правительства! Да здравствует выборное начало в армии и на флоте! Да здравствует вооружение всего народа! Всю промышленность — под контроль рабочих, довольно грабить народное достояние!»
Лозунги были, как и обычно, самые популистские, но общий тон стал еще более жестким. В развитие резолюции наиболее радикально настроенная команда линейного корабля «Петропавловск» потребовала убрать из состава правительства десять министров, которые по каким-то причинам не нравились матросам.
Чтобы хотя бы немного утихомирить страсти, командующий флотом Д.Н. Вердеревский встретился с членами Центробалта. Командующему и матросам удалось договориться «не допускать крайних вооруженных мер борьбы против Временного правительства». Фактически Вердеревский уговорил матросов хотя бы временно отказаться от вооруженного мятежа против государственной власти, к чему их откровенно провоцировали большевики. Соглашение, подписанное восемью «центробалтовцами», вызвало гнев Дыбенко и его группы. Обиженный неуважением к своей особе Дыбенко стал требовать перевыборов Центробалта, чтобы изгнать из него представителей эсеров, меньшевиков и анархистов. 30 июня под нажимом большевиков Центробалт поставил вопрос о сложении своих полномочий. Когда же на «Виолу» прибыли вновь избранные в гарнизонах новые «центробалтовцы», старые отказались покидать уютное судно. Теперь на заседаниях Центробалта рядом заседали представители сразу двух созывов: первого — уже отстраненные от власти, но еще не сдавшие свои полномочия, и новые — уже вступившие во власть, но еще не взявшие фактически бразды правления в свои руки. Так как «старики» наотрез отказались покидать «Виолу», то новые члены Центробалта перебрались на куда более комфортабельную бывшую императорскую яхту «Полярная звезда», специально переведенную для этой цели из Петрограда в Гельсингфорс. На гафеле яхты подняли флаг Центробалта, но точно такой же флаг реял и над «Виолой», где засели «старые центробалтов-цы». Лишь через несколько недель «стариков» удалось отправить по своим частям, очень уж им не хотелось отрываться от сытной кормушки.
Между тем само Временное правительство, понимая, что дальнейшее попустительство смерти подобно, все же начало действовать. На фронте была введена смертная казнь, часть наиболее анархиствующих полков была расформирована, начались аресты наиболее одиозных агитаторов и сторонников поражения России в войне.
Впереди была решительная схватка за власть между руководством страны и левыми политическими партиями, впереди была схватка между Временным правительством и балтийцами. Впереди был июль 1917 года...
«Левая» напряженность на Балтийском флоте достигла своего максимума в 20-х числах июня. Представители буржуазной прессы отмечали в эти дни, что в Кронштадте не только слово «наступление», но даже слово «оборона» нельзя произносить открыто. Это же подтверждали и большевики. «Наступление на фронте 18 июня... — писал в своих воспоминаниях член Кронштадтского Совета большевик П.И. Скворцов, — до того взвинтило массу, что на ежедневно происходящих на Якорной площади митингах только и разговору было о вооруженном выступлении и свержении правительства... Кое-как некоторое время удавалось удерживать массы от организованного выступления, и так продолжалось до 3 июля». Обыватели под впечатлением «Кронштадтского инцидента» предлагали матросам «взять революционную власть в России». Большевистские газеты «Солдатская правда», «Голос правды» в своих статьях, разъясняющих преждевременность выступлений в этот период, пытались нейтрализовать опасное искушение для матросов. Свою роль эта работа большевиков сыграла, но, кроме того, матросы и сами, видимо, посчитали, что следует ждать более солидного предложения и удобного времени для решительного выступления. Итак, проба сил состоялась. Теперь следовало ждать боле серьезных действий со стороны матросов. Причем ждать осталось совсем недолго.
***
В начале июня Кронштадтский Совет решил организовать собственную агитационную поездку по военно-морским базам Балтийского флота, чтобы выяснить реальное настроение матросов и провести с ними революционную агитационную работу. Делегация была намечена в составе 9 человек, и в нее должны были войти три большевика (в т.ч. и Ф.Ф. Раскольников и С.Г. Рошаль), три левых эсера, два беспартийных, но авторитетных матроса и один меньшевик. Первым на пути делегации оказался Гельсингфорс.
В книге воспоминаний «Кронштадт и Питер в 1917 году» Ф.Ф. Раскольников так описал злоключения своей агитационной группы в Гельсингфорсе, с которого они начали объезд флота: «В общем, здесь (в Гельсингфорсе. — В.Ш.) царило эсеровское засилье, которое давало себя чувствовать даже на кораблях. Только “Республика” и “Петропавловск” имели репутацию двух цитаделей большевизма. При этом на “Республике” большевизм господствовал безраздельно, вплоть до того, что весь судовой комитет был целиком под влиянием наших партийных товарищей, тогда как на “Петропавловске” наряду с большевистским течением, завоевавшим настроение большинства, еще заметно пробивалась анархическая струя. Наиболее отсталой считалась минная дивизия, где политическая работа велась крайне слабо, а немногочисленный личный состав находился под сугубым, можно сказать, исключительным влиянием офицерства. Эти эсеровски настроенные корабли имели своими представителями в Гельсингфорсском Совете преимущественно эсеров мартовского призыва. Правые эсеры составляли тогда большинство как в Совете, так и в его исполнительном органе... После партийного комитета мы посетили Центробалт... Подавляющее большинство Гельсингфорсского исполкома состояло из представителей враждебных партий. С особенным азартом против нас выступал принадлежавший к эсерам прапорщик Кузнецов и какой-то немолодой бородатый матрос, по партийной принадлежности также правый эсер. На него жестоко ополчился один из кронштадтских левых эсеров, который с темпераментом восклицал: “Товарищи, какие они эсеры? Это — мартовские эсеры. Они не эсеры, а серы, товарищи!” Было забавно наблюдать со стороны, с какой страстью левые эсеры ополчались на своих же партийных товарищей. Паровой катер быстро доставил нас на палубу одного из этих бронированных гигантов, на широкой корме которого славянской вязью было написано: “Севастополь”. Этот корабль до недавнего времени считался одним из самых отсталых. Именно “Севастополь” вынес достопамятную резолюцию о всемерной поддержке “войны до конца” и о полном доверии Временному правительству. После нас выступил член областного комитета матрос Антонов, заявивший, что команда “Севастополя” должна дать ясный и определенный ответ: “Как относится она к Временному правительству? Пойдет ли она за кронштадтцами, не доверяющими Временному правительству, или останется на точке незадолго до того принятой резолюции?” Социал-шовинист Антонов позорно провалился. Ответом на его речь были редкие аплодисменты небольшой кучки его приспешников. После Антонова выступил другой матрос, от имени всей команды поблагодаривший нас за приезд и попросивший передать кронштадтцам, что команда “Севастополя” идет вместе с Кронштадтом и всегда готова его поддержать. Под громкие, долго не смолкавшие крики “ура” кронштадтская делегация на легком катере отвалила от дредноута. Мы в полном составе всей делегации объехали остальные линейные корабли. Везде нас ожидал радушный прием. Большинство команд, всецело сочувствуя Кронштадту, выразило готовность поддержать его во всех революционных выступлениях.
Следующим этапом на нашем пути был линкор “Слава”. Он только что вернулся с позиции у острова Эзель. Не упуская момента, мы сели на паровой катер и через несколько
