неосуществленным желанием ненавистного „класса“». [466] «На сложные рассуждения… большевики по-прежнему отвечали демагогическими призывами к примитивным инстинктам масс». [467] «Вся эта упрощенная проекция ленинских геометрических линий в политическую пустоту должна была… общедоступностью и абсолютной формой утверждений и требований гораздо сильнее подействовать на массы, нежели извилистые, полные благоразумных оговорок формулы». [468]
Всё так, но не только. Французский посол в России Морис Палеолог сказал в 1917-м: «Хорошие люди эти Львовы, Гучковы, Милюковы: серьезные, честные, разумные, незаинтересованные». Но … «ни у кого из них нет политического кругозора, духа быстрой решительности, бесстрашия, дерзания, которых требует грозное положение!». «Нужен, по меньшей мере, Дантон!» [469] Большевики такой решимостью обладали.
И все-таки еще раз: в чем неудача интеллигенции? Если вы строите «правильные институты», не выдвигая пунктом № 1 интересы народа (голод, холод, собственность, война, порядок), если надеетесь, что институты сами решат со временем все проблемы, то вы их или не создадите, или они будут «псевдо», а власть у вас отнимут. То же самое — если подмените народ «государством» и будете всегда ставить на первый план развитие государственности (чувствуется у Милюкова).
Значит, вы, как политическая сила, делаете не то. Вы совершаете обычную ошибку интеллигенции, взявшей власть и находящейся в прокрустовом ложе «правильных идей». Делать только так, а не иначе. Ваша политика не отвечает интересам народа — сегодняшним, главным. Вы обязательно проиграете силам, громко сулящим народу то, что он желает.
Это понял и Милюков. «После крымской катастрофы с несомненностью для меня выяснилось, что даже военное освобождение невозможно, ибо оказалось, что Россия не может быть освобождена вопреки воле народа. Я понял тогда, что народ имеет свою волю». [470] Невозможно удержать власть в народе против его воли, против его согласия, против его понимания, что есть хорошо и что есть плохо, пусть даже он ошибается.
Милюков — крупнейшая фигура в российской истории. Жизнь любого человека — урок. Жизнь политика — трижды урок для нас всех. Этот урок прост: любые программы, реформы, социальные изменения должны не на словах, а на деле исходить из главнейших интересов народа, непрерывно улучшая его жизнь. Политик должен понимать эти интересы. Им должна быть подчинена его жизнь. Он не может подменять их «институтами» (формой) и правильными идеями (свобода, европеизация, почвенничество и т. п.). У народа есть своя воля. Когда идеи и форма идут мимо этой воли или даже подминают ее под себя, как в 1917-м или в 1990-х — жди крайностей, жди социальных взрывов, жди политического проигрыша и жди великих потрясений, подобных большевизму, потрясшему Россию.
1927. Стоять на страже. Кони [471]
Обожаемый народом судья. Всеми любимый прокурор. Ничем не опороченный чиновник высшего ранга в распадающемся государстве. Разве это может быть? Да, может. А. Ф. Кони, пройдя три царствования, достигнув первого в России чина действительного тайного советника, очнулся в НЭПе, обласканный диктатурой пролетариата. Счастливый человек!
Счастливый? Карьерный! Многообещающий. Всего лишь в 33 года был назначен председателем Петербургского окружного суда — столица! — и незамедлительно, в 1878 г., попал в процесс Веры Засулич как судья, как тот, кто ведет присяжных к приговору. Кто? Никто в Российской империи, сын литератора и актрисы, выпускник юрфака Московского университета, прокрутившийся на прокурорских должностях в Сумах, Харькове, Москве и Петербурге и — приглянувшийся на курорте в Карлсбаде министру юстиции.
Выстрел по карьере
Засулич — дело выдающееся, простое. Террористка, стреляла в петербургского градоначальника Трепова, схвачена на месте, виновна, наказание неотвратимо. «Револьвер уже в руке, нажала собачку… Осечка! Екнуло сердце, опять, выстрел, крик… Посыпались удары, меня повалили и продолжали бить… — Вы убьете ее?
— Уже убили, кажется». [472]
По твердому мнению властей Кони намеренно провалил процесс Засулич, подведя присяжных, якобы подобранных им, в самой тонкой манере к тому, чтобы они решили: «Не виновна!». Немедленно освободил Засулич (бежала за границу) до нового приказа об аресте. Его никогда больше не подпустят к политическим процессам. Только уголовные и гражданские дела. «Когда, после 9-летней опалы за то, что по делу Засулич я был слугою правосудия, а не лакеем правительства, я был, наконец, назначен обер-прокурором, Александр III в зале Аничкина дворца… в грубых и резких выражениях высказал мне о „тягостном воспоминании о неприятном впечатлении, произведенном на него моим образом действий по делу Засулич“». [473]
Он сломал себе карьеру. Зачем? Можно смеяться, но ответ — идеализм, твердая приверженность нравственности, вера в права человека. Негибкая спина. Неспособность наклониться — в угоду, сделать против совести. И еще — любовь. Любовь к человеку попранному, человеку независимому, человеку, отстаивающему свое право на честное, самостоятельное существование. К народу, имеющему такое право. Он в 21 год, выпускаясь из Московского университета, написал диссертацию «О праве необходимой обороны» (1865). Это сочинение вызвало возмущение в цензуре. В нем признавалась возможность обороны против государства. «В справедливости и целесообразности… необходимой обороны в случае незаконных действий общественной власти нельзя сомневаться». [474] «Вопрос о праве необходимой обороны народа против незаконно действующего правительства в виде восстания, революции… есть вопрос государственного права». Далее — разбор признания этого права «в сочинениях средневековых публицистов и писателей XVIII века». [475] Позиция понятна.
Суд
По незаконному приказу Трепова был высечен розгами (не снял перед ним шапку, позорнейшее наказание, 25 ударов) политический арестант в доме предварительного заключения, с его одиночками, «душными, лишенными света камерами», [476] смертями, самоубийствами и сумасшествием заключенных. В нем 4 года содержалось до 200 человек политических. «Отвратительная сцена насилия, ничем не оправдываемого и безусловно запрещаемого законом» среди тюремного, «болезненно чувствительного, нервно расстроенного населения» немедленно довела его «до крайнего предела» [477] и вызвала эпидемию других расправ над заключенными. А реакция общества? Молчание, забвение, безнаказанность.
Тогда только последовал выстрел. Вот мнение защиты: Засулич совершила акт самопожертвования — не только мести, но еще и протеста «против поругания над человеческим достоинством политического преступника». [478] Чтобы поднять вопрос «о действительно больных сторонах этой жизни». [479]
Кони ждал от присяжных признания ее вины «со снисхождением». «Я… желал, чтобы разум присяжных возобладал над чувством и подсказал им решение, в котором признание вины Засулич соединялось бы со всеми смягчениями». [480] Его заключительное слово как председателя суда — это призыв тщательно разобраться в обстоятельствах дела. «Пусть в приговоре вашем скажется… „дух правды“». [481]
Присяжным был задан вопрос: виновна ли Засулич в том, что, «решившись отомстить», нанесла с «обдуманным заранее намерением» «рану… пулею большого калибра»? Ответ:
