Построение королевства
Восточная церковь отпала от веры и со всех сторон одолеваема неверными. Я же, куда ни обращу взор… вижу епископов, которые выполняют службу нерегулярно, чья жизнь и речи противны их священническому сану… Нет больше государей, для которых воздать честь Господу важнее собственных целей… а народы, среди которых я живу, – римляне, лангобарды и нормандцы – как я часто им говорю, хуже евреев и язычников.
Письмо Григория VII Гуго из Клюни 22 января 1075 г.
Роберт Гвискар больше не вернулся на Сицилию. По призванию он был скорее воин, чем правитель, и, когда территория оказывалась в его руках, он, похоже, терял к ней интерес. В действительности до полного подчинения острова, когда Роберт его покинул в конце 1072 г., было еще очень далеко. Сарацинские эмиры в Трапани на западе и Таормине на востоке и не думали сдаваться, смерть Серло дала новый толчок к сопротивлению во внутренних землях, в то время как южнее линии, соединяющей Агридженто и Катанию, нормандцы еще практически не заходили. Но для Роберта подобные соображения мало что значили. Палермо принадлежал ему: он теперь являлся герцогом Сицилийским не только по титулу, но и на деле. Пришло время вернуться на континент, навести порядок в своих владениях и занять соответствующее его положению место в европейской политике. К счастью, Рожер, кажется, рад был остаться на острове. Он мог на досуге довершить завоевание. Это его займет на какое– то время.
Рожер ничего лучшего не желал. Хотя он не обладал великолепной яркостью Гвискара, он был если не умнее, то по крайней мере чувствительнее брата. Сицилия поразила его воображение с самого начала и в течение десяти лет продолжала его восхищать. Вероятно, он поддался чарам, которыми мусульманский мир часто сковывает нечего не подозревающих северян, но в его восхищении было и нечто большее. Роберт воспринимал Сицилию как еще одну сияющую жемчужину в своей короне, территориальное продолжение итальянского полуострова, к сожалению отделенное полоской воды. Рожер разглядел иные горизонты. Узкие проливы, изолирующие остров от постоянных раздоров южной Италии, предоставляли Сицилии возможность достичь величия гораздо большего, чем все то, чего можно было достигнуть на материке, и давали лично ему, Рожеру, шанс выйти раз и навсегда из-под влияния брата.
Из всех стоявших перед Рожером задач важнейшей была распространить власть нормандцев на весь остров. Это, как он понимал, потребует времени. После отъезда Гвискара у него было совсем мало людей; с несколькими сотнями рыцарей Рожер мог разве что объединить и удерживать уже отвоеванные территории. Ему оставалось полагаться только на собственные дипломатические дарования, чтобы подрывать боевой дух сарацин до тех пор, пока он не иссякнет сам или не ослабеет настолько, что с ним можно будет справиться военными методами. Другими словами, следовало всеми возможными методами поощрять мусульман к тому, чтобы они добровольно приняли новые порядки. К ним следовало относиться терпимо и с пониманием. И подобная политика проводилась в жизнь. Норман Дуглас в «Старой Калабрии» ужасающе клевещет на своих тезок, утверждая, что «сразу после оккупации страны они сровняли с землей тысячи арабских храмов и святилищ. Из нескольких сотен мечетей Палермо ни одна не уцелела». Действия Роберта ничего общего не имели с этой мрачной картиной. Хотя с первых дней завоевания он старался привлечь на остров итальянцев и лангобардов с материка, сарацин среди его подданных все еще было во много раз больше, чем христиан, и он повел бы себя крайне глупо, если бы стал задевать их без необходимости. Кроме того, поступай он так, как описывает Норман Дуглас, его преемники никогда не сумели бы создать на острове ту атмосферу гармонии и взаимного уважения между представителями разных народов и религий, которая установилась в Сицилийском королевстве в следующем столетии.
Естественно, обеспечение безопасности стояло на первом месте. Налоги были высокими и для христиан и для мусульман и собирались более тщательно, чем в прежние времена. Рожер также ввел, стремясь укрепить свою армию, годичную воинскую повинность, и эта мера едва ли нашла большую поддержку у сицилийцев, чем она находила у обитателей других стран. В отдаленных поселениях и деревнях встречались неприятные прецеденты, когда местные правители в разной степени третировали людей, оказавшихся в их власти. Но как правило – особенно в Палермо и крупных городах – сарацинам, по-видимому, не на что было жаловаться. Те мечети, которые изначально строились как христианские церкви, заново освящались, но остальные оставались открытыми для молящихся правоверных. Исламский закон все еще действовал на уровне местных судов. Арабский признавался как официальный язык наравне с латынью, греческим и нормандским диалектом французского языка. Многие провинциальные эмиры остались на своих постах. Потенциальные смутьяны были смущены, но часто получали «утешительный приз», например в виде земельных владений, чтобы переселить их в другую часть острова, где они не найдут столько последователей. Нигде в Сицилии нормандцы не выказывали такой жестокости, какую они проявляли с такой неприглядной очевидностью при завоевании Англии в тот же период. В результате угрюмое неприятие со стороны сарацин, столь отчетливо ощущавшееся в первые дни после падения Палермо, исчезало по мере того, как Рожер завоевывал их доверие; многие из тех, кто бежал в Африку или Испанию, через пару лет вернулись на Сицилию и продолжали там жить.
Новые христианские подданные также создавали графу проблемы, хотя иного рода. Здесь он столкнулся с глубоким и все более крепнущим разочарованием. Энтузиазм сицилийских греков, поначалу приветствовавших нормандцев как освободителей острова от неверных, быстро угас. Франкские рыцари могли украшать крестом знамена, но многие из них оказались гораздо более грубыми и невежественными, чем мусульмане. Кроме того, они придерживались презренной латинской литургии, крестились слева направо четырьмя пальцами, и, что хуже всего, после захвата Палермо Сицилию наводнили толпы латинских священников и монахов, которые даже приспосабливали некоторые вновь освященные греческие церкви для своих нужд. По всей Европе давнее взаимное неприятие греков и латинян теперь обострилось из-за схизмы, но на Сицилии вражда приняла беспрецедентные и зловещие размеры.
Рожер ясно сознавал опасность. Он не забыл ужасной зимы в Тройне десять лет назад, когда греки выступали заодно с сарацинами против его войска, а он и Юдифь чуть не умерли от голода и холода. Этот жестокий урок научил его, что греческим заверениям в преданности нельзя верить. Он уже дал грекам полные гарантии того, что к их языку, культуре и традициям станут относиться с уважением, но этого оказалось недостаточно. Он должен был помочь им, в том числе и материально, в восстановлении их церкви. Если не считать престарелого архиепископа Палермского, который после изгнания из столицы продолжал исполнять свои обязанности (насколько позволяли его скромные возможности), обосновавшись в соседней деревне Санта-Чириака, православных клириков высшего ранга в Сицилии не осталось. Уцелевшие монастыри увядали и страдали от безденежья.
Со своей обычной проницательностью Рожер понял, каким именно способом проще всего снискать расположение греков. Он выделил средства для ремонта православных церквей и лично сделал богатые пожертвования новому василианскому монастырю – первому из четырнадцати, которые он основал или восстановил в течение своей жизни. Набрать монахов в новые обители не составило труда. В Калабрии, где Гвискар, папа и сам Рожер (в тех областях, которые принадлежали ему) активно насаждали латинские обряды, греческим клирикам жилось все хуже. Многие из них, без сомнения, были только рады переселиться на Сицилию, где их радушно встречали не только их братья по вере, но и властители, поскольку таким образом увеличивалось число христиан среди их подданных. Рожер ставил только одно условие: сицилийские греки не должны рассматривать в качестве высшей церковной власти патриарха Константинопольского или считать себя подданными императора Византии. В административных вопросах они должны были подчиняться институтам латинской иерархии, которые быстро сформировались на острове. Хотя реально никаких связей между Сицилией и Константинополем давно уже не существовало, признание римского главенства показалось многим грекам горькой пилюлей, однако Рожер старался ее подсластить, щедро раздавая пожалования и привилегии – в некоторых случаях освобождая монастыри и церкви от власти местных епископов[48], – и греческие клирики вскоре смирились с неизбежностью.
Итак, с самых первых дней, как только Роберт Гвискар поручил ему управление всеми нормандскими территориями на Сицилии, Рожер начал закладывать основы многонационального государства, в котором нормандцы, греки и сарацины, в условиях жесткого централизованного правления, могли свободно и мирно жить, следуя своим культурным традициям. В данных обстоятельствах такая политическая линия являлась единственно возможной, но те замечательные успехи, которых Рожер добился на этом пути, обусловлены редким сочетанием выдающихся организаторских способностей с широтой взглядов и многогранностью восприятия, удивительными для человека XI столетия. Он искренне восхищался достижениями мусульманской цивилизации, особенно исламской архитектурой, а его очевидный интерес к греческой церкви одно время заставлял новых православных епископов всерьез подумывать об обращении Рожера в свою веру. Сицилии повезло, и в критический момент своей истории она обрела правителя, чьи личные склонности полностью соответствовали ее нуждам.
