— Да что вы все ходите вокруг да около, герр Гольдман! — не выдержал поляк — Говорите же наконец по существу, не дети ведь перед вами! Вы будто молитву перед обедом читаете или проповедь на паперти… Извините, доктор, нервы…
— Может быть, господин Каменский, вы и правы — я несколько затянул вступление… Ну так вот, теперь по существу. Только должен вас предупредить, сначала мне придется говорить не о русском, а о других, более известных вам персонажах. Так что не торопите меня!..
Вы, конечно, помните громкий скандал в итальянском посольстве, когда в прошлом году повесился их молодой вице-консул… К сожалению, забыл его имя…
— Альдо… Альдо Бевилаква, — подсказал всезнайка Фогель.
— Вот-вот — Альдо! — обрадованно произнес австриец и тут же, поняв свою оплошность, с трагической ноткой в голосе добавил: — Я тогда был приглашен в итальянское посольство, чтобы составить заключение о смерти… Ну, вы же знаете, что до введения в эксплуатацию американского культурного центра я был единственным врачом-иностранцем в Катманду.
Приходилось выступать в разных ипостасях, я был и оперирующим гинекологом, и терапевтом, и даже психиатром… Все это позволило мне проникнуть в такие тайны проживающих здесь европейцев и американцев, которые не снились ни непальской полиции, ни местной службе безопасности. Пациенты раскрывали мне такие секреты, которыми, быть может, не всякий приговоренный к смерти преступник поделится с причащающим его священником. Словом, о тех людях, живых или мертвых, к которым меня затребовали, я узнавал все. При этом никогда инициатива не исходила от меня, то есть я нисколько не стремился что-то выведать, отнюдь. Если я и задавал вопросы, то лишь с одной целью — чтобы правильно поставить диагноз, не более…
Австриец умолк, налил себе кока-колы и не торопясь, мелкими глотками стал пить. Дипломаты, заинтригованные его рассказом, неотрывно следили за каждым его движением.
«Черт возьми, теперь ясно, почему гэдээровский консул так обхаживает доктора! — услышав последние слова Зильбермана, Полещук заерзал на унитазе. — Если я правильно оценил Фогеля и он действительно работает на Штази, значит, участвует в вербовочной разработке австрийца…
Стоп! А может, он, как и я, «сидит под корягой» — работает под дипломатическим прикрытием, а на самом деле — восточногерманский разведчик? Но почему же мне об этом не сообщил мой «резак» (резидент. — Прим. авт.) полковник Тимофеев? Впрочем, какая, к черту, разница, в какой ипостаси, агента или разведчика, выступает Фогель! Дело не в нем. Главное — это доктор, который представляет безусловный интерес для любой спецслужбы. Он — вездеход, имеющий в силу своей профессии возможность проникать туда, куда простому смертному не попасть и за огромные деньги! Молодцы ребята из Штази, поставили деньги на призовую лошадку, со временем она вас озолотит… А ведь я тоже не промах — догадался-таки, что за птаха этот Фогель!..»
…Вдруг Полещука осенило. От волнения он даже привстал со стульчака унитаза.
«Стоп, Леня, стоп! Ты полагаешь, что этого неотразимого Бруно Гольдмана консул изучает в плане вербовки?! Окстись, Леня, ты — просто наивняк! — выругал себя Полещук за ранее выдвинутые и, как теперь ему казалось, опрометчивые предположения. — Вспомни, как консул буквально прожигал тебя взглядом, будто лазером, во время твоих пикировок с Гольдманом. А как он заерзал на стуле, когда ты пару раз похлопал доктора по плечу!..
Фогель влюблен в доктора, он ревнует тебя к австрийцу и даже не пытается этого скрыть! Может, у этих арийцев любовный роман?! Что ж, вполне может быть, что эти двое страдают «болезнью аристократов»… Во всяком случае поведение консула — достаточное тому свидетельство…
Все, с завтрашнего дня вплотную занимаюсь этими двумя персонажами!.
Значит, так, телеграммы-молнии в Центр, а пока придут ответы, надо как можно больше собрать сведений об этой любовной парочке через местную агентуру… Ведь если я на правильном пути, консул с доктором должны где-то встречаться — не в казино же они любовью занимаются!..
Так, кто у меня из агентов имеет подход к гостиницам? Ну да, конечно, недавно завербованный агент Чанг, он же — полицейский! А что, если эти «голуби» любовным утехам предаются на вилле доктора? У консула виллы нет — гэдээровские дипломаты живут, как в общежитии, в одном доме…
Ну что ж, и в этом случае мне поможет Чанг. Опросит прислугу доктора, страху напустит… Да и напускать не надо — аборигены, они все заодно и против бледнолицых… В общем, сумеет! Ведь ни одно любовное свидание, даже если оно проводится в условиях максимальной конспирации, от челяди никогда не утаить. Греховными следами могут являться и измятые или испачканные простыни, и наволочки, и забытый в ванной комнате перстень, и чужие волосы в гребне хозяина, да мало ли то еще, о чем может знать только прислуга!
Словом, за работу, Леня!
Ну а если все-таки консул — мой коллега, изучающий австрийца в плане вербовки, тогда что? Идея! Почему бы мне не опередить его, закрепив за собой права на Гольдмана… Кто-то же всегда старается сильнее!..
Короче, кем бы ни являлся консул, если у него роман с доктором, мне ничто не мешает завербовать эту «голубую» парочку и заставить ее работать на себя! Эстетствующих арийцев-извращенцев у меня на связи еще не было!
Н-да, дела… Кто бы мог подумать, что в Непале, на задворках мировой цивилизации, можно обнаружить такую коллекцию из явных и тайных сотрудников спецслужб любой, даже «голубой» окраски?!
Стоп! А что это там доктор говорил о нашей с ним случайной встрече? Уж не путаете ли вы, герр Бруно, меня с кем-либо?
Ладно, надо дослушать выступление доктора до конца, а там видно будет…».
— Когда я прибыл чтобы освидетельствовать труп и составить заключение о смерти, — продолжил свой рассказ доктор, — я уже знал наверняка, что мне предстоит иметь дело с так называемым диалогическим видом самоубийства, это когда в конфликт потенциального самоубийцы включено еще какое-либо лицо, которое, как правило, и является причиной психологического кризиса, корнем зла. В таких случаях уход из жизни совершается потерпевшим из желания вызвать к себе сочувствие или собственной смертью наказать обидчика. До конца доводится лишь небольшое количество таких самоубийств, и то чаще всего по несчастливому стечению обстоятельств: собирался припугнуть, но допустил либо передозировку, либо поспешность…
Что, кстати, и произошло с беднягой Альдо… Он накинул себе петлю на шею и повесился в столовой своей виллы в тот самый момент, когда там обычно появлялся мажордом, чтобы накрыть на стол. Мажордом замешкался в винном подвале и, когда вошел в столовую, было уже поздно…
О том, что я столкнулся именно с такой шантажно-демонстративной попыткой самоубийства, свидетельствовала и составленная покойным предсмертная записка, в которой он просил прощения за свой поступок — у кого бы вы думали? Нет, не у Господа Бога и не у своих родителей… Он просил прощения у своей возлюбленной!..
— Но при чем здесь итальянец и его возлюбленная, если мы собираемся выстроить линию обороны против русского? — перебил Гольдмана поляк.
— Послушайте, пан Каменский! — не выдержал консул. — Вы или молча выслушайте до конца доктора, или сходите проветриться, пока мы здесь без вас примем решение! — и, перейдя с английского на немецкий, Фогель грязно выругался и попросил Гольдмана продолжать.
— Надо сказать, господа, что самоубийство итальянца для меня не было такой неожиданностью, как для его коллег из посольства… Дело в том, что незадолго до своей смерти Бевилаква обратился ко мне, и я консультировал его, выступая в качестве психоаналитика или психотерапевта, — суть не в определении характера консультаций, а в том, что я выяснил о его взаимоотношениях с любимой женщиной…
— Герр Гольдман, а кто она, как ее зовут? — опять не выдержал поляк.
Доктор не успел ответить, потому что Фогель, отбросив дипломатическую этику, заорал, как фельдфебель на плацу. Да так громко, что Полещук выхватил из ушной раковины капсулу с такой поспешностью, будто это была пчела, вонзающая в него свое жало.
— Вы закроете наконец рот, пан Каменский, или мне на правах старшего придется попросить вас уйти?! Послушайте, а может, вы хотите сорвать нам игру с русским и поэтому всячески мешаете герру Гольдману сделать сообщение? Тогда убирайтесь отсюда немедленно, трус!
— Ну что вы, герр консул, как можно обо мне так подумать… Впрочем, извините… Нервы, понимаете ли… С этого момента я нем, как рыба! Прошу вас, герр Гольдман, продолжайте… Считайте, что меня здесь нет…
— Итальянец рассказал мне историю своей любви, — пересев в другое кресло, подальше от пана Каменского, продолжал австриец, — и вот что выяснилось, господа…
