Но были и другие настораживающие факты, которые обращают на себя внимание. В 1917 г. американский экспорт только в европейскую часть России скакнул до суммы 400 млн долл (в 16 раз больше, чем до войны)[149] Однако сделки носили в основном кратковременный, спекулятивный характер. Продали — получили денежки, и до свидания. Были и откровенные грабительские аферы. Например, некий Н. Стайнс с разрешения министерства финансов России и при посредничестве Русско-Английского банка вывез через Владивосток 40 пудов платины «с адресованием этого товара на имя министра торговли США»[150]. А вот от долговременных проектов американские капиталисты уходили. При царе закидывали удочки насчет концессий — получали отказ. Теперь же Временное правительство само расстилалось, берите что хотите — нет, под разными поводами переговоры затягивались и глохли. «Партнеры» знали, что в ближайшем будущем в России предстоят еще очень большие перемены.
Да и в проблемах внешней и внутренней политики не все вписывалось в видимую логику. Это очень быстро почувствовали даже некоторые члены Временного правительства. Самый энергичный из заговорщиков, их «двигатель» А. И. Гучков, занявший пост военного министра, полагал, что цели либералов и западных держав уже достигнуты. Что теперь Россия должна стать конституционной монархией по британскому образцу и развиваться по западным моделям. Значит, дальнейшая раскачка страны не требовалась, наступило время стабилизации. Когда на рассмотрение правительства была вдруг вынесена (кстати, неизвестно кем) «Декларация прав солдата», законодательно распространявшая на всю армию положения приказа Петросовета № 1, Гучков запротестовал. Отказался ее подписать. Это было дико, нелогично. Зачем доламывать собственные вооруженные силы? Да ведь и союзники, вроде бы, не были в этом заинтересованы, им же требовалось, чтобы русские помогли немцев разбить…
А другой заговорщик, П. Н. Милюков, уж на что лебезил перед союзниками, но с какой-то стати наивно полагал — раз Россия стала демократической, то и Запад будет относиться к ней благожелательно, способствовать ее дальнейшему усилению. Был уверен, что должны выполняться все договоры и соглашения, заключенные при царе. Бьюкенен писал:
«Он считает приобретение Константинополя вопросом жизненной важности для России».
3 мая Милюков выступил с речью о целях войны. Выдержана она была в самых лакейских тонах по отношению к Западу:
«Опираясь на принципы свободы наций, выдвинутые президентом Вильсоном, равно как и державами Антанты, главными задачами следует сделать…»
Но среди этих задач Милюков видел освобождение турецких армян «которые после победы должны получить опеку России», передачу в состав России Западной Украины. Обосновать свои предложения он попытался новыми льстивыми реверансами:
«Все эти идеи полностью совпадают с идеями президента Вильсона».
Однако на самом деле с планами Вильсона, «равно как и держав Антанты» это ничуть не совпадало. Министр с подобными запросами был союзникам не нужен. И Гучков по вопросу о «Декларации прав солдата» от них тоже не получил ни малейшей поддержки. Хотя достаточно было бы одного указания Бьюкенена, и кто бы во Временном правительстве посмел возражать? В результате Гучкова и Милюкова «уходят» в отставку. Министром иностранных дел становится Терещенко, ни о каких приобретениях России не заикающийся. И цели войны формулирующий очень округло:
«Выстоять, сохранить дружественность союзников»[151].
А пост военного министра получает Керенский. Который видит цели войны еще более округло:
«Свободная Россия в свободной Европе».
И подписывает приказ № 8, вводя в армии разрушительную «Декларацию».
А лидеры «мировой закулисы» уже плели новые интриги. В мае-июне Америку посетил министр иностранных дел Англии Бальфур. Для переговоров с Вильсоном. Тема была сверхсекретнейшей: послевоенное устройство мира. Фактически переговоры шли с Хаусом, а обслуживал их Вайсман. Ему Бальфур дал особый шифр, чтобы он материалы бесед и вопросы для согласования пересылал напрямую правительству Англии. Но можно быть уверенным, что все пересылки между Бальфуром и Лондоном через Вайсмана сразу же становились известны и Хаусу. Чтобы легче было договориться. Вопросы были подняты очень важные. Во-первых, для установления нового мирового порядка Хаус предложил заключить тайный альянс:
«Если не обсуждать условий мира с другими союзными державами, то наша страна и Англия окажутся в состоянии диктовать условия».
Во-вторых, американская сторона настаивала, что надо подкорректировать цели войны. Провозгласить, что она ведется не против народов Германии и Австро-Венгрии, а только против их монархов. Демократические же силы в странах противника надо сделать своими союзниками. Наконец, Хаус внушал, что надо менять акценты в политике, потому что после войны «не Германия а Россия станет угрозой Европы», и следует перенацеливаться не на германскую, а на «русскую опасность»[152].
И американское проникновение в Россию продолжалось. Благодаря попустительству Временного правительства, в нашу страну были запущены всевозможные сектанты, вроде Христианской ассоциации молодых людей. Приезжали заокеанские «глаза и уши», наподобие «комитета общественной информации» во главе с Сиссоном. Прибыла в Петроград и миссия Американского Красного Креста. Вроде бы, дело было полезное, благородное, правда? Но вот в чем вопрос — больно уж странным получился состав миссии. Среди 24 ее членов было лишь 5 врачей и 2 медицинских исследователя. Остальные — представители банков, крупных промышленных компаний и профессиональные разведчики.
Возглавил миссию Уильям Бойс Томпсон, шишка не маленькая, один из директоров Федеральной Резервной Системы США (связанный с Морганом). Он взял все расходы по пребыванию в России на свой счет, оплачивал жалование сотрудникам, дорогу, разъезды, аренду помещений. Его заместителем стал полковник Раймонд Робинс. Крупный горнопромышленник и разведчик. Кроме официальных членов был обслуживающий персонал, журналисты. Среди лиц, прикомандированных к миссии, оказывается наш «знакомый» Джон Рид. А секретарей и переводчиков при миссии состояло трое. Капитан Иловайский — большевик, Борис Рейнштейн — позже он станет секретарем Ленина, и Александр Гомберг — который в период пребывания Троцкого в США был его литературным агентом[153]. Ах, ну как же «тесен мир»…
19. Как либералов заменили на социалистов
Одним ударом в спину сокрушить Россию было нельзя. Она, несмотря ни на что, оставалась слишком устойчивой. Царя свергли, аппарат управления сломали, внедрили «свободы», зашкалившие до анархии, верхний эшелон власти захватили заговорщики, прочие руководящие органы оккупировали безответственные болтуны, не способные ни к какой конструктивной работе. А страна все еще жила, держалась, воевала — по инерции. Чтобы нарушить эту инерцию, требовались новые потрясения. И они не заставили себя ждать.
Еще при царе, на межсоюзнической конференции в Петрограде, была достигнута договоренность сокрушить противника комбинированными ударами с запада и востока. Но весной в результате революции и «реформ» русская армия оказалась не готовой к активным действиям. Западные союзники начали наступление одни и понесли ужасное поражение. Прорвать фронт опять не смогли. Потери у французов составили 137 тыс. человек, у англичан 80 тыс. После такого кровопролития уже и во Франции чуть было не началась революция. Взбунтовались фронтовые полки, вспыхнули волнения в Париже. Но там-то порядок навели быстро. Военный министр Клемансо получил диктаторские полномочия, одним махом арестовал всех смутьянов, не считаясь ни с министерскими, ни с депутатскими рангами. Тех, у кого выявились связи с противником, без долгих разговоров приговаривали к смерти. Военно-полевыми судами и расстрелами усмирили восставших солдат. Всего к различным мерам наказания было приговорено 23 тыс. человек. И отметим, французская «общественность» этим ничуть не возмущалась, наоборот, признала Клемансо спасителем отечества. Да и англичане, американцы крутые меры одобрили.
А на Россию союзники насели, требуя выполнить обещание о наступлении, хотя после провала операций на Западе оно уже потеряло смысл. Временное правительство, Верховный Главнокомандующий Брусилов, командующие фронтами пытались возражать. Доказывали, что с полуразложившейся армией наступать нельзя. В обороне она еще держится, сохраняет хоть какое-то повиновение. А тем самым оттягивает на себя значительные силы врага, помогая союзникам. Если же нарушить сложившееся хлипкое равновесие, будет беда. Однако державы Антанты о таком варианте и слышать не хотели. Керенский в своих мемуарах назвал наступление «роковым решением генерала Нивеля»[154] — хотя спрашивается, каким же образом решение французского главнокомандующего Нивеля, из-за поражения уже снятого со своего поста, могло сыграть роковую роль для России? Выполнять или не выполнять требования союзников, зависело только от Временного правительства. Но на него давили Бьюкенен, Палеолог, прикатил для этого в Петроград и французский министр Тома.
