Вскоре начались трения между канцлером и обоими братьями Ричарда — Иоанном и Джеффри. Пока король зимовал на Сицилии, до него дошли слухи о нападках на правление назначенного им канцлера, и тогда Ричард поспешил отправить в Англию Готье, архиепископа Руанского, поручив ему улаживать разногласия, появившиеся в его отсутствие, а заодно назначил Хью Бардулфа управляющим в провинцию Йорк, где шерифом был брат Уильяма Лонгчампа. Однако, по словам Вильгельма из Нойбурга, канцлер и не подумал уступать кому-то хоть малую часть своих полномочий — похоже на то, что за распоряжениями короля следовали более или менее противоречащие им указания канцлера.
Столкновение между Иоанном и братом епископа не заставило себя ждать. Оно произошло из-за замка Линкольн, заботы по охране которого достались Джерарду Камвиллу, действовавшему от лица супруги. Уильям Лонгчамп же хотел, чтобы твердыня была передана ему или признала его власть; поэтому кастеляну пришлось обратиться к Иоанну с мольбой о помощи. Уильям собрал вооруженных людей и вошел в город Линкольн, чтобы осадить замок. Иоанн незамедлительно велел канцлеру убираться, а сам занял два замка, в Ноттингеме и Тикхилле, обещая вернуть их, если будет снята осада с замка в Линкольне. В это время пришла весть о смерти папы Климента III, случившейся в Риме 10 апреля 1191 года; это означало, среди прочего, что Уильям Лонгчамп перестал быть легатом папы и у него не осталось иного оружия, кроме светских полномочий. Он поторопился заключить с Иоанном Безземельным перемирие, которое превратилось в настоящий мирный договор в июле того же года, когда Уильям торжественно обещал поддержать возведение на престол Иоанна в случае смерти Ричарда за морем. Кроме того, канцлер отвел из Линкольна свои войска, состоявшие из наемников с материка и Уэльса.
Но вскоре возник новый конфликт. Речь идет о ссоре Уильяма с братом Ричарда Джеффри, возведенным, после треволнений и не без сопротивления, на архиепископскую кафедру в Йорке. Перед рукоположением в сан в Туре 18 августа 1191 года Джеффри принял паллиум из рук папы Целестина III, занявшего святейший престол после покойного Климента. Причина конфликта состояла в том, что Ричард взял с обоих братьев клятву не предпринимать попыток вернуться в Англию до тех пор, пока не возвратится он сам. Эта присяга была снята с Иоанна по настоянию его матери Алиеноры; что же касается Джеффри, то канцлер старался препятствовать его высадке на английский берег. Тем не менее Джеффри прибыл 14 сентября. Уильям Лонгчамп направил в Дувр вооруженных людей, которые поспешили заключить архиепископа в крепость вместе с прочими духовными лицами, его сопровождавшими, а все их добро было расхищено. Толки об этом не замедлили распространиться, и многие бароны и епископы, умело подстрекаемые Иоанном Безземельным, втом числе Батский и Честерский, поспешили выразить свое возмущение. Обеспокоенный поднимающейся смутой, канцлер отпустил Джеффри, но по возвращении в Лондон тот ничуть не унялся и продолжал расточать сетования и жалобы в адрес Уильяма. Канцлер удалился в Виндзор, а потом, не будучи уверен в устойчивости своего положения, укрылся в лондонском Тауэре вместе с немногими людьми, которые остались ему верны.
Об этих событиях повествует пространное послание Юга де Нюнана, епископа Ковентрийского или Личфилдского, воспроизведенное некоторыми хронистами. Точная хронология остается неясной, но по крайней мере из послания можно догадаться, что канцлер Уильям Лонгчамп решил искать убежища в Тауэре после нескольких стычек его людей с людьми Иоанна Безземельного. 8 октября 1191 года в соборе Святого Павла было созвано многолюдное собрание, на котором Иоанн Безземельный, явно знавший, как обращаться с толпой, объявил о смещении Уильяма Лонгчампа со всех занимаемых им постов и о замещении его Готье Фиц-Пьером, архиепископом Руанским, и Гийомом Марешалем. Хью Бардулф и Гийом Брюр должны были отныне выполнять обязанности юстициариев. Затем представители города Лондона, начинавшие играть главную роль во внутренних делах королевства, решили принести присягу в верности королю Ричарду и его брату Иоанну, постановив, что последний станет законным наследником английского престола, если первый умрет за морем.
Как пишет современный историк, налицо образчик «свержения министра» или «внутриправительственного переворота», показывающий, как свергали властителей в феодальную эпоху. Уильяму Лонгчампу не оставалось ничего иного, кроме как согласиться уйти в отставку, ведь на него ополчились сразу и братья короля, и толпа народных представителей. Посему он объявил об оставлении всех своих должностей и о сдаче и Виндзора, и лондонского Тауэра. Бенедикт из Питерборо заверяет, что «все люди в королевстве радовались его опале», но это, наверное, некоторое преувеличение. Дав заложников как гарантию своей отставки, Уильям поспешил в Дувр и попытался, переодевшись женщиной, подняться на корабль, но его узнали и схватили. В общем, лишь 29 октября ему удалось покинуть Англию, чтобы высадиться затем в Нормандии.
Здесь уместно вспомнить анекдот, который приводит епископ Юг де Нюнан. Он рассказывает о случившемся с какой-то развязностью и горячностью, хотя вообще-то стилю писаний этого епископа свойственна чопорная напыщенность.
«Поскольку он не дерзнул [убежать из Дуврского замка] открыто, он обратился к обману нового рода и переоделся женщиной. И вот, хотя он был заперт в великолепном замке, он решил добраться до берега пешком и облачился в женскую тунику длины чрезвычайной, зеленоватого цвета вместо облачения архиерейского лиловато-фиолетового: мантию того же колера вместо риз надев, голову он покрыл шарфом взамен митры. В левую длань не орарь, но узорчатый плат, как на продажу, он взял; а в деснице не пастырский крест, но странника посох он держал. Вырядившись так, епископ к морю начал спускаться. Ему многократно в рыцарские латы случалось облачаться, но он принял на этот раз вид, коему дух подобает изнеженный, коль скоро избрал для себя он облик женственный. Как добрался до берега он и на камень присел, передохнуть решив, так мигом к нему случившийся там рыбак подойти поспешил; счастливым себя полагал рыболов: сладострастница грешная — славный улов; а коль уж из моря рыбак вышел тот замерзшим, ибо был почти совершенно нагим, то кинулся он к прелестнице мнимой, надеясь согреться телом другим, и шуйцей за шею епископа стал обнимать, а десницей рыбацкой своею юбку вздумал поднять. И как начал он щупать под туникой, дивится: ну, чудеса! — платье-то женское, однако мужские под ним телеса. И изумился бедный рыбак, и как заорал: „Надо же, я-то бабу ловил, а мужика поймал!“ Но тотчас те, что с ним были или просто случились там, к рыбаку тому подошли и велели ему прекратить шум и гам; посему рыболов вопить перестал, а двуполый гермафродит все сидел и чего-то ждал. И тут мимо из города женщина шла одна, и увидала плат цветной она, и стала к епископу тетка та приставать: мол, за сколько ты хочешь кусок этой ткани продать? Тот же ей ничего не отвечал, словно бы английской речи епископ не понимал. А хозяйка та все не уходит, хочет купить платок, а потом и другая явилась и тоже пустилась в торг. А продавец сидит и молчит и скалит зубы свои, и тут на него напустились обе, и как закричали они: „Ну-ка, давай, товар продавай, да не молчи, отвечай!“ И потянулись к его лицу, и сорвали вуаль в борьбе. И увидали нос здоровенный и бритвы следы на губе. И осоловели тетки совсем, наземь его свалили и на помощь позвали народ. Ох, как они голосили: „Вы поглядите, какой урод, или это она? За кого он себя выдает? А за кого держит нас?!“ Сразу сбежалось к месту тому очень много людей, были и женщины, и мужчины, и, без хитрых затей, они всю вуаль изорвали ему, и рукава оторвали, и за капюшон хватали они, и за волосы потаскали, и вываляли его в песке, и камнями его побили, и хоть два-три раза вырывался он, всякий раз его снова ловили. И поволокли его в город толпой, тумаков для него не жалея, и, побив его перед тюрьмой, вручили как прохиндея тюремным стражам эту жертву свою, и так он вернулся в ту же самую свою былую тюрьму».
Прелат завершает свое полустихотворное писание упованием на то, что как папа, так и король поручат охранять епископа особам, заслуживающим доверия, и что не будет брошена тень ни на духовное сословие, ни на монаршее достоинство.
Кончилось все тем, что сам Иоанн Безземельный через восемь дней приказал освободить Уильяма Лонгчампа и разрешил ему перебраться за море. Епископ причалил во Фландрии, в порту Виссант. При проезде через эту область он должен был испытать новые и немалые затруднения, но все же в конечном счете доехал до Парижа, где был встречен с большим почетом: епископ Морис де Сюлли устроил в его честь торжественный крестный ход к собору Парижской Богоматери и, понимая, что гость лишился всего, вручил Уильяму шестьдесят марок серебром. Правда, в Нормандии, куда он отправился из Парижа, к нему отнеслись как к изгнаннику, если не как к изгою, считая, что он отлучен от Церкви: по его появлении прекращались богослужения и любые религиозные обряды. Лонгчамп отправил донос папе Целестину и королю Англии, в котором повествовал о случившемся с ним и сетовал на епископов и баронов, навредивших ему, равно как и на самого Иоанна, ввергшего его в тяготы и навлекшего на него невзгоды. Затем, будучи уверен в поддержке, он отправил еще одно послание, на этот раз епископу Гуго Линкольнскому, в котором перечислил всех тех, кто, по его мнению, заслуживал бы отлучения от Церкви. В начале списка, естественно, красовалось имя архиепископа Готье Руанского; настоящая буря церковных отлучений должна была попеременно потрясать различные английские епархии.
