скандинавии, во Франции грамотность была уже всеобщей. В начальных школах России училось в четыре раза меньше детей, чем в Великобритании (41 и 157 на тысячу жителей соответственно). Но накопленный в области народного просвещения потенциал обещал превратить Россию в страну всеобщей грамотности к началу 1920-х гг.
Литература:
К. С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве. (Многочисл. издания).
Вехи. Сборник статей. (Многочисл. издания).
«Мир искусства»: К столетию выставки русских и финляндских художников 1898 года. СПб., 1998.
Г. И. Вздорнов. Реставрация и наука: Очерки по истории открытия и изучения древнерусской живописи. М., 2006.
1.1.15. Политические настроения в обществе
Неожиданная смерть Александра III и вступление на престол 26-летнего Николая Александровича всколыхнули надежды на нового Царя-Реформатора, возрождающего былой союз своего венценосного деда и либеральной общественности. Тем кругам, где не угасли традиции «великих реформ» Александра II, не терпелось «подтолкнуть» молодого Царя в «нужном направлении»: сорок лет назад, в похожей ситуации, такая тактика себя оправдала.
Девять губернских земских собраний направили Николаю II «приветственные адреса» по случаю его бракосочетания с принцессой Алисой, где выражался запрос, иногда очень робкий, на «общественные изменения». Тульские земцы просили «открытого голоса земства к престолу»; курские надеялись на «расширение гласности». Далее всех пошли в своем «адресе» гласные тверского земства: «Мы питаем надежду, что счастье наше будет расти и крепнуть при неуклонном исполнении закона, ибо закон должен стоять выше случайных видов отдельных представителей власти… Мы ждем, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам, их касающихся, дабы до высоты Престола могло достигать выражение потребностей и мыслей не только представителей администрации, но и народа русского».
История с «земскими адресами» имела продолжение и, по мнению большинства наблюдателей, во многом определила всё последующее царствование. 17 января 1895 г. в Зимнем дворце состоялся Высочайший прием депутаций от дворянства, земств, городов и казачьих войск. Но еще рано утром министр внутренних дел И. Н. Дурново устроил разнос за «тверской адрес» губернскому предводителю дворянства Н. П. Оленину. Министр сообщил, что даже не рискнул передать подобного рода бумагу Императору, а лишь сделал доклад, на который Царь наложил резолюцию: «Чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой…».
В своей речи на торжественном приеме Николай II, подглядывая в барашковую шапку, где лежал текст, написанный для него обер-прокурором Синода К. П. Победоносцевым, после слов благодарности за поздравления, в конце добавил: «Но мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».
Царские слова о «бессмысленных мечтаниях» вызвали массу эмоций в обществе, стали крылатыми и вошли в фольклор. Особую популярность приобрела «Песенка» неизвестного автора на тему «приема депутации», где в одном из куплетов Царь, обращаясь к «санкюлотам из Твери», говорил: «За благие пожелания я вас всех благодарю, // Но бессмысленны мечтания власть урезать мне, Царю».
Позднее многие русские, вставшие в оппозицию режиму, признавались, что именно русская литература (от Радищева и Герцена до Михайловского и Толстого) постепенно выветрила в их умах веру в то, что только сословное общество с Божьим помазанником во главе обеспечит благополучие отечества. В этом признании не было ничего «самобытно русского»: когда-то и во Франции считали, что Бомарше своей пьесой «Фигаро» разрушил Бастилию.
Историческая справка
Один из анонимных памфлетов на данную тему молва приписала Льву Толстому. Тот от авторства отказался, заметив, что «всегда подписывает то, что пишет», а затем опубликовал очерк – «Бессмысленные мечтания». Его кульминацией стал фрагмент, где «сотни седых, почитаемых в своей среде людей», замерев, внимают царскому слову: «Когда молодой царь дошел до того места речи, в которой он хотел выразить мысль о том, что он желает делать всё по-своему и не хочет, чтобы никто не только не руководил им, но даже не давал советов, он смешался и, чтобы скрыть свой конфуз, стал кричать визгливым, озлобленным голосом. На намеки старых, умных, опытных людей, желавших сделать для царя возможным какое-нибудь разумное управление государством… на эти-то слова молодой царь, ничего не понимающий ни в управлении, ни в жизни, ответил, что это – „бессмысленные мечтания“».
Размышления современника
«Трагедия России была в том, что самодержавная власть стала бороться тогда (в начале царствования Николая II. – Отв. ред.) не с революцией, в чём была обязанность всякой государственной власти, не с конституцией, которую тогда никто открыто не требовал, а с самим духом Великих реформ 60-х годов, которые могли и должны были в результате безболезненно привести к конституции». – В. А. Маклаков. Из воспоминаний. Уроки жизни. М.: Московская школа политических исследований, 2011. – С. 197.
