Таким образом, неудивительно, что основным занятием рапповцев была не собственно литература, но литературная критика. В конце 1920-х гг. несколько “попутчиков” — терпимых властями беспартийных писателей — пали жертвами рапповских атак. Маяковский пытался утихомирить их тем, что сам стал членом РАППа. Опыт сотрудничества с этой организацией оказался для Маяковского столь печальным, что, вероятно, сыграл немалую роль в самоубийстве поэта в 1930 г. Другим cause celebre[8] стала рапповская атака на Замятина. Его роман “Мы” был опубликован за границей, поскольку сатира оказалась чрезмерной для любого издательства в России. В романе описано будущее общество, где люди лишены фантазии путем проведения специальной операции — “фантазиэктомии” — для того, чтобы они могли наслаждаться безмятежным “математически определенным счастьем”. РАПП возражал против факта заграничной публикации (хотя до сих пор это было общепринятой практикой) и осуждал взгляды Замятина. Под давлением РАППа (поддержанного редакционной статьей “Правды”, объявившей эту литературную группу “ближайшей к линии партии”) издательства отказывались печатать Замятина, его книги изымались из библиотек, а пьесы не ставились в театрах. В 1931 г. Замятин написал письмо непосредственно Сталину, где утверждал, что для него лишение возможности писать равносильно “смертному приговору”. Замятин допускал, что имеет очень неудобную привычку говорить не то, что выгодно, но то, что кажется ему правдой. В особенности же, писал Замятин, он никогда не скрывал своего отношения к литературному раболепию, карьеризму и отступничеству. “Я всегда считал и считаю, что они унизительны и для писателя, и для революции”. Замятин просил дать ему возможность уехать, чтобы продолжать писать. Сталин выдал ему выездную визу.
Так возник разрыв между эмиграцией и советской культурой, существующий до нашего времени. Но триумф РАППа не был продолжительным. Деятели “культурной революции” тоже были уничтожены — в общепринятом порядке.
В поэме на смерть Ленина в 1924 г. Маяковский писал: “Я боюсь, /чтоб шествия/ и мавзолеи, /поклонений/ установленный статут /не залили б/ приторным елеем /ленинскую/ простоту”. Опасения эти в полной мере оправдались — что, может быть, в известной степени помогает понять причины самоубийства поэта в 1930 г. Что касается Сталина, то к своему пятидесятилетию в декабре 1929 г. он уже разгромил правую и левую оппозиции и был близок к тому, чтобы окончательно узурпировать память о Ленине и занять его место. 21 декабря все советские газеты были наполнены панегириками в честь Сталина. “Правда” на протяжении целых пяти дней публиковала списки организаций, пославших ему свои поздравления, где часто встречалось слово “вождь”. В совместном послании Центрального Комитета и Контрольной комиссии партии его приветствовали как “наилучшего ленинца и старейшего члена Центрального Комитета и его Политбюро”. В изданной по случаю юбилея официальной биографии Сталин был назван “самым преданным учеником Ленина” и “выдающимся продолжателем”, его дела, человеком, который всегда был вместе с Лениным, никогда не отступал от него и не предавал его. Таким Сталин хотел себя видеть — апостолом Петром коммунистической псевдоцеркви, более преданным Ленину, чем был предан Христу настоящий Петр, даже если Ленин был окружен ренегатами и изменниками.
Эти публикации по случаю пятидесятилетия Сталина начали процесс переписывания истории — то, что Михаил Геллер и Александр Некрич назвали “национализацией памяти”. Впоследствии это сыграло в интеллектуальной жизни Советского Союза поистине разрушительную роль. Даже бывшие члены оппозиции присоединились к общему хору славословий. Особенно это было заметно на XVII съезде партии в 1934 г., так называемом “Съезде победителей”, поскольку он ознаменовал собой “победы” в коллективизации и в выполнении первого пятилетнего плана. Бухарин тогда назвал Сталина полководцем пролетарских сил, “лучшим из лучших”, а Каменев предрекал, что современная эпоха войдет в историю как эра Сталина, подобно тому, как предшествующая вошла в историю как эра Ленина. Все эти славословия сопровождались самоуничижением оппозиции, ритуальными признаниями того, что Сталин одержал над ними верх не только морально, но и физически.
Нет ничего удивительного в том, что внутри партии и вне ее нашлись люди, готовые противостоять этому потоку славословий. Разумеется, были и такие, кто испугался человеческих и экономических жертв, которые страна должна была заплатить за подъем промышленности и сельского хозяйства. Осенью 1930 г. были выведены из состава Центрального Комитета и переведены на низшие должности председатель Совета министров РСФСР Сырцов и Ломинадзе, один из первых секретарей в Закавказье. Причиной послужили их сомнения по поводу завышенных цифр плановых показателей и недостаточного внимания со стороны правительства к болезням крупного рогатого скота, о чем упоминали в разговорах с коллегами. Более серьезную угрозу таила в себе циркулировавшая между членами Центрального Комитета в 1932 г. программа Рютина. В ней содержались призывы распустить колхозы, уменьшить капиталовложения в промышленность с целью возрождения сельского хозяйства, розничной торговли и производства потребительских товаров. Рютинская программа не получила известности, однако в ней, вероятно, содержались резкие нападки персонально на Сталина, этого злого гения русской революции, чье властолюбие привело страну на край пропасти. ГПУ обнаружило, что Рютин имел группу из пятнадцати-двадцати энергичных последователей, куда входили некоторые бывшие члены правой оппозиции и кое-кто из “красных профессоров”. ГПУ доносило, что Рютин пытался развернуть подрывную деятельность в комсомоле и среди студентов и рабочих.
Дело Рютина показало, какие настроения царят в Политбюро. ГПУ рекомендовало приговорить Рютина к смерти. Поскольку он был работником аппарата Центрального Комитета, его расстрел ознаменовал бы начало расправ над высокопоставленными членами партии. Сталин был готов создать прецедент и убеждал своих коллег последовать рекомендациям ГПУ, но большинство, возможно, возглавлявшееся Сергеем Кировым (ленинградским первым секретарем), проголосовало против. Рютина просто отправили в ссылку.
Существовало мнение, согласно которому возглавлявшаяся Кировым оппозиционная группа пошла дальше, чем Рютин. Группа сторонников Кирова в Политбюро якобы считала нужным примириться и с оппозицией, и с широкими народными массами, поскольку период наиболее жестоких битв за построение социализма был уже позади. Горький, имевший некоторое влияние на лидеров партии, придерживался, насколько известно, такой же точки зрения. В своих публичных выступлениях Киров не выказывал ни малейших признаков несогласия со Сталиным. Известно, однако, что он был очень популярен и его появление на XVII съезде было встречено бурной овацией. Сталин мог не доверять Кирову и потому, что его удельным княжеством был Ленинград, ставший уже однажды базой для зиновьевской оппозиции.
Как бы там ни было на самом деле, но карьера Кирова внезапно прервалась: 1 декабря 1934 г. он был убит в штаб-квартире ленинградской партийной организации в Смольном. Его убийца, некто Леонид Николаев, романтический или озлобленный бывший комсомолец, возбужденный призраком новой “Народной воли”, революционного движения, посвятившего себя уничтожению новой “бюрократии”. Во всей этой истории есть подозрительное обстоятельство — Николаев предпринимал до того уже по меньшей мере одну попытку покушения и был схвачен охраной Кирова, когда пытался проникнуть к нему, имея при себе револьвер. Вместо того, чтобы арестовать его и предъявить обвинение в попытке совершить террористический акт, что было бы совершенно естественно, охрана отпустила его и позволила забрать оружие. Говоря коротко, обстоятельства дела позволяют предположить с большой долей вероятности, что НКВД (как теперь называлось ГПУ) умышленно дало Николаеву возможность убить Кирова, действуя, возможно, по указанию Сталина. Тому нужно было избавиться от соперника и создать предлог для уничтожения оппонентов. Впрочем, окончательный вывод сделать пока невозможно.
Но совершенно очевидно другое — Сталин немедленно воспользовался этим убийством в своих целях. В тот же день был издан указ, предусматривавший ускоренную процедуру расследования (не более десяти дней) для дел о “террористических организациях и актах”; эти дела in absentia[9] рассматривались специальным военным трибуналом, адвокаты к защите не допускались и смертные приговоры должны были выноситься незамедлительно. Таким образом Сталин создал упрощенный юридический механизм, действовавший в течение двадцати лет. 21 декабря было объявлено, что Николаев действовал по поручению “ленинградского оппозиционного центра”. На этом основании были арестованы Каменев, Зиновьев и еще семнадцать человек. Вопреки новейшему постановлению их дело не рассматривались в ускоренном порядке, но было вынесено на суд в январе 1935 г. Они признали, что в целом несут политическую ответственность за убийство, но суд не смог установить прямой связи между ними и Николаевым. То ли Сталин в тот момент все еще сомневался в возможности прямо прибегнуть к террору в отношении двух столь выдающихся в прошлом деятелей, то ли НКВД еще не развернул технологию допросов так, как сделает это спустя несколько лет, но Зиновьев получил десять лет, а Каменев — пять лет. Таким образом они были по меньшей мере оставлены для будущих допросов.
