В церемонии этого приема был один характерный эпизод. Гуго Кесарийский, который, видимо, сохранил свое хладнокровие, несмотря на все великолепие дворца и на то, что народ распростерся в благоговении перед халифом, когда увидел его, попросил, чтобы халиф пожал ему руку в знак доверия. Близкие властителя "с ужасом восприняли эту просьбу как нечто неслыханное". Халиф все же протянул руку, но обернутую полотном, однако Гуго невозмутимо настаивал на своем: "Сеньор, у доверия нет околичностей, и нужно, чтобы все было открыто в обязательствах, кои государи принимают на себя, вступая в соглашение... Поэтому или вы протянете мне обнаженную руку, или я вынужден буду считать, что вы неискренни и имеете заднюю мысль, чего мне не хотелось бы". В конце концов халиф снизошел к этой настойчивой просьбе и с улыбкой пожал своей обнаженной рукой руку посланца.
Другим любопытным эпизодом этих франко-египетских отношений был въезд франков в Александрию после осады города, оборонявшегося юным Саладином. Это произошло в августе 1167 г., когда капитулировали армии Ширкуха и Саладина, против которых египетские и франкские солдаты сражались бок о бок. Король Амори показал тогда, на что способен франкский рыцарь, лично утвердив полную амнистию тем жителям Александрии, которые помогали Саладину, бежавшему под защиту короля Иерусалима; более того, именно Амори предложил свои суда для перевозки в Сирию раненых из курдо-арабской армии. И Гильом Тирский пишет о своего рода братстве, царившем между двумя противостоявшими друг другу лагерями: "Жители Александрии, изнуренные и изголодавшиеся за время осады, вышли из города, чтобы успокоиться и поговорить с теми, кого совсем недавно боялись, как посланцев беды и смерти. Наши, со своей стороны, поспешили войти в город, чего они так желали, и стали свободно прогуливаться по улицам, в порту, по укреплениям, тщательно все рассматривая, чтобы по возвращении домой обо всем подробно рассказать своим соотечественникам и порадовать своих друзей интересными историями".
С этого времени правительство Каира обязано было королю Иерусалима ежегодной данью в сто тысяч золотых монет и становилось его вассалом. Но со следующего года ситуация круто изменилась, и франкский поход на сей раз против того же Шавера привел к отмене условий прежнего договора.
А 18 января 1169 г. Египет был потрясен новым переворотом; Саладин убил Шавера и вскоре низложил последнего фатимидского халифа (1171), и на смену разложившемуся двору халифа пришло военное правление. С этого времени можно уже было предвидеть, что рано или поздно он под своей сильной рукой объединит мусульманский мир. Это и случилось, когда Нуреддин умер в Дамаске (15 мая 1174 г.), оставив наследником всего лишь одиннадцатилетнего ребенка Мелик-эс-Салика, и в том же году (11 июля 1174 г.) от тифа в возрасте тридцати девяти лет умер король Амори. Таким образом быстро изменилась та ситуация, благодаря которой египетская политика Амори обеспечивала ему в свое время роль арбитра в мусульманском мире.
На протяжении всего XIII в , как свидетельствуют усилия Жана де Бриенна, Фридриха II и, наконец, Людовика Святого, Египет представлялся ключом к франкским владениям в Сирии. Дважды возникал проект обмена Дамь-етты, осажденной франками, на Иерусалим. По правде говоря, в первом случае осада Дамьетты стоила крестоносцам огромных потерь, поэтому, когда Людовик Святой в 1249 г. направил свои силы к этому городу и с первого удара захватил его благодаря блестяще успешной высадке 6 июня, то его победа потрясла египетский мир. Султан Египта тогда в наказание велел казнить пятьдесят эмиров, после чего при каирском дворе более чем когда-либо пошли друг за другом убийства и перевороты.
Жуанвиль оставил патетический рассказ о страшной охоте на человека, завершившейся смертью султана Туран-шаха, последнего потомка Саладина; он был убит мамлюками по приказу того, чье имя вскоре стало знаменитым, когда он после серии убийств вознесся на вершину командования тюркско-арабскими силами, - это султан Бей-барс. Попав в плен вместе со многими своими спутниками, хронист оказался на охраняемой галере, откуда видел часть этой варварской охоты. Туран-шах еще ранее велел построить при входе в лагерь башню из еловых досок, обитую раскрашенным полотном; когда он увидел, что ему в конце устроенного им пира начинает угрожать мамлюкская гвардия, то решил скрыться в этой башне: "Султан, молодой и легкий, с троими близкими людьми, убежал в башню, которую построил, мамлюки стали кричать ему, чтобы спускался, но он потребовал гарантий безопасности. Тогда они сказали, что заставят его спуститься силой, с помощью греческого огня, который подожжет башню из еловых досок и полотна. Башня действительно быстро загорелась, и я никогда не видел такого красивого и высокого пламени. Султан спешно спустился и бросился к реке по той дороге, о которой я ранее говорил... Но мамлюки с мечами и копьями преградили ему дорогу, и когда он подбежал к реке, один из них вонзил ему копье в бок, и с ним султан нырнул в воду. Они же бросились вплавь за ним и добили его в реке около нашей галеры, где нас держали под стражей".
После этой дикой охоты на человека один из мамлюков предстал перед пленным Людовиком Святым "с окровавленными руками и сказал: "Что ты мне дашь? Я убил твоего врага, который погубил бы тебя, если бы остался жив". Но король ничего ему не ответил". В условиях страшного беспорядка, царившего в египетском лагере, пленники могли готовиться к худшему: "Их пришло на нашу галеру почти тридцать человек с обнаженными мечами в руках и датскими топориками на шеях. Я спросил у монсеньора Бодуэна Ибелинского, знает ли кто сарацинский язык, и что они говорят; он мне ответил, что они говорят, что пришли отрубить нам головы".
Бейбарс, а затем султан Аль-Ашраф, взошедший в свою очередь на трон Египта, в конце концов нанесли последний удар франкской Сирии, взяв Акру. Но это не помешало венецианцам в 1304 г. заключить торговые договоры с их преемником султаном Насиром, который радушно дал им право обосноваться на египетском побережье. Египет, бедный древесиной и металлами, ради обеспечения себя вооружением мог рассчитывать только на иностранцев; речь шла, конечно, о торговле, запрещенной в христианском мире, за которую полагалось отлучение от церкви, поскольку она рано или поздно оборачивалась против христиан. Но в ту эпоху для итальянских купцов интересы экономические полностью преобладали над интересами христианства.
Мистика и политика
I. Монах и султан
В начале XIII в положение франкской Сирии ни в чем не было схоже с ее положением в предыдущем столетии Парадоксально, но продолжали называть королевство иерусалимским, хотя Иерусалим уже не входил в его состав, и территория, управлявшаяся теперь королями, сводилась к узкой полосе, ставшей базой новых завоеваний, опасной для мусульман, поскольку это была прибрежная полоса, открывавшая доступ крестоносцам и облегчавшая их снабжение С этой точки зрения они, в общем, были в лучшем положении, чем их предшественники в XI в Наконец, захват Кипра и Константинополя позволял проведение многих операций, которые в предыдущем столетии по злой воле византийцев были или затруднены, или затягивались
Условия, таким образом, радикально изменились по сравнению с первым веком существования заморских королевств Но и в христианском мире многое также переменилось его будоражили различные экономические и социальные движения, но особенно течения мысли с неясным исходом их борьбы В плане религиозном разве не началась уже борьба между желающими помочь церкви в ее бедах и ее противниками' Все более или менее чувствовали, что над церковью нависла угроза задохнуться под тяжестью собственного богатства, но кто возьмет верх, сектанты различных еретических движений или нищенствующие ордена? В этом заключалась характерная особенность бурления идей и интересов, сотрясавшая Запад в ту эпоху и порождавшая страстные университетские споры, острое соперничество торговых городов, столкновения мировоззрений буржуа и баронов.
На Востоке же Западный мир открыл для себя и ясно осознал на опыте, чисто эмпирически, не понимая, может быть, возможных последствий, те новые тенденции, что проявились в христианском мире. Отсюда большое значение некоторых событий крестовых походов, более знаменательных, нежели другие, поскольку в них вырисовывается новый стиль жизни и деятельности в действие поочередно вступали и чистые мистики, отбрасывавшие всякое оружие, всякую технику, все человеческие средства и признававшие только благодать, и, наоборот, чистые политики, принимавшие в расчет только эффективность и совершенно скептически относившиеся к тем мероприятиям, которые ранее оправдывались одной верой. Появились, наконец, и такие, кто комбинируя две крайности, мистику и политику, терпеливо и методично служил своей вере.
