Конечно, нельзя исключить, что подобные настроения реально существовали в огромной стране. Однако вывод историка представляется слишком однозначным и обобщающим. По крайней мере, ни в информационных материалах НКВД—НКГБ, ни в документах партийных органов, ни в опубликованных дневниках и мемуарах таких высказываний не встречается. Что же касается «восточноевропейских народов» за пределами СССР, их отношение к Америке и Англии в послевоенные годы вряд ли можно оценивать таким образом.
В одной из первых работ, посвященных теме восприятия союзников советским обществом, утверждается: «Никаких опросов населения в СССР тогда не проводилось, но по сохранившимся воспоминаниям о войне нет оснований утверждать о наличии каких-либо расхождений общественного мнения с официальной позицией в отношении союзников»{620}. Действительно, социологических опросов в современном понимании тогда не существовало, но в какой-то степени их заменяли информационные материалы НКВД, партийных и советских органов, а также доступные сейчас историкам документы личного происхождения.
Основываясь на этой источниковой базе, можно попытаться восстановить спектр настроений, существовавших тогда в советском обществе по отношению к союзникам. Открытым остается вопрос об относительном удельном весе тех или иных настроений; об этом можно судить лишь по частоте упоминаний об этом в документах, отдавая себе при этом отчет, что внимание, например, информаторов НКВД к тем или иным высказываниям далеко не всегда отражает их реальную распространенность.
Тем не менее очевидно, что общественное мнение далеко не сводилось к воспроизведению положений официальной пропаганды. Как будет показано ниже, существовал очень широкий спектр мнений в отношении союзников, от абсолютно позитивных, до резко негативных, иногда неожиданных, иногда весьма — с точки зрения современного историка — обоснованных и рациональных.
Нельзя не согласиться с В.В. Позняковым, который пришел к выводу, что «советской внутренней пропаганде удалось добиться многих из поставленных перед нею целей… ей удалось отделить в массовом сознании советского народа «простых людей» этих стран от их политических и государственных структур»{621}. Впрочем, существует и иная точка зрения. Так, А.В. Фатеев полагает, что «советский пропагандистский аппарат, пресса сделали немало для создания позитивного образа союзников по оружию — США, Великобритании. В результате среди значительной части народа, интеллигенции возникли иллюзии относительно возможностей длительного послевоенного сотрудничества с либеральными державами антигитлеровской коалиции»{622}. Представляется, однако, что подобные настроения существовали не столько благодаря, сколько вопреки официальной пропаганде (тем более, что они фиксировались и до войны, хотя высказывались гораздо осторожнее и, как правило, в узком кругу){623}.
Уже в первые дни войны в сводках НКГБ были отмечены высказывания о том, что политика Литвинова, направленная на союз с Англией и Францией, была верной. Характерно, что подобные высказывания проходили по разделу «антисоветских», один из говоривших это был арестован{624}. Очевидно, «органы» еще не успели осознать новую международную реальность, несмотря на заявления с обещаниями помощи со стороны правительств США и Англии, прозвучавшие 22 июня. Впрочем, в дальнейшем, особенно в 1941–1942 гг., в таких же сводках НКВД сомнения относительно результативности отношений с союзниками, не совпадающие с тоном прессы на данный день, также проходили по разряду «антисоветских»{625}.
Как отмечает, основываясь на ленинградских материалах, Н.А. Ломагин, «сближение СССР с Англией и США в первые недели войны воспринималось населением с большой настороженностью и не являлось существенным фактором в развитии настроений — война с Германией представлялась своего рода дуэлью, в которой «демократии» в лучшем случае будут играть роль честных секундантов». И далее: «Большой интерес к международным событиям, которые в довоенном Ленинграде скорее напоминали мечты и грезы, нежели имели какое-нибудь реальное значение, через два месяца войны практически полностью исчез, уступив место насущным вопросам борьбы за выживание… По-прежнему по отношению к демократическим государствам доминировало недоверие»{626}. Действительно, такие настроения были распространены и неоднократно фиксировались в разных регионах, но вряд ли они столь безоговорочно преобладали в массовом сознании.
Любопытно мнение инженера Ладыженского, высказанное в августе 1941 г.: «Надо было начать войну с Германией нам, и тогда, когда Германия воевала с Францией. Сейчас Англия добилась своего, она столкнула своего злейшего конкурента — Германию с идеологически чуждой и по мнению Англии подлежащей ослаблению Россией… Наверно Англия раньше предлагала нам воевать против Германии, тогда бы для последней действительно были два фронта и мы бы победили»{627}.
Сразу же вспомнили о том, что уже пришлось пережить народам европейских стран, в частности, Великобритании. Незаметно Отечественная война стала восприниматься как продолжение Второй мировой, причем СССР как бы с самого начала оказывался «на правильной стороне», выступая чуть ли не союзником, преемником в качестве главного противника Германии, и уж, во всяком случае, товарищем по несчастью относительно Англии. Это ощущение хорошо передал в своей документальной прозе С. Кржижановский, назвавший защитные полоски на московских окнах «стеснительной, мешающей и солнцу, и глазу одеждой с чужого лондонского плеча». И добавил: «А там и сама война с лондонских плеч на наши»{628}.
И все же постепенно осознавалась важность формирования антигитлеровской коалиции. О том, какое значение придавали советские граждане союзу с западными державами, говорит следующий факт. В октябре 1941 г. на предприятиях г. Омска были проведены собрания, посвященные итогам трех месяцев войны. Как отмечал в докладной записке секретарь горкома ВКП(б), «большинство присутствующих интересовали такие вопросы: взаимоотношения между Китаем и Японией, позиция Турции и Японии в происходящей войне, чем конкретно помогают Англия и США Советскому Союзу в борьбе с нацизмом, почему Англия активно не выступает против Германии»{629}. К записке было приложено около 70 вопросов (из заданных 160, т.е. около половины), которые в совокупности дают любопытную картинку «состояния умов» советского тыла начала войны.
Прежде всего, явно доминируют вопросы, связанные с внешнеполитическими акцентами войны, складыванием антигитлеровской коалиции (в значительной степени это было связано с Московской конференцией трех держав, которая состоялась в конце сентября 1941 г. и о которой сообщала советская пресса). Война между Японией и Китаем или позиция Турции, действительно, интересовали многих, но основная масса «внешнеполитических» вопросов пришлась все же на взаимоотношения СССР с Англией и США. Более того, позиция Англии была темой для 13 вопросов, 3 вопроса затрагивали Англию и США одновременно, и 4 вопроса относились к политике США.
Что же интересовало в те дни омичей применительно к позициям двух союзных держав? «Почему Англия не посылает сухопутные войска против Германии?.. Почему Англия плохо помогает нам и плохо бомбит Германию?.. Почему Англия не привлечет Турцию на свою сторону?.. Почему Англия не откроет второй фронт на Балканах?.. Почему Англия не высаживает своих десантов на оккупированную зону Франции и не бьет там Германию?» И, конечно, «чем конкретно помогают нам США и Англия… что мы платим за это наличными деньгами!» [курсив мой — авт.]{630}
Пожалуй, наиболее позитивно союз с Англией и США оценивала интеллигенция. Академик В.И. Вернадский, например, 16 июля 1941 г. отметил в дневнике: «Общее удовольствие, что отошли от Германии, и очень популярен союз с Англией и демократиями»{631}. В августе 1941 г. на 1-м Всеславянском митинге писатель А.Н. Толстой говорил о «могучей союзнице», «могущественной и свободолюбивой Великобритании»{632}.
Впрочем, инициативы в этом направлении не всегда встречали однозначную поддержку «сверху». Так, в конце 1941 г. в Алма-Ате С.М. Эйзенштейн по собственной инициативе перерабатывал сценарий «Ивана Грозного». В письме председателю Комитета по делам кинематографии И.Г. Большакову он отмечал: «В Ливонской войне несколько ослабляется самостоятельная роль Польши и заостряется антинемецкая линия… Вводятся мотивы англофильства Ивана Грозного, его политические связи с Англией и Елисаветой Английской… [курсив мой — авт.]». Позднее, в письме к А.А. Жданову, Эйзенштейн подчеркивает главный вопрос — нужна ли вообще в сценарии тема взаимоотношений с Англией. Ответ на этот вопрос был получен лишь в сентябре 1942 г.: Большаков «порекомендовал» практически снять английскую тему{633}.
