Ожидая, когда егери приведут собак, он думал об имени Пастух, данном ему при рождении. Оно могло означать простую обязанность — заботиться о стаде животных или о такой группе людей, как бактрийцы, которые занимались сельским хозяйством в своих плодородных долинах. Управлять персами, мидянами, каппадокийцами, лидийцами, греками и всеми очень разными народами Востока было совершенно другим делом, гораздо более сложным. Разве не назвали его «царем народов»? Когда подъехал Эмба и подвел нисайского скакуна, Кир решил, что к последователям Заратустры следует отнестись более твердо, чем к милетянам.
Его разведчики донесли, что новообращенные сторонники Заратустры имелись даже в далеких народностях Индии, не говоря уж о Гиркании и Парфии Виштаспы.
Вставая рано, на восходе солнца, Кир часто слышал пение асваранцев. Последнее время они вспомнили свой гимн рассвету, к которому не возвращались много лет, после того как в воинство Кира стали вступать представители других земель. Теперь свой гимн они объединили с гимном Заратустры.
Кир решил, что должен отбыть из долины сразу же, как только узнает удобный путь.
Действительно, состояние его армии настоятельно требовало продолжить поход. Хотя людям и животным хорошо жилось в долине, невозможно было так долго оставлять в бездеятельности тысячи людей, расквартированных по нескольким деревням. Киру никогда не нравилось время, когда его армии приходилось зимовать у большого города, такого, как Сарды или Экбатана. Воинов тянуло к кварталам проституток, торговцев вином и ядовитым зельем. Здесь, в богатой долине, они бродили в поисках привлекательных девушек, просто начинали драться между собой, пытались скупить или обманом выпросить поразительную по ценности посуду из чистого золота. Кир намеревался повести их дальше на восток караванным путем, который должен был привести его к великой реке Инду. При этом Бактрию он собирался сделать базой операции, такой же, как Мараканда.
Но магу все-таки удалось резко изменить план Кира. После слушания этот бродяга исчез из деревень. Вернулся он по тропе вдоль Заравшана во главе целого отряда гонцов из разных земель. Эти отважные всадники, посланные западными дворами, потеряли следы армии Кира после ее подъема к высоким перевалам, закрытым теперь снегом и льдом. Маг их разыскал и привел к Киру открытым путем от берегов Амударьи.
Кир, пренебрегавший многими вещами, абсолютно не беспокоился из-за потери контактов с западными сатрапами. Он получал огромное удовольствие от путешествия по горам. Но ему пришлось усесться поудобнее и долгие часы слушать ученых писцов, зачитывавших запечатанные послания от его заместителей.
Он отсутствовал слишком долго. Выслушав все отчеты, Кир испытал потрясение, настолько преобразилась картина хорошо знакомого Запада. Гарпаг умер, и сатрапы из Анатолии умоляли Кира вмешаться. Губару упрашивал его вернуться, чтобы оказать сопротивление бедствию, надвигавшемуся из Вавилонии, где, пока пировал Валтасар, стала умирать земля. Кир должен был спросить, кто такой Валтасар, и узнал, что так звали старшего сына царя Набонида.
Его глубоко обеспокоили вести из родных Парсагард. На четвертый год отсутствия Кира Камбис собрался вести армию против фараона Египта, когда-то бывшего союзником Креза. В послании самого Камбиса ничего не говорилось об этих планах, хотя сын почтительно сообщал ему итог за год по сокровищам, находившимся в его распоряжении, и выражал надежду на благополучие и новые победы своего царственного отца. Кир еще раз пожалел, что не придержал Камбиса рядом с собой. Было совершенно естественно, что его сын, оставшийся господствовать в Парсагардах, стремился использовать служившую ему армию. Но Египет!
Кир велел писцу перечитать письмо Амитис, родившей девочку в гостеприимном доме Виштаспы. Она молилась о добром здравии своего мужа и господина и осторожно высказывала пожелание — дочери Губару всегда удавалось довольно ясно выражать свои мысли — остаться в усадьбе-замке Задракарте. В этом мирном доме девочка могла бы расцвести. Ее желание поразило Кира — она хотела жить отдельно от него с ребенком, который не мог наследовать славу Ахеменидов. Казалось, будто ее тоже обратили в веру Заратустры.
Когда писцы закончили чтение, Кир оставил их отдохнуть у очага. Комната наполнилась чиновниками, ждущими его распоряжений. На размышления Кир потратил время, необходимое, чтобы закипело молоко, а затем приказал созвать и построить всю армию. Они возвращались на запад.
Итак, Кир начал долгий поход на родину. Покидая Бактрию, он основал в ней новую сатрапию, граничащую с Согдой. Править ею он определил умного лидийца и назначил умеренный размер дани. С собой он забрал авансом не более десяти талантов очищенного золота.
Для себя самого он взял золотую крылатую лошадь и создавшего ее художника. Бактрийцам он оставил свое обещание защищать их от любого врага, как он делал на всех завоеванных территориях.
При уходе армии жители долины не высказывали возражений, не выражали ни радости, ни горя. Бактрийцы, как и греки, казалось, воспринимали появление Кира как часть своей судьбы, которую нельзя было изменить. Когда Ахеменид спустился по ступенькам своего дома, чтобы сесть на коня, он вызвал мага и ждал, пока странник в белых одеждах не появился перед ним.
— Твое желание исполнилось, — сказал ему Кир, — и я ухожу из долины. Если во мне будет какая-либо нужда, приходи ко мне сам. Я всегда буду готов помочь Бактрии, самой гостеприимной из моих земель.
Маг склонил голову в знак благодарности.
— Я слышу приказ Великого царя, Царя всех земель, — отозвался он без всякого выражения.
Когда они ехали вниз по берегу извилистой реки, несущей золото, Кир оглянулся на первый ночной лагерь. Под звездами он заметил сигнальный огонь, горящий так же, как в тот день, когда он послужил Киру проводником и увел от снежной бури в горных вершинах.
Армия следовала домой по новому маршруту. Попутно были образованы новые провинции Ария и Дрангиана. К воинству присоединились свежие силы. Когда оно достигло Соляной пустыни, в нем насчитывалось пятьдесят тысяч воинов.
В хорошо знакомую нагорную область германиев, самых восточных из персидских племен, Кир прибыл в сопровождении могучей армии. Как впереди, так и позади Ахеменида лежала громадная империя. Поспешившие его поприветствовать поэты заявили, что ни один человек с самого начала цивилизации не правил такими пространствами земли.
Однако, глядя на реку Парсагард, Кир думал не о размерах своих владений, а о родной долине. В ней он всегда находил покой. Лишь заметив над зеленью долины побеленные алтари с огнями, он закричал от радости.
Но дни проходили, и радость постепенно его оставляла. Казалось, что за пять лет долина не изменилась, но, пока он отсутствовал, в ней многое стало иначе. Тайно, один за другим, слуги-рабы, бывшие «глазами и ушами царя», приходили к нему рассказать о зле, которое они подглядели и подслушали: о гордыне Кассанданы, заставлявшей всех посетителей низко кланяться ей в ноги, о вероломстве чиновников, служивших его сыну Камбису и стремившихся вытянуть наследника престола из Парсагард ради кампании завоеваний, которая затмит его отца, и о ревности Камбиса, скрывавшего свои муки, сочиняя вкрадчивые поздравительные письма отцу-царю. Лицом к лицу с Киром ни Камбис, ни Кассандана, слепо любящая сына, не раскрывали своих мыслей. Да, Кир должен был взять сына в восточные земли, не обращая внимания на закон.
Кир не отдавал себе отчет в том, что и сам он изменился. Сидя в парадном облачении в ападане, он беспокойно предавался воспоминаниям о долине Заратустры, словно слыша далекие, зовущие его голоса. Иногда, пребывая в задумчивости, он переставал вслушиваться в голоса просителей, подходивших к трону. Он вспоминал тревогу своего отца-труженика, опасавшегося, что имперское правление положит конец миру в долине. Однажды, на закате, когда вошли рабы, чтобы зажечь светильники, Кир не смог больше выносить напряжение, которое он испытывал при выслушивании жалоб. Он внезапно встал, заканчивая аудиенцию, и приказал охранникам не сопровождать его. Сбросив пурпурную мантию с плеч, он вышел задней колоннадой и свернул на садовую тропинку, которая вела к старым воротам, где в детстве он слушал уроки мудрости. Теперь там безмятежно стояли каменные крылатые быки. Под ними старый Эмба болтал с крепким арамейцем, завернутым в шаль, который, увидев Кира, крикнул, что продает скаковых лошадей. Не повернув головы, Кир прошел дальше к реке.
Он взошел на холмик, откуда, возможно, на расстоянии полета стрелы было слышно журчание воды в реке. Стоя на холме, Кир смотрел на огонь заката, бьющий по западным горам, и небо горело, как голова, которую терзала одна и та же мысль. Ему очень хотелось услышать знакомый голос фраваши, получить от него совет, но он слышал лишь бегущую воду и видел смутные фигуры Эмбы и торговца лошадьми, нерешительно последовавших за ним. Он уже никогда не сможет побыть совсем один. Приблизилась еще одна фигура и заговорила:
