Вот Петербург забастовался,
По всем заводам тишина,
Не слышно шума, стоп машина,
И нет рабочих у станка.
Поэт, воспой, где твоя лира,
Воспой сей грозный океан!
Бушует Северна Пальмира,
Как огнедышащий вулкан.
Какие страсти возбудили Великих нарвскиих сынов?
Куда они толпой спешили Из мрачных каменных домов?
Шли к государю с челобитной,
Вперед же всех Гапон их шел,
Его оружье — крест с молитвой,
Как пастырь, стадо свое вел.
«Эй, стоп, народ, куда вы претесь? — Им грубо крикнул офицер. — Не то под плеть вы попадетесь, Расправлюсь с вами я теперь».
«Зачем назад? К царю нам нужно, Идем вот просьбу подавать», —
Толпа в ответ, сомкнувшись дружно.
«Так вы, мерзавцы, бунтовать? —
Им офицер кричит, от гнева Сжимая грозно кулаки. — Стой! Смирно! Поворот налево!
Батальон, вперед! В штыки!»
Творец небесный, что тут стало!
Какая бойня началась!
Штыков щетина засверкала,
Толпа со страхом поднялась.
Казалось, звери, а не люди Так беззащитных бить могли,
Штыки ломали спины, груди,
Немалы жертвы полегли.
Священник — «первый друг народа»
Он, удирая, прокричал:
«Вперед, друзья, вас ждет свобода!»
Сказал: «Прощайте…» и удрал.
Столицу обнял ужас горя,
Весь Нарвский трупами покрыт,
Невинной крови льется море,
Позор тиранам, вечный стыд.
Манеж телами завалили, — Хватило дела палачам,
Они на кладбище возили Вагоны мертвых по ночам.
(Народная песня[53])
История этого трагического события известна очень плохо. В советское время бытовало простое, как репа, объяснение: агент охранки Георгий Гапон вывел людей под выстрелы. Всерьез воспринимать эту версию невозможно. Царские министры были, возможно, не гениями — но ведь не клиническими идиотами! Расстреливать демонстрантов, которые идут с портретами царя и иконами.
В последнее время появилась и обратная версия — что это провокация революционеров. Правда, никто не удосужился объяснить, каким образом им удалось ее устроить. Все доказательства сводятся к тому, что вокруг Гапона в последние три дня перед событиями бегал эсер П. М. Рутенберг, который впоследствии стал одним из лидеров сионистского движения. Оно конечно — сионисты всё могут.
В случае с «кровавым воскресеньем» мы имеем пример того, как начало грандиозным историческим событиям может быть положено тщеславием, самонадеянностью и безответственностью одного — единственного человека.
За униженных и оскорбленных.
Георгий Аполлонович Гапон родился 5 февраля 1870 года на Украине, в семье священника. После окончания сельской школы он поступил в полтавскую семинарию. Интересно, что несколько позже в той же самой семинарии учился знаменитый лидер украинских националистов Симон Петлюра, где и набрался революционных и националистических идей[54].
Революционные увлечения Гапона не затронули. Его понесло в другую сторону — он увлекся толстовством и стал на занятиях резко «выступать», обвиняя преподавателей в фарисействе. В отличие от Петлюры и Сталина, Гапон не довыступался до исключения из семинарии, но получил диплом второй категории, который не давал права поступления в университет, а в священники Гапон первоначально не слишком рвался. Так что ему пришлось идти работать земским статистиком.
В 1894 году Гапон, женившись, все‑таки принял духовный сан и получил место священника при кладбищенской церкви в Полтаве. Место считалось непыльным — у церкви не было прихода, а значит, не приходилось, например, мчаться в любое время суток, чтобы исповедовать умирающего. Но Гапон явно не был рожден для тихой жизни. Он отправился в Петербург поступать в Духовную академию и блестяще сдал вступительные экзамены.
На втором курсе ему предложили место священника в расположенной на 22 линии Васильевского острова благотворительной организации — так называемой «Миссии синего креста», а также настоятеля церкви находившегося неподалеку сиротского приюта Святой Ольги. Там‑то он и нашел свое настоящее призвание.
Находились оба заведения в очень интересном месте. Рядом располагалось так называемое Гаванское поле — место обитания босяков (тогдашних бомжей). Вот им Гапон и стал проповедовать.
Проповеди имели бешеный успех. Вскоре в приютской церкви было не протолкнуться. У священника обнаружился явный ораторский талант. Правда, талант был иного свойства, чем, скажем, у его современников, умевших «глаголом жечь сердца людей» — меньшевика Троцкого, кадета Милюкова или премьера Столыпина. Гапон не навязывал слушателям свои идеи, а, скорее, умел чувствовать, что люди хотят от него услышать, и это озвучивал. И что главное, подобно артистам, испытывал от этого удовольствие.
На тот период Гапон ничего особенного не говорил — обычная христианская проповедь смирения и терпения. Но делал он это очень убедительно.
Именно в те времена состоялся первый контакт Гапона с охранным отделением. Дело в том, что среди анархистских теорий существовало и учение некоего Н. Махайского («махаевщина»). Суть его заключалось в том, что врагами пролетариата являются не только власти и «буржуи», но и интеллигенты и даже квалифицированные рабочие (последние — потому что зарабатывают много). А поэтому основной упор в революционной пропаганде надо делать на чернорабочих и босяков. Понятно, что священником, толкающимся именно в этой среде, заинтересовались в известном ведомстве — но убедились, что Гапон совершенно безобиден для власти, и успокоились.
Скоро незаурядный священник — провинциал заинтересовал собою и академическое начальство, и некоторые салоны петербургского аристократического общества. Он начал входить в моду. К примеру, для него открылись двери гостиной статс — дамы ее величества Е. Н. Нарышкиной — а это была уже самая что ни на есть элита. Многие бы дорого дали, чтобы туда попасть.
Однако летом 1902 года Гапон вляпался в скандал. Он закрутил любовь с несовершеннолетней воспитанницей приюта (к тому времени его жена умерла). А жениться второй раз священнику нельзя — есть такой церковный закон. Пришлось уходить как с работы, так и из Академии. Интересно, что паства Гапона реагировала на это очень бурно. Один из попечителей приюта подвергся нападению толпы, в него полетели камни — едва ушел целым.
Однако вскоре всё это как‑то рассосалось, и Гапон был восстановлен в Академии. Возможно, ему помогал Зубатов.
Странные игры.
Осенью 1903 года полковник Зубатов перебрался в Петербург, на должность начальника Особого отдела Департамента полиции, и тут же начал создавать свои рабочие организации. Он предложил Гапону принять участие в этом начинании, и тот согласился. Идея‑то была вполне христианская — облегчить участь рабочих. А то, что за делом стояла полиция, Гапона не сильно волновало.
Зубатов относился к новому сотруднику без особого восторга. Дело в том, что Гапон совершенно не разбирался ни в рабочем вопросе, ни в политике — и так до конца жизни ничего в них и не понимал. Хотя, заметим, платным сотрудником охранки он не являлся. По крайней мере, никаких доказательств этого не найдено — хотя при Советской власти искали серьезно.
Зубатов на своем посту продержался всего восемь месяцев, в течение которых не смог создать в столице ничего толкового. В конце концов его задвинули в отставку — а Гапон остался. Дело в том, что священник отказался от грандиозных зубатовских идей и предложил новый вариант рабочего союза, согласно которому рабочая организация должна заниматься прежде всего «культурничеством» — просвещением, кружками самодеятельности, организацией рабочих чайных и так далее, и тому подобным. О собственно экономической борьбе Гапон не упоминал — возможно потому, что просто не знал, что это такое.
Идея понравилась как директору Департамента полиции А. А. Лопухину, так и петербургскому градоначальнику А. А. Фул- лону. Начальство дало добро. Собственно, требования, предъявляемые властями к рабочей организации, были нехитрые: чтобы никаких забастовок и революционной агитации.
