Путна пишет откровенно — мы как, говорит он, воевали в гражданскую войну? Захватывали территорию, пополнялись жратвой и мужиками, которые сами шли в состав красных войск. Но придя в Польшу, мы столкнулись с невиданным — мужик уходил от нас вместе со своим паном! Это определило катастрофу гениальной идеи Ленина и Троцкого пробиться сквозь Польшу в Германию: польский батрак ушел от Коммуны с паном-поляком.
95. Дойти до Темзы или до Шпрее? Первый съезд партии без ЛЕНИНА. Рождение канона советского косноязычия
— Ленин же практически провалился в 1920 году. На 9-й партконференции ВКП(б) обсуждалась неудача в Польше, но очень интересные речи и моменты из стенографического отчета были выпущены. Господствовало ощущение, что мировая революция проваливается и ушла, а что дальше?
Пока все эти цекисты спорили между собой, Радек Ленину говорит: вы что, Владимир Ильич, собрались штыком измерить готовность Европы к революции? Дойдете до Темзы? А Ленин ему в ответ — нет, до Шпрее!
Речка, где Берлин стоит, — это место в напечатанной стенограмме опустили. Один представитель казанского губисполкома сказал Ленину: все бы вам прощупывать Германию да Англию — а не пора ли наконец прощупать Россию? Пора бы партии заняться своими домашними делами! Таково политическое крещендо накануне нэпа — возмутительно запоздавшего.
12-й съезд ВКП(б), первый без Ленина, был дико интересен и весьма содержателен. Гениальный доклад Троцкого о госпромышленности. Национальная секция, где уже ясно, что все рухнет на национальном уровне. Но главное — приветствия съезду: это же язык Андрея Платонова! Такого я никогда не читал. И никто бы не написал эти речи: их корявость и непринужденность, их пафос и вместе с тем их мощную каноничность.
Когда-то Ключевский написал диссертацию «Жития святых как исторический источник». Смысл тот, что жития не являются историческим источником, поскольку строятся по стереотипу. Но Ключевскому возражали, что именно это делает их историческим источником. Стереотипизация творит сочинение по канону и возобновляет канон, что само по себе важно. Так и здесь стихия речи творит канон, по которому все начинают говорить и жить. И косноязычие входит в канон! То, что Платонов достиг гениальностью писателя, тут само породило канон. А что говорят о «революционной безнравственности», это разговор ни о чем. Вопрос о нравственности есть вопрос о недостаточности ее для таких ситуаций — она в них просто не работает. Мне это важно, как механизм привыкания к убийству.
96. Последняя утопия Ленина: русская цивилизация между Западом и Азией. Наследство, наследники и эпигоны
— Что считать поражением — оборванную жизнь? Недовершенные замыслы и решения? Смерть лидера всегда таит опасность для других, встает проблема наследства и эпигонов. Но я имел в виду несколько иные вещи.
Поражение начиналось еще при жизни и проявилось в двух неодинаковых процессах. Один шел внутри самого Ленина. В последний раз он интеллектуально двинулся от себя к себе-другому. Последняя вспышка мозговой энергии, обращенной к новому образу Мира, чтобы соотнести красную Россию и Мир. Заново найти место русской революции, а найдя, придать найденному вес политического решения, которое было для него заключительным аккордом на переходе в действие.
В чем, однако, трудность, позволяющая мне употребить сильное слово поражение?
Он задавался вопросом об особенностях развития России, уже явно пережившей свою революцию и входящей в фазу долговременного развития. Изменяются ли эти особенности в новой фазе, и если продолжать называть ее революцией, то в каком смысле? Согласуются ли эти особенности? Нарушают они ход всемирной истории и общий закон ее, каким он, по Ленину, зафиксирован у Маркса? Ленин твердо отвечал нет — но думал ли так? Или диктовал, зная, что так это прочтут?
Я полагаю, что он так и думал. Но, думая так, по сути уже менял в уме классический Марксов образ Мира. Тот образ, которого Маркс держался почти до конца жизни. А о том, как именно менял этот образ в последние годы жизни Маркс, Ленин имел слабое представление либо запер эти мысли в себе.
Меня всегда удивляло, что, когда в 1908 году была опубликована переписка Даниельсона с Марксом, прямо трактующая тему России, Ленин, всегда откликавшийся на новые публикации классиков, на этот раз не откликнулся. Удивил ли его Маркс неприятно близостью к Даниельсону? Или ум Ленина не был готов к этой проблеме и он зашифровал отклик в статье о Толстом — зеркале революции, о русском народничестве в «Двух утопиях»? Трудно сказать. Два понятия, две идеи начинают у него сближаться и вглядываться, притягивая одна другую.
Первая — это идея России, многоукладной надолго. Многоукладности как исторически нормального для России состояния, где будут меняться лишь пропорции и места укладов, прежде всего социалистического. Многоукладность не пережиток и не инерция, в ней содержится нечто модельное. Многоукладность совпадает с тем естественно-историческим процессом, которого доискивались Маркс, марксисты, да и все политические умы в русле новоевропейской цивилизации. Итак, с одной стороны, вот русская многоукладность. А с другой — Мир, также «многоукладный», принципиально разный.
Мир разнонаправленных развитий. Впервые употребив это выражение в 1968 году в статье «Маркс, Энгельс и революционная Россия», я опирался на интереснейшее письмо Маркса 1858 года в наброске так называемого ответа Вере Засулич. Конфликт разнонаправленных развитий вступал в противоречие с теми априори, которых Маркс придерживался в свой «ортодоксальный» период.
Маркс видел развитие Мира с постоянным отставанием в развитии то тех, то иных его макрорегионов, которые так или иначе будут жестко вовлечены в это развитие и подчинятся ему, ибо прогресс по природе универсален. Единый мир, единый революционный процесс делает всех своими субъектами volens-nolens, ибо он и есть единственный субъект Мира.
В новой картине Маркса конфликтует не универсум развития с его эмбриональными вариантами, а развитие, вступающее в конфликт с развитием же. Мир входит в полосу разнонаправленности «прогрессов». Тут невозможна экстраполяция классического образца. В центр революционного действия выходит проблема управления синхронизацией.
Только сегодня, через сто лет после Маркса, трудности его ума стали практическими трудностями нашего мира. Уходящий Ленин пошел на прорыв для разрешения этих трудностей. В исходный пункт своей новой картины Мира он кладет разнонаправленное развитие и делает из этого выводы, вторгающиеся в политику правящей партии РКП(б).
В новой версии Ленина Мир триедин. Мир Запада (имелась в виду прежде всего Германия) застрял в движении к социализму, пока не найдя своей модели. И пока он ее не найдет, задержка останется его неизбежным состоянием. Мир Азии начинает движение к «буржуазно-демократическому», как выражался Ленин, развитию. Движение к тому, что для Запада давно пройденный путь и его нормальное состояние. Тогда третий, евразийский мир победившей русской революции — лишь мост встречи двух первых, Азии с Европой? Нет, это слишком просто для Ленина.
По Ленину, Россия соединила приостановленное начало мировой революции, уже оттиснутое в советской организации власти и социальном строе — с нерешенной задачей исходных условий человеческого развития. Нерешенность которых — предмет Ленина еще с ранних лет его марксистского самоопределения. Отсюда соединение проблемы начала, которая всегда оставалась для Ленина ведущей, с волатильностью исходных условий.
А теперь? Россия долговременно оставалась «революционной наедине», в активном окружении мировых сред. Как ей соединить советский строй с нехваткой исходных условий развития, оставленной ей в наследство и усиленной войной и затем военно-коммунистическим импровизированием? Вот где у Ленина появляется новое для него понятие: цивилизация. Категория, которой он прежде не пользовался.
В характере Ленина довольно высокая строгость терминологии. Приведу пример. До конца революции 1905 года Ленин пользовался общепринятым термином самодержавие. Противопоставляя ему, по наследству от «Народной воли», то самодержавие народа, то сходные политические конструкции. Затем он пришел к выводу, что царизм после революции 1905 года переменился. Политика Столыпина обновила власть и взялась за решение задач побежденной революции. А по отношению к «палачу-душеприказчику» революции альтернативой может быть только демократическая республика. Из этого Ленин сделал вывод, что термин «самодержавие» к Российской империи более не употребим — и до конца жизни он больше его не употребляет.
