В конце восьмидесятых из страны рок-опер, Бродвея и кока-колы приезжает сам Вилли Токарев. Его творчество до сих пор было в СССР полузапрещенным, поскольку разрешенным творчество человека, когда-то сбежавшего из нашей прекрасной страны в Америку, быть не могло.
В Стране Советов Вилли уже король шансона, он давно пошел по рукам на обычных кустарных аудиокассетах, как когда-то Высоцкий или Галич. Но его поклонникам и приснится не могло, что когда-нибудь их кумир покинет свою Америку и приедет спеть им в СССР. Поклонники были очень удивлены, но переменами в стране, из которой он когда-то уехал, был не меньше удивлен и сам певец. С Тайванчиком Токарев познакомился так: выступал в «Хаммер-центре», в Москве, в 1988 или 1989 году, кто-то выбежал из толпы и дал ему в газете большой и тяжелый сверток. Когда Токарев посмотрел — там было столько денег, что им не надо было уже обращаться к директору, чтобы просить у него на суточные, там хватило бы и на год.
Госконцерт устраивает Вилли Токареву тур по Советскому Союзу. И вот все наконец увидели этого небольшого, по сравнению с американскими небоскребами, человека со странными усами американского буржуа прошлого века. Но в глазах советской власти и советских людей — это уже не какой-то злой империалист, Мистер Твистер, владелец заводов, газет, пароходов, а уважаемый богатый сэр, что приехал в СССР просто попеть свои песни. Что подумал Вилли про Россию? Что подумал, то и спел. Вилли Токарев вспоминает:
«Я был на одном, на одном вечере, рядом сидели цыгане из «Ромэна». Популярный цыган Слава, который хорошо поет и играет, берет рюмку и говорит: «Эх, Россия, моя бедолага!» Ну как вообще можно не обратить на это внимание? Я говорю: «Слава, разреши мне взять как рефрен то, что ты сказал, я напишу, что это твоя идея». Я так и написал. Это стало песней «Россия, моя бедолага».
На смену старым понятиям приходят новые понятия и новые криминальные структуры. Для ликвидации дефицита и улучшения качества обслуживания постановлено открывать кооперативы. Операция «кооперация» обернулась полнейшим крахом, происходит полная криминализация страны.
Рок-волна в конце восьмидесятых смывается наводнением популярной музыки. В Стране Советов самым популярным движением становится Движение Поп во всех смыслах этой фразы.
Получившая обидную кличку «попса» летит над страной как фанера над Парижем. Не выдержав конкуренции с новой попсой, постепенно распадаются многие советские вокально-инструментальные ансамбли, уходит в творческий отпуск и лидер самого популярного советского ВИА «Земляне» Сергей Скачков, он уезжает куда подальше, в глушь, в Воркуту. Музыкант вспоминает:
«Общий был спад, переломный. На этот момент мы немножечко приостановились, я уехал в Воркуту и всю дорогу слушал «Ласковый май», смеялся. Страна какое-то время слушала эту музыку, а потом все рухнуло ниже плинтуса».
Следуя веяниям моды, рокер и шоумэн Бари Алибасов становится самым настоящим попсовиком. На основе Саратовской филармонии он создает новую музыкальную группу «На-На», поскольку сами филармонии в восьмидесятых трещат по швам так же, как обтягивающие наряды на-найцев.
Зрители Московского международного музыкального фестиваля мира
Абсолютное ощущение, что происходит полный развал не только в государстве, но и в голове каждого отдельно взятого жителя СССР. Как вспоминает Бари Алибасов, «вся Тверская, от Кремля до Белорусского вокзала, была заставлена лотками, на полу лежали товары народного потребления, жратва — все вперемешку. Газетенки, пылища, грязь, кирпичики, камешками какие-то тряпочки были прижаты. Это просто представить себе невозможно».
Огромное количество вчерашних комсомольцев сняли с себя значки, надели костюмы «Адидас» и пошли осваивать новую профессию рэкетира.
Надо было собрать братву, надо было, чтобы были авторитеты, надо было назначить сходняк и там принять решение. И, кстати сказать, первыми, кто оказался мишенью тогдашних рэкетиров, стали шашлычники и артисты. Артисты, конечно, собирали больше.
Пока Страна Советов осваивает новые криминальные профессии, новую поп— и рок-музыку и примеряет джинсы-варенки, где-то на севере Свердловской области, в городе Ивдель, в колонии усиленного режима течет своя жизнь. И в ней нет особых перемен.
Александр Новиков, поломанный, но не сломленный, большую часть срока проводит в карцерах. Там температура минус 40, лед на полу, 30 суток в полусогнутом состоянии. Единственный шанс не замерзнуть насмерть — оставить на ночь кусок хлеба.
Единственное спасение — тонкая труба в стыке пола и стены. Подняться во весь рост невозможно. Помогает только то, что целыми днями в голову лезут стихи. Записать не на чем, поэтому Новиков постоянно бормочет их себе под нос, чтобы не забыть.
«У нас матрасов и простыней не выдавали, только шканаль отстегивали, опускали на ночь. Чуни под голову — и все.
Я просыпаюсь ночью, а там столик, в стенку привинченный, такая железка столик заменяет. Слышу ночью, вечером: дзынь, дзюнь. Я глаз открываю и вижу: крыса прыгает и лапой пытается сбить хлеб, который у меня остался.
И вот наконец слышу шаги. В тюрьме по шагам определяешь точно, зачем идут: добавлять или освобождать. Я слышу какие-то «добрые» шаги. Открывают дверь: выходи. А я сижу и встать не могу, уже скрючило от холода, не разгибаюсь, дрожит все внутри. Встаю по стене, кое-как. Иду, вышел на улицу. А снег был такой яркий, белый… Никогда не мог понять, что такое альпинистская болезнь, а вышел на снег и прямо сразу как ослеп — темно перед глазами — и все».
И в то же время существует параллельная жизнь в стране. Жизнь, в которой нет дефицита и скудных пайков, жизнь, в которой не знают, кто такой Виктор Цой или «Ласковый май». Эта жизнь, которой продолжает жить элита Страны Советов. А что самое главное для любого чиновника? Комфорт и вкусная еда.
Появляются так называемые первые заказники, или, как их принято сейчас называть, закрытые корпоративы.
Вспоминаетшеф-повар Аркадий Далакян:
«Мы делали красивые блюда из стерляди, из баранины. Гусь, утка… Обслуживали несколько человек, чуть ли не перед каждым чиновником стоял официант.
Все праздники ресторан был переполнен. На Новый год трудно тоже было попасть к нам, ресторан считался на хорошем счету.
Тогда не было мэров, приходили какие-то чиновники, горисполкомовские работники… У нас было много таких клиентов, дочка Брежнева к нам постоянно ходила.
На день рождения маршала как гость приглашен Кобзон, я первый раз его увидел именно там. Артисты к нам часто ходили — Винокур, Лещенко, Шуфутинский, Антонов — все они у нас бывали, конечно».
Но на закрытых элитных тусовках в начале девяностых в чести уже совсем не Кобзон. Ветер перемен доносится до самого верха, руководители страны тоже пересматривают свои музыкальные вкусы. «Ласковый май» они, разумеется, не слушают, а вот группа «Лесоповал» в фаворитах. На рублевские заказники музыкантов возят как в фильмах про шпионов.
В начале девяностых закрытые корпоративы начинают устраивать себе не только маршалы военные, но и маршалы криминальные…
Разумеется, и у криминального руководства любимая группа тоже «Лесоповал»…
В комплекте для души и тела вместе с «Лесоповалом» и другими исполнителями шансона часто шли девчачьи группы. Черненькие, беленькие, рыженькие, худенькие, толстенькие, субтильные и с объемами. Девчачьи группы в начале девяностых распускались на диком поле нашего шоу-бизнеса в диком количестве.
Но особенно блестяще принимали «Блестящих».
Вспоминает Дмитрий Грибаков, человек, подаривший миру певиц Жанну Фриске и Ольгу Орлову — директор самого популярного женского коллектива «Блестящие»: «Одна из наших первых поездок была в город Красноярск. В гостинице не оказалось горячей воды, и мы согласились поехать в баню. Ребята гарантировали, что никого не будет, но оказалось, что там накрыт стол, есть люди. И мне ничего не оставалось, как просто их всех споить. Благо сейчас я уже много лет не пью, тогда я мог себе позволить споить достаточно больших, современных, спортивных мужчин. Таким образом мы вышли из эротической агрессии».
Дмитрий уверяет, что тогда в его группе были только девочки, причем сильно юные, но непристойные предложения каждый раз были все изощреннее и изощреннее, а ставки все выше и выше. Присылали посредника или действовали через устроителя. Говорят: есть интерес, называют сумму, максимально предлагали порядка 150 тысяч долларов.
Но вот замуж юных блестящих дев как-то особо не звали. В новой, переживающей ветер перемен Стране Советов любовниц скрывать перестали, а законный брак в начале девяностых у многих стал считаться пережитком тяжелого прошлого. Снова вспомним Семена Альтова: «Свадьба — вот задача, которую перед нами ставит партия и правительство!»
